Андрей Школин - Прелести
Старший, растерянно, также оглядел всех врачей:
— Если вам так удобнее…
— Спасибо, — я забрался на стул и начал. — Произведение, написанное в камере сто двадцать семь, исправительного заведения тридцать один, дробь один, города Воронежа, по мотивам обвинительного заключения осужденного камеры сто сорок восемь Алексея Юрьевича Тарабаева, получившего девять лет лишения свободы с конфискацией имущества, по статье девяносто три «прим.», с отбытием дальнейшего наказания в колонии усиленного режима. Краткое предисловие:
Алексей Тарабаев, тридцати шести лет от роду, проживал в сельской местности и работал в совхозе механизатором, то есть трактористом на тракторе, названия не помню. Находясь в нетрезвом состоянии, вышел из дому и сел в трактор, который по примеру жителей всех без исключения деревень России и ближнего зарубежья оставлял на ночь возле собственного дома. На этом тракторе он поехал в другой конец деревни к злостной самогонщице Верке за бутылкой, но по дороге не справился с управлением и врезался в телеграфный столб, в результате чего трактор и столб разбил, а себе набил на лбу шишку. По слабости здоровья Алексей Тарабаев уснул тут же на месте аварии, прямо в кабине трактора, где и был найден наутро местным участковым. Налицо факт хищения государственного имущества в особо крупных размерах, то есть, опять же, трактора. Хотя преступник и заявлял неоднократно, что трактор с мех-двора не крал, и что в деревне никто трактора на мех-двор не ставит, а наоборот привязывают, точно лошадей, возле собственных домов, доблестный и справедливый суд ему не поверил и назначил скромную меру наказания, в виде девяти лет лишения свободы.
Текст читается в двух лицах. Первое лицо — Роза Тарабаева, в девичестве Шрёдер, жена преступника. Второе лицо — сам преступник. Действие происходит возле суровых тюремных застенков города Воронежа. Жена выкрикивает пожелания мужу. Муж, нарушая режим содержания, отвечает благоверной супруге. Итак, начинаем…
Я перешёл на тонкий женский голос и, подражая Розе Тарабаевой, пропищал:
— Четыре-восемь, позовите Лёху!
Он там четыре месяца сидит…
Мне, Лёха, без тебя, в натуре, плохо.
Кум Васька, если хочешь, подтвердит.
Мне, Лёха, не видать тебя нискольки…
Прочла письмо, что ты передавал.
Привет тебе, родной, от кума Кольки,
Он за тебя сегодня выпивал.
И, изменив голос на хриплый мужской, продолжил:
— Кричи погромче, Роза, нихрена не слышно!
Ты раньше, сука, не могла прийти?
Ты водку жрёшь, а у супруга крыша
Уже съезжает с верного пути.
Мне кумовья твои, что та заноза,
В спецчасти «кум» все мозги задолбал…
А я тебя, моя родная Роза,
Вручную этой ночью вспоминал…
Припев был не менее идиотским:
— Роза, Роза, без тебя, шалава,
Жизнь, что пятихатка по рублю.
Подгони мне, Роза, в дачке сало,
Сало я особливо люблю.
Далее следовали два куплета и два припева, примерно такого же содержания. Я закончил и оглядел аудиторию.
— Гхе… — кашлянул в сухой кулачок старший Светило.
— Может быть, лучше про любовь? — тихо спросил я.
— Нет, нет, спасибо, Андрей Григорьевич, — бодро прервал меня главный. — Присаживайтесь. Нам достаточно и этого…
— У меня таких песен… — приземлился и уселся на стул, — целая тетрадь. Когда выйду отсюда, альбом запишу.
— Ну, что ж… Похвально, похвально, — доктор что-то читал в бумагах. — Знаете, Андрей Григорьевич, признать невменяемым мы Вас никак не можем. Всё-таки, такие стихи. Классика, можно сказать… Да, гхм… — он захлопнул папку и внимательно посмотрел на меня. — А вот психопатию, пожалуй, подтвердим. Да уж, подтвердим. У вас, творческих людей, это в порядке вещей. Поиск чего-то необычного, вовлечение себя в конфликтные ситуации, стремление к лидерству в коллективе… Так ведь?
Я пожал плечами.
— У кого-нибудь имеются вопросы? — старший обратился к коллегам. — Пожалуйста, Яна Александровна.
— Скажите, Андрей, — теперь она вертела пальцами не карандаш, а авторучку, — за пределами этого заведения у Вас много друзей?
— Думаю, достаточно.
— И каков их контингент? Творческие люди или, напротив, вроде тех, что мы видим здесь?
— Фифти-фифти. Преступники — это тоже, своего рода, творческие люди.
— Ну, что ж, — видя, что её удовлетворили мои ответы, произнёс старший. — Если вопросов больше нет, то, я думаю, можно попрощаться с Андреем. Всего доброго.
