Сон № 9 - Митчелл Дэвид

Вечер брызжет неторопливым дождем. Сижу на чердаке. В густеющих сумерках белая бумага постепенно синеет, сизовеет, почти сливается с чернилами. Смотрю, как по оконному стеклу ползут струйки воды. Почти слышу, как истомившийся от жажды город, хлюпая пеной, жадно впитывает дождь. На Якусиме дождями похваляются. Дядюшка Патинко говорит, что там тридцать пять дней в месяц дожди. А когда в Токио шел дождь? Летняя гроза налетела в день моей дурацкой засады. Ох, я был таким простофилей! Ну, Морино раскрыл мне глаза. Что, если отец и впрямь не испытывает ни малейшего желания со мной встречаться? А вдруг он тоже якудза? Иногда струйки сливаются в одну, иногда – разделяются. Ну, надо, чтобы он сам мне об этом сказал. Его работа, да и то, как он вообще живет, – его личное дело. По улице за окном шуршат колеса машин, обычные мужья едут к своим обычным семьям. Одна из машин останавливается перед домом, и мое умиротворение исчезает. Я вглядываюсь в темноту за треугольным окном: старенькая «хонда» Бунтаро. А вот и мой спаситель – с газетой над головой перепрыгивает через полузатопленное отверстие сточного желоба. Плешь поблескивает под дождем.

Съедаю свою порцию лапши и завожу разговор о том, что меня волнует:

– Бунтаро, нам надо поговорить о деньгах.

Бунтаро выискивает хрустящие кусочки кляра:

– О каких деньгах?

То-то и оно.

– О квартплате за следующий месяц. Я не знаю, как бы это получше сказать, но… Мне нечем заплатить. Я же больше не работаю в Уэно. Мне очень неудобно вас просить, но не могли бы вы взять нужную сумму из моего задатка?

Бунтаро хмурит брови – он досадует на меня или на неуловимый кляр? Я продолжаю:

– Мне действительно очень стыдно. Вы с госпожой Сасаки столько для меня сделали! Но я должен был вам сказать, так что, если, ну, если вы выставите меня из капсулы, в общем, я все понимаю, честное слово…

– Ага, попался! – Бунтаро подхватывает креветку палочками и смачно хрустит креветочной головой. – Парень, жена придумала кое-что получше. Она хочет съездить в отпуск, пока срок беременности позволяет, ведь авиакомпании не любят глубоко беременных пассажирок. Мы тут вспоминали, когда в последний раз вместе ездили в отпуск. Угадай, когда? Никогда! Буквально никогда. Сначала у нас вечно не было денег, потом я стал владельцем «Падающей звезды», а видеопрокат никогда не спит. Когда я работаю, она отдыхает; когда работает она, отдыхаю я. И так уже девять лет. Сегодня утром она обзвонила несколько отелей на Окинаве^[147] – сейчас межсезонье, много недорогих предложений. Так вот, слушай, что мы придумали: на следующей неделе присмотришь за салоном, в счет квартплаты за октябрь.

– За весь октябрь?

– Так ведь работа-то сволочная – с десяти утра до полуночи, семь дней в неделю. Да, деньги небольшие. Но у тебя будет время подыскать другую работенку.

– А вам не страшно оставлять меня в салоне?

– Двойники Аль Пачино о тебе не справлялись. Хорошо, что ты здесь отсиделся, но сейчас уже можно вернуться.

– Нет, я имел в виду, не страшно ли вам оставлять на меня свой, э-э, бизнес?

– Моя жена тебе доверяет, значит и я тоже. Кроме того, предыдущий работодатель дал тебе отличную характеристику. – Бунтаро ковыряет в зубах. – Работать в видеопрокате несложно, я за полчаса тебя всему научу. А мама будет забегать по вечерам, забирать выручку и подбивать баланс. Ну что? Сказать жене, пусть заказывает райские кущи?

– Конечно. Да-да. Спасибо.

– Не стоит, парень. Это бизнес. Давай посидим на ступеньках, выкурим по «Мальборо», чтобы отметить наше взаимовыгодное соглашение. Только жене не говори. К торжественному появлению Кодаи я должен завязать с этим делом.

Мы выходим в сад и выкуриваем почти целую пачку, слушая лягушек и плеск дождя в пруду. Дождь и дым разгоняют москитов.

– Кстати, – говорит Бунтаро, – тебе, случайно, не знакомо имя Аи Имадзё?

