Сон № 9 - Митчелл Дэвид

– Заходи, сынок, заходи.

Он указывает на пустое кресло. Я сажусь, он накидывает скатерть мне на плечи. В зеркале голова словно бы отрезана от тела. Вспоминаю кегельбан в «Валгалле» и вздрагиваю.

– А что ты пригорюнился, сынок? – спрашивает Гэндзи и роняет ножницы на пол. – Что бы ни случилось, в твоей жизни никогда не будет столько горестей, как у моего последнего клиента. Бизнесмен, с виду состоятельный, но такого неудачника я никогда еще не встречал! – Гэндзи роняет расческу. – Говорю ему: «Простите, если не ко времени спрашиваю, мой господин, но, по-моему, вас что-то беспокоит». Клиент со вздохом отвечает: «На прошлой неделе умерла Ситчик». – «Ситчик? Это ваша собачка?» – Гэндзи щелкает ножницами. – «Нет, – вздыхает клиент. – Моя жена». – Гэндзи прерывает свой рассказ, открывает бутылку сакэ, залпом выпивает половину и пристраивает на полочку под зеркалом. – «Какая трагедия, господин, – говорю я. – Надеюсь, вы найдете утешение в работе». – «Меня вчера уволили», – говорит клиент. «Какой ужас, мой господин, – говорю я. – Вас уволили, э-э, из-за уныния, в которое вас ввергла тяжелая утрата?» – «Не совсем, – заявляет он. – Меня уволили из-за моей шпионской деятельности». – Гэндзи останавливается, не глядя, тянется к сакэ, но по ошибке берет флакон тонизирующего эликсира для волос и выпивает почти все, так и не заметив своего промаха. – Ну, такого я не ожидал, доложу я вам! «Шпионаж? Я никогда еще не стриг шпионов. На кого вы работаете? На Китай? На Россию? На Северную Корею?» – «Нет, – признается он с некоторой гордостью. – На самую могущественную державу в мире. На королевство Тонга». – Гэндзи включает машинку для стрижки, но ничего не происходит; он теребит шнур и с силой бьет машинкой по столу. Она оживает. – Я говорю: «Королевство Тонга? Я и не думал, что у них есть, ну, знаете, секретные службы». – «Об этом никто не знает. Здорово, правда?» – «Что ж, мой господин, наверное, вы у них вроде национального героя. Может, вам лучше эмигрировать туда? Вас примут с распростертыми объятиями». – Гэндзи бреет у меня за ушами. – Клиент мрачнеет. «Три дня назад там случился дворцовый переворот. Власть захватили милитаристы, меня объявили двойным агентом и вчера приговорили к смерти через повешение». – «Что ж, мой господин, по крайней мере, вы все еще в добром здравии». – Гэндзи вешает бритву на крючок и снова берет ножницы. – И тут мой клиент заходится жутким кашлем, и мне приходится стирать с зеркала кровь. «Гм. Может быть, вам стоит вернуться к вашей прежней работе. Чем вы занимались до того, как стали шпионом?» Он несколько приободряется и говорит: «Я был летчиком». – «Вот и славно. Так почему бы вам не устроиться в авиакомпанию?» – предлагаю я. Он чихает, и – вот честное слово, сынок, – из правой глазницы у него выскакивает глаз и катится через всю комнату! «Вот наказание! – говорит он. – Мой лучший протез!» Ну, ты представляешь, я уже в полном отчаянии. «А может, вы напишете автобиографию, мой господин? – предлагаю я. – Ваша жизнь заслуживает „Оскара“, и не одного». – Гэндзи щелкает ножницами раз, другой, третий. – «Фильм, который про меня сняли, получил три „Оскара“». – «Великолепно, сэр! Я так и знал, что вам повезет!» – «Он завоевал три „Оскара“ через восемнадцать месяцев после того, как мой агент сбежал, прихватив с собой мой сценарий. По сценарию сняли фильм, который заработал в прокате миллионы долларов, а мне не перепало ни иены. И что хуже всего, знаете, кто там играл меня? С Джонни Деппом я бы еще смирился, но Брюс Уиллис?» Тебе покороче, сынок?

Тем временем в замшелом лесу госпожа Хохлатка с Питекантропом увязли среди величественных вязов в дебрях листвы и травы выше головы, между скалистой горой и твердью земной. Питекантроп поскреб в затылке и замычал. Следы Литературного Козлика давно смешались со следами священных коров и белых слонов, но Питекантроп ничего не сказал, боясь ввергнуть госпожу Хохлатку в отчаяние. Госпожа Хохлатка устроилась на пеньке, перевитом грибными гирляндами.

– Сейчас моему господину как раз пора бы съесть второй завтрак… Предупреди он меня, что собрался на прогулку, я бы заранее что-нибудь приготовила.

