Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— Слушай, прокурор, подскажи мне, как быстрее все это дело провернуть.
— Жене поручи. Она дочь!
— Дура она неграмотная. Расписаться за себя не умеет. Куда ее пошлю? Только опозориться.
— Тогда сам иди во все инстанции. От милиции до прокуратуры. Но трезвый, слышишь. Пьяного на порог не пустят.
— Знамо дело, я не враг сам себе. Выдержу с неделю, зато потом сторицей сниму со своей толстожопой за воздержание. Пусть раскошелится за мои хлопоты и труды. Я для нашей Дуняшки памятник из золота поставлю, чтоб все знали, как со мной связываться,— встал мужик и, раскорячась, повернул к дому. Шел он медленно, не спеша, не торопясь, что-то бурча себе под нос.
А Игорь Павлович смотрел ему вслед, усмехаясь, и думал язвительно:
— Дурак ты стоеросовый! Золотой памятник собрался выколачивать с кого-то. Хоть бы обычный удалось поставить, какую-нибудь плиту. А то ишь замахнулся, хмырь собачий. Какая разница покойнику, какой памятник ему слепят. Из говна или гранита! Мертвому все равно. Видела бы Колыму. Там и вовсе без памятников лежат. В одном ущелье, в одной яме иль канаве, никто не в претензии друг на друга. Лежат тихо, рядышком, иные без гробов и даже без одежды, как голожопая родня. Хорошо, если волки не докопаются познакомиться с покойниками поближе, лицом к лицу. Вот где захоронения. Куда ногой ни ступи, везде кости человеческие. Кто их так разметал, пурга или волки. А кости всякие, и старые — скрюченные, и совсем маленькие, ни света, ни жизни не видели. И для чего
им Бог эту жизнь дал? Скоро и я к ним пойду. Вот только для чего я там нужен и кому?
— Наверное, за годы успокоились, прошла обида и на меня. Иные и вовсе позабыли кто такой. А тут я всплыву. Что там будет? Покойники на дыбы встанут. Потребуют, чтоб черти меня из ада выгнали. Кому я такой нужен. Сколько подписей поставил на протоколах, все равно, что расстрелял своими руками. А сколько? Сам не помню. Много, очень много! Столько не отмолить, оно и не простится. Сам и одной жизни не стою, плюгавый таракан. На меня, если по- честному судить, даже пулю тратить жаль. А ведь отдал приказ гробить людей, да еще каких!— задрал голову кверху, услышав курлыканье журавлей. Они принесли на своих крыльях весну, они пели, славили ее на все голоса. Они летели к озеру, где будут отдыхать до рассвета, а там снова встанут на крыло и полетит косяк дальше, неся свою песню о жизни, любви и молодости, о садах и лугах, о реках и цветах. О красивых людях, детских улыбках. Они полетят туда, где нет смерти и Колымы, где царствует смех и жизнь.
Игорь Павлович медленно встает со скамейки, вглядывается в светящиеся окна. Нет, ни все люди спят. Есть свои полуночники в поселке. Вот в окне старого учителя по физике горит яркий свет. Человеку уже за семьдесят, но он ложится спать позже всех в поселке. Оно и неудивительно. Живет человек один. В прошлом году похоронил мать. Дети уехали из поселка, выучились и работают в городе. Кажется, у него даже есть двое внуков. Но сюда их не привозят. Жена не разрешает воспитывать детей по-деревенски, потому, растит их в городе.
Физик получает крохотную пенсию, которой не хватает даже на лекарства, а потому, работает. У детей денег не берет. Они тоже учителя. Хотел бы им сам помочь, да не с чего. Вот и возится все лето на грядках, пытаясь прокормиться полегче.
Живучим он был еще на Колыме. По молодости оплошал. Взял да и забил дыру в стене своей квартиры портретом Сталина. А сосед подсмотрел и донес. Нет бы за сообразительность поощрить человека, его на Колыму упекли за надругательство над личностью вождя. Он и в уме такого не держал. И если бы не болезнь, пришлось бы все пять лет звонковать. А тут через три года выгнали.
Пришел из зоны, а на работу не берут как морально неустойчивого. Пришлось в дворники соглашаться. Лишь через годы снова в школу взяли, ученики настояли. Но к тому времени умерла сестра, потом мать. И остался человек один, никому не нужный. Если бы не работа, какую любил до беспамяти, свихнулся бы человек от горестей. Смешной мужик, спасаясь от одиночества, котенка на помойке подобрал, домой принес. Сам колбасу и не нюхает, а коту, пусть по сто граммов, но покупает. Он, этот мужик, и на Колыме в чудаках ходил. Дождевых червей ел. И ничего, живой вышел. Он никогда ни с кем не ругался, никого не проклинал. Только говорил:
— Наверху Он есть, все видит.