Я чешу в затылке, киваю.

– Друг или враг?

– Надеюсь, что друг. А в чем дело?

– Видишь ли, сегодня утром она зашла в бюро находок в Уэно и заявила, что потеряла Эйдзи Миякэ. Мама сказала ей, что ты уехал из Токио по семейным делам. Барышня состроила гримаску, мол, что ж он не предупредил, сказала спасибо и ушла.

Я сижу с непроницаемым лицом.

– Что ж, я пойду. – Бунтаро встает. – Жену обрадую.

Выхожу в коридор вместе с ним. Бунтаро делает вид, что проверяет пыль.

– Да, у тебя здесь чисто, как во дворце. Во всяком случае, чище, чем в твоем роскошном пентхаусе. – Он хлопает себя по нагрудному карману. – Парень, я болван! Чуть не забыл, извини. Вот, тебе тут сегодня прислали пиктограмму. Ну, приятных снов.

Как только Бунтаро уходит, я уношу пиктограмму в гостиную и рассматриваю под лампой. «Нагано. Горный рай». Что-то подсказывает мне, что провал в памяти Бунтаро не случаен: это от моей матери, передано через дядюшку Толстосума. Сажусь, кладу письмо на колено. Почти невесомое, оно так весомо. Серые снежные тучи, горные склоны, розовеющие цветами сакуры, снег, отливающий бирюзой небес, счастливые туристы, счастливые лыжники. Снова сокровенные откровения, избавляющие от чувства вины. Создательница Литературного Козлика смотрит на меня сверху вниз из обрамленного ракушками полумрака. Не вижу ее глаз, но слышу ее голос:

«По-моему, ты несколько несправедлив. Давай. Распечатай письмо и прекрати наши мучения».

Совсем как госпожа Сасаки – одновременно и добра и сурова.

«Ах, – вздыхает она, и море, дремлющее у нее за спиной, вздыхает вместе с ней, – молодежь!»

Густая сеть шнуров, проводов и кабеля прервала затяжное падение Питекантропа. Сквозь крошечное отверстие высоко вверху пробивался лишь тоненький лучик света, но ночному зрению первобытного человека этого было достаточно. Он замычал.

– Да, – слабым голосом ответил Литературный Козлик, – провидение приостановило м-мое падение с помощью попурри из пористого пластика. Госпожа Хохлатка, госпожа Хохлатка, вы меня слышите?

Экономка закудахтала:

– Я так просто не сдамся, мой господин! Может, я и старая курица, но крылья у меня еще хоть куда. А это что за паутина кругом? Я с трудом двигаюсь!

Перед ними распахнулась стена света, и тишину прорезал женский голос:

– Добро пожаловать! – На стене появилось женское лицо. – Добро пожаловать!

На ней была корона, сияющая всеми цветами радуги, и строгий деловой костюм с подкладными плечами. Светлые волосы отливали солнцем, губы блестели, но она выглядела двумерной, потому что таковой и была. Стена оказалась экраном, освещающим комнатушку, сплошь затянутую кабелем электропроводки. Пол был устлан мягким слоем выпавших ресниц и хлопьев отшелушившейся кожи.

– Добро пожаловать, о Литературный Козлик! Я – королева Эрихнида. А это мой веб-сайт.

– Я м-мало знаком с генеалогией вашего величества.

– Моя генеалогия – информационные технологии! Моя империя – это будущее.

– Грандиозно, спору нет, – заявила госпожа Хохлатка, – но мы ищем украденную авторучку, и у нас есть основания подозревать, что она где-то здесь.

– Так и есть. – Королева Эрихнида соблаговолила взглянуть на госпожу Хохлатку. – Ее украли по моему повелению.

– Истинно королевское поведение! – проворковала госпожа Хохлатка. – Подслушивать, подглядывать и прикарманивать вещи порядочных граждан! Там, откуда я родом, таких, как вы, называют ворами!

– Королева Эрихнида не своими руками ее украла, ты, постная отбивная! – крамольно крикнул крысиный голос. – Это я стащил вашу паршивую ручку из-под ваших нахальных носов, когда ее величество нацифровала птичий вихрь!

Питекантроп изумленно замычал.

– Вольный Крыс! – выдохнул Литературный Козлик, когда тот появился на экране рядом с королевой Эрихнидой и, встопорщив усы, хитро вытаращил глаза.