Из непролазных зарослей вырвался какой-то тип и распластался на земле. От неожиданности госпожа Хохлатка закудахтала и перелетела на твердь, а Питекантроп прыжком оказался между ней и неизвестным. С виду незнакомец не представлял угрозы. Он встал, одернул твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, отряхнул с лацканов прелую листву, поправил обмотанные пластырем роговые очки и ничуть не удивился тому, что повстречал в заповедном лесу разумную курицу и давно вымершего предка homo sapiens.

– Вы их видели?

Такое бесцеремонное обращение слегка покоробило госпожу Хохлатку.

– Видели кого?

– Словесных церберов.

– Таких злобных, брызжущих слюной говорящих псов, что встретились нам на полях?

– Их самых. – Он в страхе прижал палец к губам и посмотрел на Питекантропа. – Слышите?

Потолок тишины опустился так низко, что его балки едва не задевали головы. Питекантроп промычал: «Нет». Писатель вытащил из своего венца длинный шип.

– Много лет назад я написал удачный роман. Я даже не думал, что кто-нибудь на самом деле захочет его напечатать, понимаете, но захотели; его буквально вырвали у меня из рук, и чем больше я желал, чтобы каждый его экземпляр лопнул, как перезрелый гриб-дождевик, тем лучше продавалось это убогое творение. Со всеми его ошибками, с его надуманностью, с его самолюбованием! О, я бы продал душу, чтобы отправить на костер весь тираж. Но, увы, Мефистофель так и не ответил на мой факс, и слова, которые я выпустил на свободу, преследуют меня с тех самых пор.

Госпожа Хохлатка вернулась на пенек и продолжила аудиенцию:

– Почему бы вам не уйти на покой?

Писатель утомленно припал к скалистой горе:

– Если бы все было так просто. Я прятался в школах мысли, в сложных смешанных метафорах, в залах ожидания аэропортов непризнанных государств, но рано или поздно я слышу далекий вой и знаю, что мои слова идут за мной по следу… – Страдальческая гримаса внезапно сменилась подозрительной. – А вас-то что завело в дебри замшелого леса?

– Наш друг ушел на прогулку – вы его не встречали? Рога, борода, копыта?

– Если он не Дьявол, значит писатель или безумец.

– Писатель. Как вы догадались?

– Только эта троица и может забрести в заповедные дебри. Шшшшшшшшш! – Писатель в ужасе вытаращил глаза. – Лай! Слышите лай?

Питекантроп негромко хмыкнул и покачал головой.

– Лжецы! – зашипел писатель. – Лжецы! Вы заодно с этими псами! Я знаю, какую игру вы ведете! Они за деревьями! Они приближаются!^[150]

Он стремглав бросился наутек, продираясь сквозь заросли. Госпожа Хохлатка и Питекантроп посмотрели друг на друга. Питекантроп замычал.

– Придурочный, – согласно кивнула госпожа Хохлатка, – как плюшевая панамка с помпонами!

Питекантроп осмотрел проем среди густой листвы и травы выше головы и снова замычал. В проеме виднелся беззвучный поток.

– Поспешай, копуша!

Госпожа Хохлатка перепархивала с камня на камень, а Питекантроп брел против чайного течения по дребезжащим тарелкам. Поэтому госпожа Хохлатка добралась до священного озера одним мигом. И вторым мигом заметила на мраморной скале степенное пенсне Литературного Козлика. А третьим мигом увидела в воде тело своего самого дорогого и близкого.

– Мой господин! Мой господин! Что же делать?!

Быстрее четверокрыла она метнулась через озеро, не замечая ни струящегося вверх водопада, ни тугой перчатки безмолвия. На пятом взмахе она подлетела к голове Литературного Козлика. Шестое чувство Питекантропа подсказывало ему, что священное озеро – это смерть; он предостерегающе рыкнул, но звука не последовало, и ему только и оставалось, что с отчаянием наблюдать, как его возлюбленная по воздуху скользнула, крыло в воду окунула и с плеском нырнула, замерев бездыханной близ Литературного Козлика. В семь прыжков Питекантроп достиг мраморной скалы и, охваченный скорбью, испустил восемь душераздирающих горестных немых стонов. Он колотил скалу, в кровь разбивая кулаки. Внезапно наш дальний предок успокоился, выдрал колючие репьи из шерсти и по отвесному склону взобрался на уступ, нависший над озером. Он сосчитал до девяти – считать дальше он так и не выучился, несмотря на все старания Литературного Козлика, – и прыгнул вниз, к бездвижным телам друзей. Великолепный прыжок, твердая «десятка». Не потревоженный ни единой мыслью, Питекантроп погрузился в воды священного озера. Он не знал слова «безмятежность», но именно безмятежность и ощущал.