Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Наконец Куриль кивнул в сторону Пурамы и тихо сказал:
— Они говорили правду — так было все…
— Не знаю. Кто знает?.. — примирительно проговорил Чайгуургин. — Может, шаманские сложности…
— Мы Каку вчера встретили, — спокойно сообщил Куриль. — Поехал в наши края…
— А зачем? А на ярмарку не поедет? И к тому же скоро отел…
— Вот и я обо всем этом подумал.
Перестав есть, Чайгуургин вдруг достал огромную трубку, выстроганную из корневища, натолкал в нее табаку толстым пальцем, закурил, зажмурился от едкого дыма и, протирая кулачищем глаз, проговорил:
— Да… Ты меня, мэй, заставляешь думать о Каке совсем с другого конца…
— Там у меня, на Малом Улуро, плохо со вдовой Сайрэ, — сказал Куриль, вытирая ладонью рот. — Тачана ее травит. А она вот-вот принесет ребенка от Мельгайвача. И как раз Кака поехал туда — Тачана его вызвала: он с ней заодно. Я предупредил Каку. Думаю, все обойдется. Но ты все же пошли туда человека и свое послание передай… Нам с тобой, Чайгуургин, наперед тоже надо быть заодно. Совсем ни к чему, чтоб люди наши во вражде жили. Иначе Друскин обоих нас призовет и бумагу царю напишет…
Голова чукчей вздохнул:
— Вот как бывает: уедет в тот мир умный человек — и гляди, как бы без него плохо не было… Ты передай, как сумеешь, мои добрые пожелания старику Сайрэ. — Чайгуургин вытащил из-за пазухи деревянного человечка, висевшего на тоненьком ремешке, поцеловал его и опять спрятал.
— Старик от шаманства перед смертью отрекся, — сказал Куриль, глядя исподлобья на чукчу. А у чукчи вдруг поднялась и опустилась рука — он, наверно, хотел перекреститься, но почему-то не решился. — Кстати отрекся, — добавил Куриль и потянулся к мясу. — А то ведь Тачана обвинила в его смерти чукотских духов. Могла бы опять начаться вражда. А тут все замутилось, запуталось.
Вместе с хозяевами гости съели два котла мяса, выпили несколько медных чайников чая, вдоволь полакомились прэрэмом [69].
Хозяева совсем не подали горькой воды. Чайгуургин в жизни придерживался строгих правил, он даже имел одну жену — в отличие от других чукотских богачей.
В дорогу отправились на другой день, хорошо выспавшись.
Чукчи снарядили пять нарт. Везли они мятые шкуры, выделанные камусы и пыжики. Одна нарта была целиком нагружена песцовыми шкурками. Чайгуургин взял с собой Кымыыргина: на оленегонных состязаниях будут участвовать кауреляне [70], любители резать лямки, — а Кымыыргина они знают и будут побаиваться. Лелехай, как и Петрдэ, с собой никого не взял.
Хорошо ехать в апреле: ни холода, ни пурги, снег осел и окреп — олени бегут уверенно, потому что копыта их совсем не пробивают наста.
Караван вел Пурама — знаток всех ближних и дальних озер. Куриль и Чайгуургин сидели рядом на самой последней нарте. Весь день ехали по Халарче. Это была совсем ровная, как доска, тундра, на которой лишь кое-где возвышались холмы.
К вечеру добрались до озера Артамон — и здесь заночевали, устроившись в глубоком сугробе.
А следующий день был туманный и мрачный. Туман не мог разогнать даже морской ветер, и Пурама только каким-то чутьем определял направление. Уже на середине озера догадались, что едут не по тундре, а по льду, занесенному снегом. Потом показалась большая черная сопка — и все обрадовались: это была единственная едома у озера Артамон. Ехали правильно. Вскоре показались деревья. Огибая холмы и пересекая озера, выбрались наконец к Стадухинской протоке. Рядом была Колыма — Кулума по-чукотски, по-якутски, по-ламутски и по-юкагирски.
Величественная река открылась сразу во всю ширину; где у нее начало, а где конец — об этом даже страшно было подумать. Почуяв слишком незнакомое место, олени на ходу начали наклоняться, обнюхивать снег, прислушиваться. Но путники уже не следили за ними. В невозмутимом спокойствии спала Кулума подо льдом. Однако по берегам ее возвышались огромные черные скалы — и было что-то затаенное, сокрытое холодом и тишиной в этом ее молчаливом величии.
Олени сами собой остановились, а люди встали с нарт, и каждый замер на месте.
Колыма… Она некогда была молодой. Она родилась где-то в далекой тайге, среди гор, и никто ее за речку настоящую не считал. Петлял ручеек этот между камней, пропадал в болотах. Он боялся пересохнуть, пропасть — и потому стал искать море-бабушку. Как всякое юное существо, Колыма сильно петляла в жизни и в поиске. И не заметила она, как повзрослела и как стали появляться у нее дети. Очень доброй была река к людям — и потому детей своих она называла самыми лучшими именами, а учила их только добру. Реке Балыгычан мать Колыма сказала: "Людям не хватает еды — и ты разведи для них много рыбы". Другой дочери — Коркодон велела быть узкой и высокобережной — чтобы люди под берегами прятались от холодов. Река Анюй родилась самой последней, но и ей она приказала: "Пусть на твоих берегах густо растут тальники — чтобы люди у огня согревались, пусть разведутся возле тебя куропатки и зайцы — чтобы люди сытыми были". Из всех многих своих детей Колыма одну только дочь попросила помогать ей самой: "Старая стала я, тяжело мне теперь от зимнего сна пробуждаться. А мне ведь надо море искать. Ты, Омолон, пораньше меня буди". И стала могучей, неспокойной река Омолон. Раньше всех — во второй половине мая река эта вдруг ломает свой лед и теребит, будит старушку мать.
Долго еще искала бы Колыма море, может, и не нашла бы его. Но море узнало, что есть река, которая всю свою жизнь рвется к нему, — и само шагнуло навстречу. Оно разбросало землю, плеснулось вперед и соединилось с рекой. Потому-то матушка Колыма так неожиданно широко разливается при впадении в море…
…Много песен, сказок, легенд придумали люди о Колыме. Но эту легенду знают больше всего, и больше всего она им по душе.
Четверо богачей, стоявших сейчас возле нагруженных нарт, тоже знали эту легенду. Да только ехали-то они не затем, чтобы долго стоять в раздумье.
Так, повздыхали от нечастого ощущения чего-то великого, неспокойного, хоть и сокрытого — и крикнули завороженному Пураме ехать дальше вдоль берега. До Нижнего оставалось не так далеко.
На третий день впереди показался острог. Это была кучка заснеженных юрт, в беспорядке столпившихся возле высокого божьего дома с лениво покосившейся колокольней. Из круглых приплюснутых юрт поднимались вверх смешные тонкие струйки дыма. И ничего больше, и весь тут Нижне-Колымский острог.
И все-таки это — знаменитый Нижне-Колымский острог!
Куриль приказал остановить караван вдалеке от поселка. Пурама удивился: зачем останавливаться, если можно сразу подъехать к теплому дому? Но он не успел высказать это. Куриль и Чайгуургин бросились к нартам, быстро достали новые малахаи и белые рукавицы, надели их, а старые спрятали, потом они обмотали шеи пестрой материей, оглядели друг друга. "Ага — прихорашиваются, — смекнул Пурама. — Значит, важная будет встреча…"