— Угу… — буркнул я и вышел в коридор.
Ягодки, лошадки…
Глава 21
Летите прочь, чего ж, в конце концов,
Вы медлите, сбиваясь в пары.
И мир потом крадёте у птенцов,
Свивая им, о нет не гнёзда — нары!
А. НовиковДым коромыслом. Синий туман… Чифир льётся рекой. Прямо возле фрезы, на полу разведён небольшой костерок. Сразу несколько чифирбаков настойчиво общаются с пламенем. На мента — ноль эмоций. С его стороны такая же реакция. Сто двадцать третья камера…
Я протискиваюсь с матрацем и вещами вовнутрь и сразу попадаю в кипящий жизнью муравейник. Здороваюсь, как того требуют правила приличия, и оглядываюсь — куда кинуть матрац? Замечаю слева несколько его полосатых сородичей и кладу сверху свой. Рядом аккуратно ставлю сидор с вещами. Вроде, дома…
— Эй, ты куда кидаешь? Не видишь, что ли? — раздаётся голос с единственной шконки по левую сторону. Говорящий, бритый под ноль парняга, лежит, подложив под блестящую, точно стеклянный шар, голову мощные руки. Ноги не вмещаются в длину шконки и высовываются наружу. Их-то я и не заметил. Зацепил.
— А что, сильно придавил?
— Да нет, не сильно.
— Ну, так чего орать-то?
По левой стороне, кроме этой двухъярусной шконки, только дальняк. По правой — шесть двойников. Крайний двойник не заселен, видать, возле решки прохладно. Зато на остальных пяти… Верхние ярусы перетянуты простынями — своеобразные гамаки. Всё занято. Спят боком, вплотную друг к другу. Нижний ярус полностью занавешен, поэтому разобрать, сколько там разместилось арестантов, не представляется возможным. Стол находится прямо посреди камеры. Итак, четырнадцать шконок. Население хаты — человек пятьдесят. Нормальные условия!
Движение постоянное и напоминает броуновское, хотя, что это такое, я не помню. Наиболее близкий пример — муравейник. С той лишь разницей, что выскочит, пощипать сочный клевер или схватить за хвост стрекозу не представляется возможным. Никто не обращает на тебя прямого внимания, но это только кажется. Следят все.
— С воли или перевели откуда-нибудь? — трое сидят на корточках, запаривают чифир. Один поднимает снизу вторяки, при помощи смазанной салом тряпки, которая горит с глухим треском. Другой держит на загнутой закопчённой ложке чифирбак. Третий, лет тридцати трёх, разговаривает со мной.
— Из два-семь.
— А чего перевели?
— Это не меня нужно спрашивать, а ментов. Всю хату раскидали.
— И как там было, в два-семь?
— Да как в любом тройнике — народу мало, базару сколько хочешь, — подхожу поближе. Где мне Андрюху Козыря найти? Поговорить бы с ним надо.
— Козыря? — говоривший со мной кивнул в сторону занавешенного нижнего яруса. — Андрюха спит сейчас. Не буди, скоро сам проснётся. Чифирнёшь?
— Не откажусь. Погоди, у меня хороший чай есть, — достаю из мешка пакет и присаживаюсь рядом с ними на корточки. — Давай сыпану, держи кружку. Ага, хватит, теперь пусть перевернётся.
— Как зовут-то тебя?
— Андреем.
— Меня Витьком. Взрывай.
Я делаю два глотка и передаю дальше.
— И что, всю сто двадцать седьмую раскидали? — Витёк делает свою пару глотков.
— Почти всю. Макар Юрик остался, но ему на этап скоро. А так, при мне сегодня трое из три-восемь заехало.
— Кто такие? — приподнялся со шконки лысый, которому я отдавил матрацем ногу.
— Дед какой-то, кажись полосатик, мужичонка лет сорока пяти и пацан молодой.
— А попа не было среди них?
— Серёгу имеешь в виду?
— Ага. А ты откуда знаешь?
— Они и рассказали. Кричат, в хате беспредел полный, один нормальный человек и остался — священник этот. У вас что, дороги на три восемь нет, что ли?
— Да какой там, — бритый подошёл поближе и тоже присел на корточки. — Меня Эдиком Курским кличут. Мы уже два раза дыру пробивали, так они специально ментам сдают, а те, понятно, закабуривают. Я ведь тоже раньше в три-восемь сидел, выучил их повадки. Там одна мразь, конкретно кумовская торчит, Коляном его зовут. И ещё человека четыре ему шестерят. Как его ещё никто не порезал? Хотя, кто его порежет? Туда новых по одному кидают — для «обработки». Зря Серёга не выпулился. Надо было тоже уходить, пока не сломали.
