Эльмира Нетесова - Колымское эхо
Да что там давнее? Вон в последний раз зашел в зону. Захотелось чаю попить, с кем-нибудь живым словом перекинуться. Сколько ходил, никого не нашел. Открыл двери в подсобку, а там повесившийся мужик уже догнивает. Нет, лучше не ходить самому по пустой зоне,— морщится Игорь Павлович. И сам не может понять, почему так неосознанно и безрассудно тянет на эту Колыму?
Говорят, она ужасна! Да не страшнее других! Назвать ее прекрасной даже язык не поворачивается, и вспоминается санный след по талому снегу. Он пришелся на большую поляну перезревшей клюквы, и след от полозьев был так похож на кровавый, что поневоле дрожь одолела человека и стало холодно.
Кто тут убит? Кто расстался с жизнью так бесславно? Сколько людей погибло? Ведь клюква густо растет на погостах, это знают все, но никогда не собирают эту ягоду...
Бондарев смотрел на кровавую тропу, уходящую в распадок. Это Федор ехал, проверял в последний раз свои капканы, петли и ловушки. Пришло время собрать урожай зимней охоты. Федор не станет оглядываться. А и увидит, не дрогнет. Он охотник. Вид крови для него привычен и не испугает человека.
Варя и вовсе внимания не обратит. Остальные тоже привычные. Для них клюквенный след — знак того, что скоро наступит весна и можно снять теплую одежду, выйти из дома в халате или рубашке, забыть о холоде, морозе и не бояться стай волков, какие убегут на марь ловить мышей и зайцев. И только новичок вздрогнет. Долго будет думать, идти этой дорогой или обойти ее.
Ведь далеко не все могилы означены. Есть много безымянных. Но ходить по ним нельзя. Это знают все.
Бондарев и без надгробий знает, где кто похоронен. Возле иных стоит подолгу, разговаривает о чем-то, советуется или просит прощения. Перед иными могилами становится на колени, припадает головой, гладит землю дрожащими руками. До сих пор забыть не может, хотя прошло много лет. Да разве временем измеряется горе? Нет, оно сидит в памяти занозой. Ее не вытащить.
Вот и теперь тянет человека на Колыму. Сколько времени прошло, а память будоражит. И плачет по ночам огрубевшее человеческое сердце.
— Не так надо было!
— Не стоило соглашаться!
— Нужно было помочь!
— А я струсил! Но что теперь сделаешь? Не вернешь время вспять и не оживишь человека, не поднимешь из земли,— вздыхает Игорь.
Особо часто он вспоминает некоторые могилы, заброшенные, одинокие даже на Колыме. Их никто не навещает уже много лет. Никто не знает об этих могилах, а может, нет друзей и родных. Всякое случается в жизни.
— Ведь вот умри я на этой скамье, кто пойдет за гробом? Только сотрудники редакции и никого из своих. Родных нет, а и знай, не приедут. Зачем я им. Знакомые тоже не придут. Я им и на фиг не нужен, тратить впустую время. Вот и пойдут по просьбе редактора бабы, каким наплевать на меня. Лишь бы скорее закопать и бегом домой. Кого хоронили, тут же забудут. А чего я сетую, сам такой же,— усмехается Бондарев.
— Наверное, скоро уйду. Бельишко надо купить для такого случая, рубашку, туфли, штаны. А то сунут в гроб голожопого. Неприлично будет. Скажут, земле предали как бомжа.
— А собственно, какая разница, как похоронят?— думает человек и слышит внезапное:
— Дай закурить! Вот непруха! Все свои докурил, а магазины закрыты.
— На, кури, не сетуй...
— А кто будешь сам?
— Мужик!
— Это вижу. Может знакомы?
— Бондарев я! Может, слышал!
— Конечно. Бутылки у твоей двери беру. Пустую тару. Сдаю потом, похмеляюсь. Ты не в обиде на меня?
— Нет.
— Вот добрая душа.
— О чем я думаю тут в одиночку? О Колыме,— ответил Игорь.
— Чур меня! В такое время о Колыме? Ты что, придурок?
— Хуже. Я там жил и работал.
— Несчастный. Я там никогда не был, Бог миловал. Все отнял, кроме воли!
