Андрей Школин - Прелести
— Да вроде он, комсомолец, в жопе романтика, — усмехнулся Эдик. — Борец с нарушителями режима содержания. Хреново…
— Ничего, он молодой, обломается ещё, — закурил новую сигарету Андрюха. — Рахита на волчок поставим, тот ему мозги живо заморозит. Рахит — он может…
Часов в двенадцать ночи мы, обвесив шконку Эдика Курского простынями, принялись за работу. Пятьдесят человек по очереди крутили струну, вгрызаясь в стену, точно в забой. Не хватало только уголька… Когда прошли половину тоннеля, настырный коридорный, из числа тех немногих ментов, что выражение — «блюсти порядок» — принимают за чистую монету, заподозрил неладное.
— Отойди от двери, — командирским голосом приказал он Рахиту, который также смотрел в глазок, но со стороны камеры.
— А? Чё? — будто не понимая, что от него требуют, Рахит продолжал глаз в глаз разглядывать коридорного.
— От глазка отойди, говорю.
— Пожалуйста, гражданин начальник, — отодвинул голову на десять сантиметров.
— Совсем отойди.
— Командир, открой кормушку, скажу чего-то.
— Я сказал, от двери отойди!
— Командир, я вот гляжу на тебя, и знаешь, что думаю? Не с тобой ли мы в армии вместе воевали? Ты в каких войсках служил, в десантниках?
— Что, в карцер захотел?
— Всё, ухожу, ухожу… Хотел только со старым однополчанином пообщаться. Эх, Мишка, Мишка…
— Какой я тебе Мишка?!
— Так ты не Мишка? А по виду — вылитый повар из нашего полка. Слушай, может у тебя брат есть?
— Пошёл вон!!!
— Да ушёл уже, ушёл… Нет, ты не Мишка. Тот поспокойнее был, — Рахит медленно отходит от фрезы. — Пожалуйста, командир.
Коридорный несколько секунд осматривает камеру:
— Ну-ка, уберите занавески на крайней шконке.
— Зачем, командир? — выглядывает из-за простыни Кузнец.
— Уберите, я сказал.
Кузнец выбирается наружу и подбегает к фрезе:
— Командир, открой кормушку.
— Ещё один, — слышен недовольный голос из-за двери. — Зачем?
— Скажу что-то.
— Так говори и занавески убирай.
— Слушай, Миша, там, если честно, смотреть нечего.
— Да какой я вам Миша?
— Не Миша? А все почему-то — Миша, Миша… Там, понимаешь, мужчины… Ну, это… Того… В общем, понимаешь… Но, скажу тебе честно, по взаимной любви и без насилия.
— Где там? Ты чего несёшь?
— Ну, там, за занавесками.
— А ну, поднимите сейчас же!
— Да ты что, любитель таких сеансов? Чего там смотреть? Скука. Подумаешь, мужики трахаются.
— Я же, кажется, ясно сказал?!
— Мишка, ты что, маньяк, что ли?
— Какой я вам Мишка?!
— А на слово — маньяк — что, совсем не реагируешь?
Вся хата ржёт. Громкость, как в конюшне. Кузнец подходит к шконке и задирает простынь. Под ней в обнимку сидят и счастливо улыбаются, точно два младенца, лысый и блестящий Эдик Курский и небритый и беззубый пятидесятилетний молдаванин Стёпа. Слышно, как коридорный сплёвывает на пол, матерится и, закрыв волчок, уходит. Мы некоторое время прислушиваемся к затихающим шагам, а затем продолжаем работу. Пронесло…
Последние миллиметры дороги прокладывал сам Эдик. Когда струна прошла насквозь, он мощным движением подравнял стенки дыры, а затем вынул орудие труда, отложил его в сторону и, вытирая пот с головы, заглянул вовнутрь:
— Ой-ёй! Есть кто живой?
— Да, да, доброй ночи. Давно слышим, что бурите. Ждали… — раздался окающий нараспев голос.
— Серёга, ты что ли?
— Я, Эдик. Тебя-то я сразу узнал.
— Ну, здравствуй, Батюшка.
— Да зачем же так официально. Свои вроде. Как дела, Эдик? Давно уже тебя не видел.
— У меня-то дела всё те же, как говорится — на стадии расследования. Уже который месяц дело не закрывают. Ты как?
— Помаленьку. Я, слава Богу, потихоньку живу. Всё больше в ожиданиях да в сомнениях. Записку-то мою получали?
— Получали, получали. Поэтому и дорогу сделали. Сейчас братва подтянется, вместе все и потолкуем. Коля-то где ваш?
— Да спит, вроде. Разбудить?
— Пусть будит, — кивнул Эдику Козырь. — А то он утром проснётся, ментам стуканёт. Дыру мигом законопатят.
— Буди, — проговорил в отверстие Эдик.
Мы уселись на шконку — отдыхали, пили чай. Минут пятнадцать никто не подходил, наконец, раздался голос.
— Кто Коляна спрашивал? — говоривший, судя по акценту, являлся кавказцем.
