Андрей Школин - Прелести
— А по тюрьме отписали за эту беду?
— Конечно, только что толку? Пока они в этой хате морозятся, им ничего не страшно. Черти… Да, ладно, всё равно когда-нибудь приткнутся, не сегодня, так завтра. За них — ****ей, ксива уже ходила, на привратке кому-нибудь встретятся.
— Ясно… — оглядываю потолок. — А на четыре-один, где у вас кабура? Мне бы землячку подкричать надо, чтобы знал, что меня перевели.
— А ты не воронежский? — Витёк тоже смотрит на потолок.
— Нет, из Сибири, из Красноярска.
— Это не ты, Сибиряк?
— Да вроде я.
— Читали твои малявы, в которых ты земляков по тюрьме искал. Я тоже не местный — из Саратова. А Эдик из Курска. У нас, вообще, полхаты залётных гастролёров и ещё солдат полным-полно, — Витёк указал рукой в угол над дальняком. — На четыре-один дорога там, через вентиляцию.
— Понял, — делаю последние два глотка и, осмотревшись, запрыгиваю на стойку дальняка. Затем стучу три раза в вентиляционную решётку и негромко кричу. — Ой-ёй! Четыре-один!
— Да, да, говори! — доносится через некоторое время.
— Новосиба позови.
— Спит он.
— Хорошо, когда проснётся, передай, что Сибиряк в два-три заехал.
Не успеваю я спрыгнуть, как сверху раздаются три громких удара. Высокий молодой пацанёнок, из солдат, запрыгивает и узнаёт, что нужно. Затем поворачивается к хате:
— Сибиряка зовут… А кто у нас Сибиряк?
Опять забираюсь наверх.
— Да, да! Кто Сибиряка кричал?
— Андрюха, ты?
— Привет, Вадик. Мне сказали — ты спишь.
— Разбудили. Сегодня в два-три заехал, что ли?
— Только что.
Обмениваемся ещё парой общих фраз, затем Новосиб просит покричать через коридор в два-четыре и передать осужденному Филиппу, что в сто сорок первую заехал его брат.
Я выполняю просьбу, создаю много шума, «усиленно раздуваю щёки», что есть силы пускаю в глаза пыль (у Бертника научился). Вся хата незаметно наблюдает за моими движениями…
Наконец, просыпается Козырь. Молодой парнишка приносит ему всю поступившую «корреспонденцию» — мульки, пришедшие на хату и лично ему. Андрюха читает все по очереди. В это время Витёк маякует и подводит к шконке, на которой Козырь расположился.
— Привет, Андрюха. Я из два-семь заехал.
— Сибиряк, что ли? Присаживайся. Мне Юрик уже про тебя отписал. Да и с тобой лично мы пару раз переписывались.
Витёк отходит, а я сажусь на шконку и достаю шприц и зеркальце:
— На, держи, Макар передал.
— Ага, хорошо, — он берёт шприц и машет рукой в сторону самодельной тумбочки возле шконки. — А зеркальце себе оставь, у меня этих обезьянок… Девать некуда. Знакомься с пацанами, — Козырь кивает жильцам нижнего яруса, расположившимся в ряд возле него.
Самый ближний, через тумбочку — Володя Кузнец. У него постель, как и у Андрюхи, заправлена домашним бельём, с пододеяльником и цветной наволочкой. Кузнецу лет тридцать с небольшим. Он лежит поверх покрывала в синем спортивном костюме и белых носках. Далее ещё два пацана, каждый на своей шконке. Всё пространство завешено простынями, точно занавесками, этакий, довольно ухоженный, закуток.
— Будете с Вовкой по очереди спать, на его шконке. Он сейчас один. Вещи где оставил?
— Где и все. Вон там.
— А много заехало-то? — Козырь отодвинул занавеску. — Мотыль!
— Чё? — подошёл конопатый парень в трико с оттянутыми коленками.
— Сколько человек сегодня заехало?
— Пятеро, кажись.
— Да они что, совсем, что ли, сдурели, менты? Уже дышать нечем. Ну, дурдом. Нужно, пока не поздно, на больничку сваливать. — Андрюха повернулся ко мне. — Ложись, отдыхай, если хочешь.
— Да нет, я ещё отписать по тюрьме думаю, что меня перевели.
— Ну, твоё дело. Располагайся…
* * *На следующие сутки, вечером, я обратил внимание на то, что мужик молдаванин, убираясь в хате, сметает вместе с мусором хлебные крошки и кусочки, недоеденные во время ужина. Поднял один из кусков и показал Козырю:
— Андрюха, у вас что, мешка специального под хлеб нет?
— Да какой там. Я им полгода уже об этом вдалбливаю, ни хрена не понимают, бычьё…
Остановил Молдаванина и произнёс громко, чтобы слышали все:
— Ой-ей! Братва! Хлеб на пол в тюрьме не скидывают. Вот пакет целлофановый, в него недоеденные куски складывайте и на проверке в коридор выносите. Добро?!
