Сон № 9 - Митчелл Дэвид
– Блоха! – пронзительно завизжала она. – Я так и знала! Блоха!
– Да-да, конечно же да! – Литературный Козлик застучал копытами. – Именно! Самое математическое животное – это блоха!
Румба королевы Эрихниды оборвалась. С морды Вольного Крыса сползла усмешка.
– Объясняй почему. Иначе ответ не засчитывается.
Литературный Козлик откашлялся и заявил:
– Блохи отнимают счастье, делят внимание, прибавляют горестей и умножают тревоги.
Вольный Крыс уставился на своего экранного кумира:
– Что ж, ваше величество, иногда выигрываешь, а иногда…
Двойным кликом королева Эрихнида заставила Вольного Крыса умолкнуть.
– Ты провалил мой план, ты, продажный, нашпигованный жучками киберпаразит! Есть только одно наказание твоему преступлению!
– Нееееее-ееее-еее-т… – завопил Вольный Крыс, но королева перетащила его в корзину, и все стихло.
Ярость королевы полыхала все ярче.
– Что до тебя, о Бородач, если ты думаешь, что твое блеяние о всяких там законах помешает мне заполучить предмет моих желаний… – (в ее сощуренных глазах сверкнула ледяная угроза, раздался треск мегабайтов), – то ты невероятно глуп, даже для писателя! Внимание! Начинаем оцифровку! – Она включила экранный преобразователь. – Пять… четыре…
– Мой господин! – Госпожа Хохлатка забила крыльями, но не могла вырваться из сети. – Мой господин!
Литературный Козлик всеми силами пытался сбросить кабельную сбрую.
– Проклятая, подлая приспешница преисподней!
Зубы королевы Эрихниды сверкнули кремнием.
– Три… два…
Питекантроп выдернул штепсель из розетки.
Экран погас, и веб-сайт исчез, будто его и не было вовсе, что в некотором смысле соответствовало истине, поскольку Литературный Козлик, Питекантроп и госпожа Хохлатка оказались посреди выжженной солнцем пустыни. От потрясения они не могли вымолвить ни слова.
Лыжный курорт в горах Нагано
17 сентября
Эйдзи!
Очень мило с твоей стороны, если ты все-таки пытался со мной связаться, но я сбежала из клиники в Миядзаки, потому что больше не могла там находиться. Кюсю, как ни кинь, слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле я на это и не надеялась.) Возможно, я еще не совсем поправилась, но так боялась остальных пациентов, что решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Из общения с доктором Судзуки я усвоила одно-единственное: в нашей жизни есть рубеж, после которого уже невозможно измениться. Мы такие, какие есть, к добру ли, к худу ли, вот и все. Не стоило рассказывать тебе про случай на лестнице. Теперь ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я и правда ненавижу. Себя, конечно. Не доверяй психоаналитикам, психотерапевтам и прочим мозгоправам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как снова сложить воедино. Сожги письмо. Таких писем быть не должно. (Особенно на Якусиме.) Сожги.
Итак, сейчас я в Нагано. Видел бы ты здешние закаты! Моя гостиница стоит у подножья горы Хакубы, а сама гора как раз за моим окном. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период Эдо[149] все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. По-моему, именно они и прозвали эти горы «японскими Альпами». Почему обязательно сравнивать свою страну с заграницей? (Например: Кагосима – японский Неаполь, – у меня просто зубы оскоминой сводит всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в небольшой гостинице, с владельцем которой мы знакомы давным-давно, еще с той поры, когда я отдала вас с Андзю на попечение бабушки, а сама осталась в Токио. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, – правда, он сам в этом виноват. (Впрочем, он изменился, прежде чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для строительства новой гостиницы, но пока еще не знает о моем пьянстве или убеждает себя в том, что сможет меня «спасти». Его любимые слова – «проект» и «предприятие», что, по-моему, означает одно и то же. В конце ноября обещают снег. (Осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает.) Если к зиме у нас с моим другом иссякнут воспоминания о добрых старых временах, я, наверное, подамся в теплые края. (Старая китайская пословица: «Гости как рыба – через три дня начинают пованивать».) Говорят, что зимой хорошо в Монте-Карло. А еще говорят, что принц Уэльский снова холост. Вчера ночью мне приснилась Андзю. Андзю, уссурийский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (уссурийский, потому что у него были не желтые, а белые полосы), и какая-то игра, когда нужно прятать костяное яйцо в библиотеке. Андзю не оставляет меня в покое. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься, – по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзю. Почему так? Доктор Судзуки, похоже, считает… а, не важно. Сожги предыдущее письмо, пожалуйста.
Обитель сказок
По потемкам, запятнанным папоротниками, метались летучие мыши. Литературный Козлик размышлял за старинным бюро, взирая на замшелый лес, пока не заплясали тени.
– Снова и снова, не то слово… – бормотал Литературный Козлик. – Верное слово… Право слово….
Госпожа Хохлатка сурово сметала с пола полову.
– Лишь бы не криво, мой господин, ну а верное – не скверное, не то будете, как этот Вольный Крыс: что ни слово, то помои.
Литературный Козлик погладил авторучку Сэй Сёнагон:
– Право слово, в древесной душе этого леса… в его незримых недрах… пробиваются проблески несказанно сказочной сказки…
Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.
– Досточтимый дилижанс заехал в заповедный лес, куда завела нас дорога, и стоит здесь уже семь дней… невероятно… по-моему, он пытается этим что-то сказать…
Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.
– Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка глазам роздыху, поиграйте в скрэббл вслепую.
Она надеялась, что ночью досточтимый дилижанс наконец-то сдвинется с места, но сильно в этом сомневалась.
На следующее утро Питекантроп раскапывал скрипучие глубинные угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рождения госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад мимо досточтимого дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. Наш древний предок зарывался все глубже, не отвлекаясь на всякие лакомые вкусности – ни на земляных червей и личинок, ни на трюфели, ни на прикольных троллей, кротких кротов, гадких гадюк и бесноватых барсуков, – а снизу доносился гул горнила Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.
– Эй, олух неповоротливый! – отыскал его невозможно далекий голос. – Куда запропастился?
Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощными гребками рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовая курица, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.
