Сон № 9 - Митчелл Дэвид

– Поток сознания! – обрадовался он. – Похоже, я в предгорьях Дарджилинга.

Он затрусил вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, сочившемуся сладким соком. Лесной полог высоко над головой припорошила пастельная пыль дневного света. Литературному Козлику чудилось, что беспорядочные проблески складываются в слова. «Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А м-может, м-мои сумасбродные странствия – совершенная суета сует? М-может быть, тайное скрывается в явном?»

Литературный Козлик дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с волосами как лен качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Литературный Козлик подошел ближе. Голос девушки и был теми шепотками, которые слышались старому козлу еженощно с самой середины лета.

– Ты ищешь несказанно сказочную сказку. – Она качнулась вверх, и Антарктика сдвинулась с полюса на немереные мили.

– Да, – ответил Литературный Козлик.

Девушка с волосами как лен качнулась вниз. Взошла Малая Медведица.

– Несказаннные сказки живут в горной стране.

– Как же м-мне найти эту горную страну?

– Иди по излучине до священного озера, переберись через стену и пройди над водопадом.

– Над водопадом…

Девушка с волосами как лен качнулась вверх.

– Ты готов заплатить?

– Я платил всю свою жизнь.

– Ах, Литературный Козлик. Ты еще не расплатился сполна.

– Помилуйте, чем же еще я могу заплатить?

Качели качнулись к земле. На них было пусто.

Когда Литературный Козлик подошел к священному озеру, он снял пенсне, чтобы стереть с него водяную пыль, и с изумлением обнаружил, что без пенсне видит лучше.

Поэтому он оставил пенсне на мраморной скале и обозрел озеро. Очень странно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с головокружительной высоты, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным – и беззвучным – потоком. Литературный Козлик не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы вверх. Он заговорил сам с собой, не издавая при этом ни звука:

– Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий.

Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп; она будет заботиться о нем, а он – о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть.

Токио

Среда, 20 сентября

Дорогой Эйдзи Миякэ!

Надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано, – совершенно разные люди, что может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться.

Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в «Токио симбун» за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который навестил меня в больнице. Вероятно, мне следует объяснить, что я еще не оправился после недавней операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эйдзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца.

Двадцать лет назад у моего сына родились – внебрачно – близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались – надо полагать, у родственников матери. По слухам, девочка утонула, когда ей было одиннадцать, но мальчик жив, и сейчас ему должно исполниться двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзю, а мальчика зовут Эйдзи, и его имя пишется не так, как обычно принято (два иероглифа: «умный» и «два», или «править»), а очень редкими иероглифами, означающими «чары» и «мир». Как в вашем случае.

Я буду краток, так как «свидетельства» иероглифов недостаточно для полной уверенности. По-моему, личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, то между нами наверняка обнаружится и физическое сходство. Я буду в чайном зале «Амадеус» на девятом этаже отеля «Рига Ройял» (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, заказанным на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения.

Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание в этот раз предоставить вам какие-либо личные сведения. Если окажется, что вы – другой Эйдзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эйдзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно многое обсудить.

С почтением,

Такара Цукияма

Впервые с момента приезда в Токио я абсолютно счастлив. Мне написал письмо мой дедушка. Подумать только, я встречусь и с отцом, и с дедом. «Нам нужно многое обсудить». Я столько раз падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня. Судя по письму, дед – человек высокообразованный, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад покурить – «Мальборо» закончились, и Бунтаро купил мне свои любимые, «Кент». Цукияма – классное имя! – пишется иероглифами «луна» и «гора». Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Как же хочется, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут! А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы (их принесла госпожа Сасаки). До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Из ракушечной рамки отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд.

– Вот наконец и тебе улыбнулась удача. Позвони Аи. Это ведь она придумала дать объявление в газете. Ну же, звони. При первом знакомстве застенчивость не помеха, но, сидя в этой скорлупе, добра не наживешь себе.

– Рифма была задумана или это вышло случайно?

– Не смей менять тему! Выйди на улицу, найди телефон и позвони.

Улица с супермаркетом ничуть не изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз, зато изменился я сам. Попросту говоря, мир – упорядоченная схема сюжетных линий. Вот как все эти машины – едут себе мимо и никогда не сталкиваются. Порядок трудно разглядеть, но он есть, скрывается под видимым хаосом. Я провел двенадцать часов в аду – ну и что? Некоторые маются в аду по двенадцать лет – и ничего, выживают. Жизнь продолжается. К счастью для нас. В магазине «Юникло» нахожу телефонную будку под пожарной лестницей. Когда мобильники окончательно заполонят весь мир, телефонные будки станут такой же редкостью, как газовые фонари. Снимаю трубку и цепенею. Трус! «Сперва надо постричься», – решаю я (ты бесхребетный червяк, Миякэ!) и поднимаюсь по ступенькам в заведение с вывеской «Гэндзи. Цирюльня». У входа стоит вращающийся столбик с красными, белыми и синими полосками – в свое время Андзю отчаялась мне объяснять, откуда и куда они бегут по столбику. Для нее это было яснее ясного. «Гэндзи» – убогое заведение; от кондиционера веет зимней стужей, я – единственный клиент, а последний ремонт здесь делали, когда Япония капитулировала. Немой телевизор показывает скачки. Воздух так насыщен парами лака для волос и тонизирующего эликсира, что, если чиркнуть спичкой, все здание разлетится в щепки. Сам Гэндзи, старикашка с пучками волос из ноздрей, трясущимися руками шуршит метлой по полу.