Замолчали, выслушали с «пониманием».
* * *Каждый год, восьмого марта, старшина с привратки ходит по коридорам тюрьмы. Стучится в камеры и бодрым голосом поздравляет братву с праздником. В ответ выслушивает благодарности, самое мягкое из которых звучит так:
— Базар фильтруй, в натуре, сука, мент поганый!
Старшина в ответ улыбается, ему нравится…
* * *Вскоре после меня в хату заехал очень странный пассажир. Либо сильно косматил, либо вправду больной. Звали его Анатолием. Ни на один вопрос внятно ответить не мог, лишь трясся и что-то невнятно бормотал. Через десять минут с парня сняли кроссовки и куртку. Козырь подозвал его к себе, принялся расспрашивать о том, о сём… Я только что проснулся и ушёл умываться. Вернувшись, понял, что Толик ещё ничего толком не объяснил. Узнали лишь, что он из такой-то хаты.
Сразу отписал туда и, пока ждали ответ, выяснил — кто снял с нового жильца хаты вещи. Кроссовки и куртку обнаружил в семейке солдат. Забрал вещи назад и вернул Толику. Солдаты вещи отдали неохотно, но возразить не смогли. Один, правда, попытался пропищать что-то по поводу срока нахождения в камере, однако вовремя заткнулся, понимая, что долбанная армейская дедовщина здесь не катит.
Вскоре пришёл ответ на мой запрос. В нём пространно говорилось о том, что Толян раньше был нормальным пацаном, пользовался уважением сокамерников, но в один прекрасный день у него вдруг поехала крыша. Косматил ли он сам, или менты напичкали какими-то препаратами, никто не знал.
Мы также не добились от него ничего внятного и решили просто не вмешиваться — пусть косматит. Или болеет?..
В понедельник на проверке собралась вся тюремная гвардия. Усатый майор, заместитель начальника тюрьмы по режиму, обошёл строй, выдавая какие-то общие фразы, и в конце стандартно поинтересовался насчёт жалоб и «прочих предложений». Я стоял с краю, возле открытой фрезы, и, разумеется, войдя в роль «в бочке затычки», не мог не выступить:
— Гражданин начальник, разрешите поинтересоваться, почему нам не каждый день дают белый хлеб? Или вышло какое-то новое постановление, с которым подследственных не ознакомили?
— А вы радуйтесь, что вам ещё чёрный дают, — усатый подошёл вплотную и поглядел на «наглеца». — На воле сейчас не каждый и такой ест. Я бы на месте государства вообще вас не кормил. Спасибо скажите, что хоть это дают.
— Кому конкретно, гражданин майор?
— Что конкретно?
— Спасибо сказать. Может быть, в письменном виде прокурору по надзору?
— Ишь ты, умный какой выискался. Прокурору… Да пишите, сколько хотите. Напугал… Плевать хотел прокурор на ваши жалобы. Если бы он всю галиматью, что вы ему посылаете, читал… Фамилия как?
— Чья, прокурора?
— Какого ещё прокурора?! Прокурора…. Твоя.
— Школин Андрей Григорьевич, восемьдесят девятая, часть третья.
— Вот, вот… Часть третья… — режимник опять прошёлся вдоль ряда. — Ещё вопросы есть?
— А как насчёт шлёмок? — опять влез я. — Не каждый имеет возможность получать посуду из дома, в камере половина иногородних.
— Каких ещё шлёмок? — он сделал вид, что не понял.
— Чашек для еды.
— А что много не хватает?
— Ну, штук пятнадцать точно. А ещё постельное бельё.
— Постельное бельё вы сами на дрова переводите. Где на вас напасёшься столько?
— А медицинское обслуживание, — жал на газ до последнего, какая уж разница. — В камере чесотка и, кстати, вчера привели психически больного. Если он кого-нибудь убьёт, то неприятностей все не оберутся. Тем более, врач свидетель, я предупреждал.
Лепило кашлянул и потоптался на месте. Строй также недовольно загудел…
— Тихо! — недовольно поморщился режимник. — Кто такой?
— Да вот он, — я указал на Толяна. — Его лечить надо, а не в тюрьме держать.
— Ладно, разберёмся, — майор кивнул головой медику. — Займись им.
— А что это ты за всех отвечаешь? — молодой рыжий старлей стоял чуть сбоку от меня. — Сам ведь в камере лишь несколько дней?
Пожал плечами и не ответил. Действительно, чего это я? Психопатия, наверное…
— Заходим по одному, — скомандовал режимник. — А ты задержись… Откуда такой выискался? — спросил, дыша в лицо. Все в это время уже вошли в камеру.
— Из Красноярска.
— Ну, так работал я в Красноярске. Там ещё хуже.
Ни шлёмок, ни белья нам конечно не дали. Но вот белый хлеб с того дня стали носить регулярно. А Толяна отправили на обследование в вольную больницу. Правда, через некоторое время привезли назад в тюрьму. «Вылечили»…
