Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Дядя твой… Петрдэ… дверью пальцы отбил…
— Какой дверью? Чего городишь! — спросил Куриль.
— Сунул нос, а мы пьем. И назад. А тяжелой дверью — по пальцам! Ха-ха-ха… Да, заходил! Ты к двери спиною сидел — не видел. А я видел. Узнает, что все задарма пили-ели — лопнет с досады… Прогадал и пальцы отбил. Ха-ха-ха…
Куриль захохотал тоже. Петрдэ и прямь был до глупости жаден и уж никогда не упускал случая поесть за чужой счет.
И только на другой день утром Куриль и Чайгуургин узнали, зачем американец потратился на угощение. Появился на ярмарке Потонча. Он сильно сердился на своего хозяина американца, который в эту зиму оставил его без товара. Потонча рассудил так: что ни говори, а Томпсон самый чужой в этих местах человек. Вот он и задабривает всех без разбора. А не станет задабривать — русские и местные купцы перекроют ему дороги. Это было похоже на правду.
В этот же день выяснилось, что Потонча не ошибся.
Русские и местные купцы не дали себя обмануть. Они выставили для обмена точно такой же товар, как и американец. Чай, табак, водка, сахар, мука, соль, порох, патроны, материя, веревка, бусы — все это можно было взять у кого хочешь. Немедленно стало известно, однако, что у Томпсона товаров очень и очень много. И на ярмарке на какое-то время произошла заминка: стало ясно, что меру обмена установит только один человек — американец. И вот тут-то с быстротой громкого крика распространилась радостная для купцов весть: Томпсон меняет так, как меняют все, — он не стал подводить тех, кого вчера называл друзьями.
Были, конечно, и расхождения: русский табак и русскую водку брали охотней, и Томпсону пришлось дешевиться, зато чай, материю, порох, разные безделушки старались взять у Томпсона. Но все это уже было мелочью и обычным делом.
К середине дня страсти стали стихать. Приезжие богачи понабрали всего в меру и начали прижимать купцов. Теперь уже подолгу ходили с пустыми мешками, приглядывались, убеждали не дорожиться.
Сегодня, однако, был "день борьбы", и ярмарка продолжала свою бурную жизнь.
Хорошенько упаковав на нартах товар, выменянный за камусы и оленьи шкуры, Куриль и Чайгуургин заметили, что старик Петрдэ вообще не трогал свою поклажу.
— Э, да ты ничего не выменял! — удивился Куриль, подойдя к старику дяде, караулившему свои нарты.
— Да я думаю, что, пожалуй, лучше обменять в Нижнем, — сказал Петрдэ. — Мне только ведь чай да табак нужны. А это и в Нижнем есть.
— А порох, а сахар? А песочная еда?
— Ну, это все ни к чему. Своих оленей похором убивать не буду, песочную еду — эти оладьи да лепешки — пусть купцы и попы едят. Мы на мясе и рыбе выросли. А сахар только охоту к еде отбивает: в тундре, слава богу, ягоды много.
— Да тебе выгодней здесь сплавить камусы и шкуры! В Нижнем только песца возьмут! — рассердился Куриль.
— Не возьмут камусы — и ладно. Место в тордохе найдется.
— Вот что, дядя, получится: в Нижний приедешь — разворуют твою поклажу. С ярмарки пьяный народ потечет, баловаться начнут…
— А вот это ты правильно говоришь, — наконец насторожился Петрдэ. — Молодой ум, он, конечно, резвей старого. Об этом я не подумал. Наверно, придется развязывать воз. Да я еще тут подумаю хорошенько…
— А чего ж ты, старик, вчера в заезжий дом не зашел? — спросил Чайгуургин, глядя на его скрюченную руку. — Американец-то за так всех угощал. Напоил, накормил — и ничего не взял.
— Приедешь домой, Чайгуургин, — детям будешь сказки рассказывать, — ответил Петрдэ. — А над стариками смеяться — грех.
— Нет, правда! И Куриль подтвердит. Ты разворотливей будь — времена другие настали.
— Ладно, пойдем борьбу поглядим, — сказал Куриль, напяливая рукавицы.
— …Даже на Индигирке знают о его скупости, — сказал он чукче. — И зачем ехал?.. Да тут еще дело не в скупости. Видел, сколько товара на ярмарке? А вспомни, сколько было его лет двадцать назад. Разница?.. Только люди в тундрах живут, как сто зим назад жили…
Море людей столпилось вокруг борцов. Не все, правда, стояли: рядов десять передних уселись на снег, но остальные образовали непроходимую стенку. Чайгуургин еще мог видеть происходящее в середине, а Курилю не помогла бы и нарта. Они обошли кругом всю толпу — и без толку.
— Дайте-ка мне дорогу! — сказал наконец Чайгуургин, расталкивая стоящих. — Бороться буду.
И их пропустили.
Боролись якут Третьяков Саня и тот самый восточный чукча, что служил разъездным купцом у Томпсона.
Чайгуургин и Куриль сели рядом с Пурамой, Потончей и самим Томпсоном.
Толпа гудела, как Большое Улуро во время шторма: то орали все сразу восточные чукчи, то все сразу якуты — так, волнами, и переливался крик; не молчали и остальные.
Томпсон сидел, обхватив колени ручищами, вздрагивал, качал головой и без конца повторял одно и то же:
— О-эй… О-эй!.. О-эй!
Если Чайгуургин сразу же с головой окунулся в саму борьбу, то Куриля больше привлек американец. Что озна+ чало это "о-эй", на чьей стороне был он? Ему надо было переживать за восточного чукчу, за своего помощника, но он подбадривал одинаково и того и другого. И вдруг у Куриля мелькнула мысль: да ведь Томпсон — самый чужой здесь человек, ему совсем безразлично, кто кого победит…
Но вот чукча рывком приподнял якута. В воздухе мелькнули новые обутки Сани — и борцы рухнули наземь. Якут был на лопатках. Восточные чукчи издали такой оглушительный крик, что с ближних деревьев посыпался снег.
— О-эй, — спокойно сказал американец и вставил в рот белую папироску.
А Потонча упал лицом вниз и со злости начал бить кулаками по снегу.
Видно, сильно не любил он чукчу — такого же подручного американца, каким был он сам. Пурама, переживавший за Третьякова, глянул на Потончу и вдруг закричал:
— Молодец, мэй! Молодец! Хорошо! — Он встал и ушел на другое место.
Пурама всячески избегал встреч с Потончей, но тот без конца попадался ему на глаза. И охотник знал, в чем тут дело. На днях будут оленегонные состязания, и оставшийся не у дел купчик рассчитывал погулять надармака: в победе Пурамы он не сомневался.
А восточный чукча, расправившись с Третьяковым, не ушел с середины.
Расставив ноги, он стоял, отдыхая и давая понять, что ждет нового противника.
И тут молча поднялся Чайгуургин. Он бросил Курилю рукавицы и вышел на середину.
По толпе прокатился шепот. Чайгуургина как борца хорошо знали многие.
Однако теперь он был головой западных чукчей, и никто не думал, что он решится опять помериться силой. Но Чайгуургин вышел — и толпа, пошумев, замерла. Ожидали увидеть что-то такое, что запомнится на долгие годы.
