Андрей Школин - Прелести
Фреза заскрипела, и в образовавшемся проёме появились коридорный и тюремный врач:
— Школин, на комиссию.
— На какую комиссию? — удивлённо приподнял брови.
— На медицинскую.
— С вещами?
— Без.
— Ладно, сейчас, — надел кроссовки и вышел в коридор.
Это был мой последний визит к Яне Александровне. В начале января она принимала меня ещё раз, но вместо тестов и прочих лошадок предложила просто поговорить на отвлечённые темы. Мы общались не слишком долго, но, видимо, достаточно для того, чтобы сделать вывод о моём самочувствии. И вот сегодня обследование заканчивалось. Диета тоже. Жаль… Хотя, с другой стороны, не мешало бы ускорить следствие, которое было блокировано этим «определением состояния здоровья».
Лепило подвёл к кабинету и указал на скамейку: «Сиди здесь», а сам вошёл в помещение. На скамейке уже ждал очереди клиент лет сорока, который тут же попытался стрельнуть сигарету и очень огорчился, узнав, что я не курю. Впрочем, как только лепило вышел из кабинета, лицо больного приняло бесстрастное выражение, а взгляд превратился в «блуждающий».
— Школин, заходи, — лепило кивнул головой.
И я вошёл…
Когда вышел обратно, в коридоре на скамейке сидел ещё один клиент. Тот, что был раньше, ушёл на комиссию вслед за мной, а я плюхнулся на лавку рядом с новеньким. Худой, трясущийся юноша, со слезящимися глазами и браслетами из переплетённых ниток на кистях рук, нервно перебирал пальцами хлебные чётки. Я вытянул ноги и покосился на соседа. Сосед что-то бормотал про себя, точно читал известную только ему языческую молитву:
— Пт-пт-гп-гп-пт-чмнт, — и так далее, без остановки.
— Эй, ты чего, — ткнул я его легонько локтем.
— Я всё равно не вернусь, я лучше вены вскрою…
— Куда не вернёшься? В кабинет?
Он бросил в мою сторону недоверчивый взгляд и ничего не ответил.
— Ну, как хочешь. Можешь не отвечать, — вытянул ноги и зевнул. — Мне вот сейчас психопатию приписали. Такие дела…
— «7-б», — он сразу заинтересовался.
— Ага, «семь-б».
— И что они у тебя спрашивали?
— А что? Этот диагноз — так себе. От ответственности не освобождает.
— Да нет, мне в самый раз.
— И что у тебя за статья такая, — теперь я с интересом повернулся к пацану.
— У меня с армией связано, — он, видимо, с трудом подбирал слова.
— Дезертир, что ли?
— Тот в ответ нерешительно качнул головой.
— Ну, это ерунда, — хлопнул его по колену, от чего «воин» резко дёрнулся. — Если бы я был врачом, я бы тебе сразу, с первого взгляда психопатию или ещё что-нибудь пришил. И они пришьют, точно говорю. Вот сравни себя и меня. Кто из нас больше на больного похож? Эй, командир, — я поднял голову на мента, плывущего по коридору сан-части. Одна рука его была полностью покрыта татуировками, а во рту сияли золотые фиксы, так что, не будь формы, вполне сошёл бы за зека со стажем. — Скажи, кто из нас больше на психа похож — он или я?
— Ну, ты, в натуре, спросил, — он остановился напротив и принялся синей рукой загибать пальцы. — Чё, на обследование что ли пришли?
— На комиссию. Ну, так кто?
— Да вы оба, — и заржав по-конски, пофланировал по коридору дальше.
— Слышал, что гражданин начальник сказал? — успокоил я пацана. — Значит, тебе тоже «семь-б» выпишут. И пошлёшь ты всех их на слово, которое вслух в тюрьме не произносят. Всё будет нормально, братан.
* * *В начале февраля меня в последний раз вызвали к адвокату и следователю, где, наконец, огласили обвинительное заключение и выдали на руки документ, в просторечии называемый — объебок. В нём подробно излагался перечень преступлений, в которых я обвиняюсь. Судя по объебку, бандитом я был что надо.