— А ты что, Колян что ли?
— НЭт, он нЭ может подойти. Что передать?
— СлЮшай дАрАгой, — Козырь пододвинулся вплотную к кабуре. — Тебя как зовут?
— Меня? Русланом, а что?
— Ничего, познакомиться решил. Меня Андрюхой Козырем зови. Ты почему, Руслан, вместо Николая отвечаешь?
— Я же говорю, он не может.
— Болен никак?
— Нет, спит.
— Разбуди.
— Он просил его не будить.
— Короче, зови Серёгу Попа.
— Я здесь уже.
— Привет, Серёга. Я Андрюха Козырь. Кто это такой подходил?
— Руслан, ингуш. Он здесь, на тюрьме всего неделю. А Колян проснулся, но не подходит.
— Стесняется что ли?
— Ну, здесь я, — раздался ещё один голос.
— Кто — ты?
— А тебе кого надо было?
— Николая.
— Я и есть Николай.
— Привет, Колян. Узнаёшь? — опять приблизился к дыре Эдик.
— Кого узнаю?
— Эдика Курского.
— А-а… Ну, привет, привет… Ты что ли звал?
— Не только я, но и вся наша хата хочет с тобой пообщаться.
— И чего это я вам всем понадобился?
— Слушай, Коля. Это с тобой Козырь говорит. Вчера к нам в хату пацан заехал. Вернее уже не пацан, а петух. Это после того, как вы его по беспределу опустили. Ты знаешь, что за это спрашивают?
— За что спрашивают? — голос отвечавшего ровный и даже насмешливый.
— За беспредел. За то, что вы людей ломаете. И этот Валера — не первый случай.
— Он спорол косяк и за это ответил.
— Какой косяк? Косяк… На счёт его косяков мы всё выяснили и по тюрьме отписали. Теперь о тебе все знают. Догадываешься, что с тобой произойдёт, когда ты из камеры выйдешь? На этап, например.
— А кто тебе сказал, что я из камеры выйду?
— В хате думаешь до конца срока отсидеться? Ну, смотри, как бы в вашу хату кто-нибудь знающий тебя не заехал. А теперь, пошла вон, сука, от кабуры. Дай с другими поговорю.
— Да ты за базаром следи. Как разговариваешь-то? — Колян не ожидал такого развития событий.
— Я тебе сказал, пошла вон! Серёгу позови.
Слышно было, как Колян, матерясь, отходит. Затем раздался голос священника:
— Здорово вы его отделали.
— Это ещё не отделали. Слышь, Сергей, как там другие, присутствовали при разговоре? Где они?
— Да, все слышали.
— Ну-ка, позови кого-нибудь ещё.
— Они не подойдут. Теперь точно не подойдут.
— А ты-то не боишься с ними оставаться?
— Да нет, чего мне бояться. Правда, сплю с одним глазом открытым, а так… Живьём меня, как говорится, не возьмёшь.
— Молодец! Как там, кстати, ингуш этот живёт?
— Да он что… Он ещё только присматривается.
— Кликни-ка его.
Опять раздался голос с акцентом.
— Да-да, чего звали?
— Слушай, Руслан. Ты присутствовал при разговоре?
— Да, всё слышал.
— Хорошо слышал?
— Хорошо.
— Понял, надеюсь, теперь, с кем нужно общаться, а с кем нет?
— Ну… Понял наверное…
— Вот Сергея и держись, а не ублюдков тех. Соблюдай понятия, уважай других и тебя уважать будут. А с теми суками люди всё равно разберутся. Не сейчас, так потом. Понял?
— Понял.
— Ну и хорошо, — Козырь отошёл от новой кабуры и, взяв листок бумаги, принялся писать мульку. Её содержание знали все. Андрюха спрашивал разъяснений у смотрящего за тюрьмой.
Пока он писал, и пока хата ждала ответа, я разговаривал через дыру со священником Сергеем. Батюшка сидел под следствием по одной со мной статье, восемьдесят девятой, и нам было что обсудить.
Вскоре пришёл ответ. Козырь зачитал его всей хате, затем подошёл к нам с Эдиком и присел на шконку. Две семьи собрались в круг и, пуская кружку с чифиром по часовой стрелке, минут двадцать сидели молча. Наконец Витек, из семьи Курского, вынул из-под матраца длинный, железный, остро заточенный штырь и положил его на шконарь. Штырь длиной был около метра или немного больше. Андрюха взял «инструмент» в руки и оглядел собравшихся:
— Ну, что… Кто?
— Да давай я, — Эдик взял у него штырь и принялся тщательно обматывать тупой конец куском простыни. — У меня с этой ****ью свои счёты.
— Так, ладно, все разошлись, — Козырь поднялся со шконки. — Адрюха, скажи Батюшке, чтобы подозвал этого Коляна. Валера, — кивнул опущенному, — встань напротив дыры. Рахит — на волчок и не уходи пока всё не кончится. Ну…
Я наклонился к кабуре и позвал:
— Серёга, Серёга, ты здесь?