Когда встретились в поселке, учитель не узнал Бондарева. У него была плохая память на лица. И бывшего прокурора не ругал.
Он до самого утра читал какие-то толстенные книги. У него не было друзей и знакомых, к нему никто не заходил в гости. И только дети до глубокой осени ставили ему на подоконник цветы. Они любили своего физика. Любил ли он кого-нибудь, не знал никто.
Он, как и Бондарев, тоже часто выходил ночью на улицу. Много раз знакомился с Игорем Павловичем и все время забывал.
А еще он приходил на могилы к сестре и к матери. Ложил им по букетику цветов и, посидев до темноты, уходил заплетающейся походкой. Других женщин он не заводил и не имел, никогда не на одну не оглядывался и не примечал.
Его иногда приглашали в гости. Человек суматошно отказывался, испугано убегал.
Говорят, что до Колымы он был совсем другим. Но однажды охрана перестаралась и сдвинула какой-то пунктик. Мужик резко изменился и стал опасаться всех соседей. Он никого не осуждал и не ругал. Жил замкнуто и одиноко. Его никто не видел в компаниях, на праздниках, кажется, они для него не существовали. Как и для чего он жил, не знал никто. О своей жизни не рассказывал никому и никого ни о чем не спрашивал.
Вот и теперь сидит, сгорбившись над какою-то огромной книгой. Весь с ушами ушел в нее и ничего ему не надо. Он счастлив тем, что имеет. Больше никто не нужен. Его не интересуют вопросы жизни и смерти, заботы всех окружающих, они попросту не живут и не существуют для него. Он не видит и не чувствует их.
Как-то несколько дней не горел свет в его окне. И сразу все поняли, что физик заболел и попал в больницу. Люди не ошиблись. К нему набивалось много людей. Но как вышел, о нем снова забыли.
— Выходит, нужный человек. Ведь вот и на Колыме, один раз обидела его охрана. Того охранника вскоре уволили. И после того случая физика не трогал никто.
Он был особым человеком, но никогда этого не подчеркивал и не выпячивал.
Иногда при встречах он кивал головой, но, не зная с кем встретился, не называл имя.
Но в поселке он был не один такой. Были и другие, с большими странностями. И к ним привыкли люди. Никто никого не высмеивал, потому что не знал, что завтра случится с самим.
Вон там на пятом этаже парень живет. Воевал в Афгане, в Чечне. Ушел нормальным пацаном, а вернулся стебанутым. Кто-то окликнет его по имени, он подскакивает, отдает честь и говорит:
— Служу Советскому Союзу!
Девки поначалу хохотали над такой реакцией. Потом поняли, что это болезнь. Контузило парня в бою, вот и поехали мозги без пересадки.
Легко только заболеть. Вылечиться куда сложнее. По всем бабкам возили парня. А помогла своя. Две недели над ним шептала и сняла контузию. Нормальным стал парень. Одно плохо, засыпает поздно. Но приспособился и сон жизни не мешает. А вот его сосед — Степка Малышев, в беду попал и угодил на Колыму. Спер какую-то деталь с машины. Три года за нее на Колыме отбывал. Вернулся психопатом. Теперь в работе ограничение получил. Берут, но не везде. С ним спорить нельзя. Чуть что, кулаки сразу в ход пускает. Иногда его отмолотят, кое-когда он кого-то отлупит.
Даже паршивая девка за него замуж не идет, боится ежедневной трепки. Парень такой, что втроем не обнять. Вмажет от души, по осколкам не соберешь.
Живет человек мучаясь. Сколько за девками гонял, все убегают.
А вон там бабка прикипелась в углу дома. Куда деваться, совсем старая стала. Еще в войну сыновей не стало. Какие ребята были, не налюбуешься. Все как один погибли. Последний уже в Берлине. Так-то вот и осталась одна. Последнего ждала, как солнца над головой, но и для
него оказалась закрытой дорога в дом. Когда принесли последнюю пятую похоронку, мать сознания лишилась. Уже никто не верил, что встанет баба. Она ожила себе на горе. Баба-Яга против нее Василиса Прекрасная. Бабуля с тех пор слышать о войне не могла. Как ругала Сталина и правительство за то, что всех сыновей у нее забрали, никого не оставили. А старая и теперь все смотрит на дорогу и ждет хоть кого-то из своих ребят. К ней давно уже к самой смерть собирается, а она хотя бы одного внука ждет. Да где его взять? Никого не поднять из земли. Мертвые навсегда уходят. Вот только матерям в это никак не верится.
