Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Давай! Быстро! С ветром! Ок! Ок! — властно махнув рукой, крикнул Чайгуургин.
Куриль тоже приказал что-то, но Пурама уже не расслышал. Он хлестнул оленей вожжами и прыгнул на нарту.
И караван влетел в острог так, будто за ним гналась целая стая волков, — с топотом и гиканьем, со снежной пылью из-под копыт и нарт.
Богачи, однако, не успели пережить полного удовольствия от столь шумного въезда: в самый важный момент, когда караван должны были заметить здешние богачи и начальники, со всех сторон вдруг выскочили собаки. Со свирепым лаем, с остервенелым хрипеньем рыжие, черные, пестрые псы самых чудных пород накинулись на оленей, на лихих ездоков, на поклажу. Они вовсе не в шутку пытались цапнуть за ноги и людей, и оленей, а густой запах от шкур приводил их в настоящее бешенство. Дело приобретало плохой оборот, да спасибо из юрт высыпали с палками и кнутами хозяева.
Растерянные, сконфуженные богачи кое-как стали здороваться со знакомыми и поскорее направились к большой и высокой юрте, похожей на огромную бочку.
А навстречу им уже спешила здешняя знать — кто в зипуне с суконным верхом, кто в шинели с блестящими пуговицами, кто в дохе или кушаке. Стали шумно здороваться, перекидываться словами. Знать нисколько не важничала. Да и кто позволил бы себе важничать, если глаза каждого так и косились на караван нарт с драгоценной поклажей!..
Так, шумной толпой, и ввалились в дом богатого казака Филата Малькова.
Ни к кому другому Куриль не собирался стать на ночлег, и все хорошо знали, почему он устремился сюда. Мальков был трезвенником, он не играл в карты и не курил. Так что дождаться ярмарки безопасней всего было тут.
Казак Мальков содержал и дом и хозяйство свое в строжайшем порядке. Пол у него выстлан досками, а доски покрыты чистенькими дерюжками, в горнице бело, как в зимней тундре, и на стенке здесь висит икона в позлащенном окладе, с постоянно горящим жирником возле нее. За домом у казака — сарай, а в сарае две коровы, которые телятся каждый год, и три лошади — две для езды верхом и одна рабочая, для хозяйских дел. Три лодки у него и сетей волосяных много — лошади вечно ходят без хвостов и грив. Есть два ружья, железные заступы, топор железный и всякий другой незнакомый тундровикам инструмент.
Филат работяга — за десятерых успевает. И еды у него всегда наперед заготовлено вдосталь. Содержит, правда, он и работника — немного горбатого, курносого, с редкими рыжими волосинками на лице Мишку. Но Мишка невероятный лентяй и придурок. Он потому и не женился, что ни одного дня не сумел бы прожить на свои харчи. Однако и без такого помощника трудно: казаку приходится выезжать по приказу начальников, а у жены трое детей на руках.
Не сразу Филат Мальков понравился Курилю. Слишком уж был он чужим: волосы у него совсем белые, лицо красноватое, а глаза такие светлые, голубые, прозрачные, что страшно смотреть в них — не глаза, а ледышки. И только потом Куриль понял, что в этих глазах не одна суровая чужина, но еще и тоска — тоска по далеким родным местам.
— Работаю, не пью, богу молюсь, поборов нет никаких — вот и богат. — Так объяснил Мальков свое благоденствие.
И Куриль не раз вспоминал эти его слова. Вспоминал — и вздыхал: юкагиру далеко-далеко до такой жизни…
Зайдя сейчас первым в дом казака, Куриль сорвал с головы малахай и направился к двери в горницу. Откинув рукой ситцевую занавеску, он сразу же опустился на оба колена и начал креститься. Петрдэ и Чайгуургин стояли сзади и крестились на занавеску.
Глаза у бога были светлыми, голубыми; в мигающем свете жирника казалось, что бог сквозь какое-то зарево смотрит в упор, не моргая. Такие же голубые глаза были и у хозяина дома, который стоял сейчас позади. И в сознании Куриля это совпадение опять обрисовало очень живую связь чего-то великого, неземного и непонятного с этим вот чужим, навечно поставленным на одно место домом. У гостя мелькнула мысль — хорошо бы сейчас остаться наедине с беловолосым Филатом и весь остаток дня, всю ночь проговорить о боге, о шаманах, о людях тундры и русских начальниках. Да разве богача, приехавшего на ярмарку, могут оставить в покое?
Поднявшись и еще раз взглянув на икону, Куриль отвел занавеску — и вдруг увидел попа, будто по божьему велению появившегося за спиной. Это новое совпадение было и удивительным и приятным. Куриль всегда испытывал тревожно-радостное чувство от приобщения к божьей жизни и божьим делам, которое каждый раз происходило как-то неожиданно и со всех сторон…
Священник Попов словно был с головы до ног обросшим шерстью: мех пыжикового малахая сливался с могучей рыжеватой бородой и усами, а борода терялась на длинной, до пят, оленьей дохе, ладоней рук не было видно — поп спрятал их в широкие рукава. Глубоко посаженные голубые глаза, смотрящие прямо в душу, острый нос и ярко-красное пятно нижней губы под усами делали это обросшее волосами лицо совсем непохожим на другие лица, а огромный начищенный медный крест, висевший поверх дохи на животе, окончательно отделял этого особенного рослого человека от всех остальных. Курилю всегда было приятно видеть попа Попова в такой одежде — ему так и чудилось, что божий служитель навечно сжился с тундрой и с людьми тундры и что в этом есть добрый, обнадеживающий знак.
— О, кого нам в гости послал господь бог! — распростер руки поп, увидев голову юкагиров. — Здравствуй, дорогой сын Афанасий, здравствуй во Христе, раб божий! — Попов обхватил Куриля и поцеловал его в лоб. — Да будут благословенны все богоугодные дела твои, да пребудешь ты, и семья твоя, и народ твой во здравии и благоденствии…
Он бы и еще говорил, да вошли самые богатые люди острога — Соловьев с Бережновым.
— Здорово, брат!
— Здравствуй, брат!
Припертая к каменному очагу, жена хозяина тем временем ухитрилась подкинуть дров в огонь, а в дверях, тесня богачей, показались Пурама и Кымыыргин, притащившие в мешках оленину, юколу и другую снедь.
Богачи заполнили комнатенку, размороженное окно которой глядело во двор, на сараи. Кто разделся, кто нет, кто уселся на лавки, кто на пол.
— Ну, рассказывай, Курилов, как вы там живете в тундре по божьему велению, — спросил поп. — Все рассказывай — кто много песцов поймал, кто разбогател, у кого беды какие. Про хорошее расскажешь — меня обрадуешь, про плохое — не удивлюсь: по божьему велению все на свете бывает…
— Все по божьему велению, — ответил Куриль, зная, что нельзя перечить священнику.
— И в Халарче так все идет, — поддакнул Чайгуургин.
— Ну и слава тебе, господи, — перекрестился поп, — А как семьи ваши, как бабы, как дети?