В тот же день осудили Ромку, дали два года химии и перевели в соседнюю сто двадцать пятую камеру, в которой сидели такие же химики. В нашей хате осталось шесть человек. Шесть человек на шесть шконок, притом, что тюрьма переполнена, и в некоторых камерах находилось по пять человек на место. Интересная ситуация…
На этот раз вслед за мной «к адвокату» ушёл Барон. Макар отпустил на эту тему какую-то двусмысленную шутку, на которую, впрочем, никто, кроме меня, не обратил внимания. Вообще, в последнее время, Барон и Бертник сошлись как никогда близко. Общались меж собой, точно старые друзья. Закадычные друзья. Кенты… Остальные так же разбились по парам. Макар и Чернов отдельно, я и Андрюха, да ещё до последнего дня Ромка, отдельно. Питались тоже этакими миниатюрными семьями. Каждая семья сама по себе. Одним словом, дожили…
На днях хату два-пять разделили. Часть осужденных перевели на старый корпус. Вечером, после этого события, один из химиков пожаловался Бертнику на то, что во время переезда кто-то прихватил с собой его вещи. Бертник развил бурную деятельность. Отписал по всей тюрьме, что среди арестантов бывшей сто двадцать пятой камеры завелась «крыса». Когда на тюрьме почти созрело решение всех виновных пустить под пресс, вещи чудесным образом нашлись. Пропажа оказалась глупой шуткой сокамерников, и всё преспокойно лежало под матрацем «пострадавшего». Шутники долго извинялись, тем более они сами были не на шутку напуганы подобным поворотом событий. Володька два дня матерился, сетовал на то, что тюрьма кишит пионерами, и больше с соседней хатой не общался.
В другой раз в камеру по ошибке запустили старика «полосатика». Представитель особого режима, не долго думая, завалился на шконку Бертника и попытался выяснить, откуда мы все взялись, и где сейчас находятся прежние обитатели хаты. Через несколько минут менты обнаружили ошибку и увели полосатика, который, как мы потом поняли, просто прикололся. Володька долго возмущался. Нам было весело. Ве-се-лу-ха… Но в основном дни протекали скучно и серо.
Вот и сегодня я пришёл от следователя, завалился на шконку и в очередной раз принялся перечитывать старую газету. Телевизор молол чушь. Бертник тусовался по камере и во время одного из виражей остановился рядом с моей шконкой. Я отложил газету и вопросительно поглядел на сокамерника.
— Слушай, Андрюха, — он подкрался вплотную и доверительно зашептал, — меня завтра к адвокату вызывают. Парень свой в доску. Я через него всегда письма передаю. Если что хочешь отписать на волю, он поможет. Конверт есть? Нет? Ничего, я дам. Только это между нами, сам понимаешь… — и двинул опять по трассе.
Вечером я действительно написал письмо:
Уважаемые работники следственных органов. Убедительная просьба — в другой раз таких дебилов, каким является подследственный Бертников, ко мне не подсаживать. Искренне ваш, А. Школин.
На следующий день Бертник пришёл от «адвоката» злой и долго ни с кем не общался. Наверное, таких кинов он ещё не видел…
* * *К середине февраля напряжение в отношениях сокамерников достигло критической отметки. «Двойки» меж собой общались лишь в случае крайней необходимости. К тому же наступил непонятный период всеобщей апатии. Я сутками валялся на шконке, ел раз в день и совершенно перестал выходить на прогулку. Апатия…
Она давила грузом откуда-то сверху и, опускаясь вместе с потолком и оставляя минимум свободного места, погружала всю камеру в туман. Точно какие-то мощные магниты, встроенные в стены, забирали силы и чувства в плен своего поля. Может и вправду, в этой камере были установлены магниты?
Безразличие… Полное безразличие… День ложится на ночь и имеет последнюю во всех мыслимых позах. Эта бесплодная любовь рождает пустоту. Менты довольны — камера сверх спокойная. Эксцессов не бывает. Менты выполняют свою работу. Каждый живёт, как умеет… И всё-таки, почему такая апатия?
Один Бертник активен. Достал всех своим телевизором. Вчера наорал на Андрюху за то, что тот включил его слишком рано. Потревожил сон… Андрюха ничего не ответил, тёзка предпочитает не ввязываться в конфликты. Остальные сделали вид, что всё нормально, ничего не произошло. Я тоже.
Числа двадцатого всю хату повели к куму. В кабинет заводили по одному. Я вошёл четвёртым, сразу после Володьки, и предстал перед светлыми очами оперативного работника.
— Добрый день, — начал издалека оперативный работник.
— И вам того же, — вежливо ответил я, — Школин Андрей Григорьевич, шестьдесят восьмого года рождения, статья восемьдесят девятая, часть третья.
— Правильно, — он просматривал моё дело. — Ну, как тебе у нас?
— Живу помаленьку.
— А в камере как атмосфера?
— Да вроде нормально всё, — пожал правым плечом. — Обычные отношения между людьми, хотя… — и заметив, как навострил уши старлей, продолжил. — Да нет, всё нормально.
— Ну, и ладно, — кум перелистнул страницу. — Я вижу, дело у тебя серьёзное. Статья до восьми лет лишения свободы предусматривает. Да… Серьёзное дело, серьёзное… Но мы могли бы помочь тебе. Могли бы. Сам понимаешь — три года и восемь лет — разница большая. И в тюрьме по-разному сидеть можно. Можно и до суда свидание заработать, и передачи почаще получать, и письма на волю и с воли отправлять. Но это между нами, конечно…