— А у меня тоже нет ни черта!
— Меня баба выгнала из дома.
— Зачем?
— Черт ее знает. Назвала алкашом, велела выметаться. Я ушел, пока ментов не позвала. Бабы на это ушлые.
— Просто так не выгонит,— не согласился Игорь.
— Ну, подумаешь, с другом на двоих пузырь раздавили. У него теща «дуба врезала». Сегодня похоронили. Во, баба была, войну прошла, на Колыме пять лет отсидела и хоть бы что! Еще водки могла бутылку выжрать, причем без закуски. Не-ет, я так не смогу, кишка тонка. А она запросто. Настоящая баба — конь с яйцами.
— А от чего померла?
— В люк упала средь дороги ночью. Короче, угодила в канализацию. А выбраться не смогла. К утру насовсем сдохла. Жалко бабу. Пусть бы жила, лучше жена околела бы, с нее все равно проку нет. Уже две недели на бутылку не дает, хоть мать померла. Вот такие теперь дочки пошли, черт бы их за мандолину грыз.
— А ты сам работаешь?
— То как же! Грузчик я при магазине.
— Значит, и меня знаешь. Я Бондарев! Из редакции!
— Прокурор что ли?
— Ну да! — согласился Игорь.
— Слыхал, квасишь ты классно. Наверно, грехов на душе целая куча. Я вот только с горя пью. Вот, к примеру, теща свалила в могилу. А так просто, ни-ни...
— Зато тебя с хаты выперли. А меня гнать некому. Сам себе господин и хозяин.
— Счастливый человек! Чего ж ты тещу так долго на Колыме морил? Целых пять лет ни за что продержал. Лучше б жену забрал, да продержал бы подольше. Может, какой волк на нее позарился.
— У тебя дети есть? — перебил Игорь.
— Аж двое выпердышей. Оба пацаны. Шустряги, мать их в задницу!
— Ну, вот, а о жене такое городишь! Как без нее детям жить?
— Да я шутя! На самом деле я за своих кадык вырву. Они все путевые. И тебе надо в мужики выбиваться. Пусть на старости лет какую-то бабу сыскать. Вдвоем все ж легче. А и сдохнешь, будет кому закопать. Чего же одиноким маешься. Вот жила б теща, я ее тебе сосватал бы. Ты в жизни не пожалел и не обижался б на меня.
— Зачем мне баба?
— Да хоть побрехаться было б с кем.
— Одному лучше.
— Не скажи! По себе знаю. Даже «квасить» лучше вдвоем.
— А одному больше достанется.
— Вот в этом ты прав,— рассмеялся грузчик.
— А за что теща попала на Колыму?
— На Май флаг на избу не повесила как все. Говорит, что забыла. А когда напомнили, председателя колхоза матюком послала. На целых три буквы. Вот и гадай, за что именно упекли, за флаг или матюк? Но с Колымы такая же вышла. Встретила председателя в поле, так отделала, он с неделю бурый ходил. А ничего не сделаешь, свидетелей не оказалось. Хоть морду ему набей, ничего бы не было. И стоило б. Да не достала б. Росточком маленькой была.
— Надо было хватать за то, что ниже пупка!
— За годы на Колыме про это вовсе забыла.
— А как ее звали?
— Дуняшка Митрохина. Вся как есть такая! На трассе работала. Ее на год раньше отпустили за хороший труд. Может, знал ее? Она баба огневая. Везде прорвется, коль надо. И никого не боялась. Жаль, что мало пожила. Таким и век — не время. Вот ее мне от всей души жалко. Завтра пойду с дорожниками судиться. Пусть за свои деньги памятник моей Дуняшке ставят.
— Тебя ж из дома выгнали! — напомнил Игорь Павлович.
— Это фигня! Выгнала баба. А памятник Дуняшке! Это другое дело, святое. И я от своего не отступлюсь. Сам выберу, какой мне понравится. И нехай установят. Наша Дуняша того достойная. Настоящая мамка, клад — не женщина, таких на руках носить надо. А я дурак в тот день «косым» был. Пашку крестили. Теперь вот крестника имею, а тещу прозевал.
