Андрей Школин - Прелести
— Что это там у тебя, Володя, — кокетничая, как женщина, заглянул в кормушку Одеколон.
— Да так, лекарство от туберкулёза. На, держи хавку. Молодец, заработал. И подгони сюда кого-нибудь, как я говорил.
— А у тебя нет сигаретки, Володя, хорошей какой-нибудь?
— Есть, — Бертник протянул ему сигарету «Мальборо» из пачки, которую всегда носил с собой, хотя сам не курил. — Всё. Закрывай кормушку.
Через некоторое время мы услышали, как тряпка трётся о фрезу. Это посланный Одеколоном «сокамерник» стоял на фасоре, изображая мытьё двери.
Владимир достал из пакета две бутылки коньяка и ещё всякую снедь.
— Завтра нужно будет коньяк замастырить куда-нибудь, — Барон с интересом разглядывал импортные этикетки. — Шмон перед праздником устроят, как пить дать. Я уже договорился. Перед шмоном грелку коридорному отдадим. А сегодня нужно перелить и бутылки пустые через Одеколона на подвал отнести, выкинуть. Не могли что ли сразу слить? На хрена мне эти бутылки?
— А Одеколон не сдаст? — засомневался Барон.
— Нет, он уже на этом деле проверенный. Он хоть и ходит по коридору с ментами под ручку, но язык за зубами держит, — Владимир подошёл к фрезе и прислушался. — Ну что, можно продолжать. Доставай, Ромка, струну.
Роман вытащил из-под матраца выломанную из шконки железную полосу, обмотанную с одного края тряпкой. Этой струной мы, как и все в тюрьме, сверлили дыры, создавая дороги. Менты нашли одну кабуру, соединяющую нас со сто двадцать девятой камерой, и заделали её цементом. Пришлось бурить новую.
Ромка подошёл к стене, отодрал журнальный лист, и, просунув струну в уже начатое отверстие, принялся её вращать, налегая всем телом. Минуты через четыре его сменил Макар, затем Барон, Андрюха, я, Бертник и снова Роман. Работали по очереди, а кто-то один стоял возле фрезы и прислушивался к шуму в коридоре. «Сторож», точно заведённый, тёр тряпкой одно и то же место…
* * *В середине декабря в камеру заглянула библиотекарь. Точно в песне группы Михаила Танича:
— Библиотекарша заходит к нам в централ,
Заместо книжек я её бы полистал…
Книги были преимущественно «об строительстве оросительных каналов и прочей Советской власти в Средней Азии». Я попросил Толстого, в ответ она почему-то густо покраснела. Пацаны набрали книг «про войну». Барон норовил ущипнуть библиотекаршу через дыру кормушки. Бертник ничего не взял. Он этих кинов ещё на воле насмотрелся…
* * *Подошла моя очередь сверлить стену, и я налёг на струну. К середине ночи работа была окончена. В свежепробуренной дыре, в конце тоннеля, появился чей-то глаз.
— Уру-ру, — обратился Макар к этому глазу.
— Уру-ру, — ответил глаз, что означало: «Как вы там, не сильно устали?»
Устали все, конечно, как сволочи. «Дверомой» три раза маяковал о приближении коридорного. Работа на время прекращалась. Впрочем, мент сегодня работал «свой», и особого шума он поднимать бы не стал. Бертник, по крайней мере, гарантировал. Мы расселись по шконкам и молча передавали по кругу кружку с чифиром. Тяжёл труд шахтёров. Тяжёл…
Немного передохнув, Бертник вновь подошёл к двери:
— Эй… Как там тебя? Хватит мыть, в фрезе дыру протрёшь. Открой кормушку.
Кормушка открылась и мы, наконец, увидели того, кто сторожил нас во время бурения. Владимир протянул кусок сала, завёрнутый в газету, и несколько сигарет:
— Как зовут-то тебя?
— Витя, — принимая продукты, отозвался тот.
— Слышь, Витёк? Следующий раз, как позову, сам подходи. Хорошо?
Тот кивнул головой.
— Ну, а теперь, Витёк, позови Одеколона. Давай, давай, в темпе.
Прошло минут десять — ни Витька, ни Одеколона.
— Одеколон! — опять заревел Бертник. — Одеколон!
Подошёл бывший сторож:
— Одеколон передал, что не может подойти. Он спать лёг.
— Что?! — взорвался Владимир. — Быстро, чтобы оно здесь было. Пусть булками шевелит! Бегом, за ним! Скажи, Бертник зовёт. Не придёт — завтра «Караул!» кричать будет.
Через несколько минут Одеколон появился. Бертник принялся объяснять ему, куда необходимо вынести пакет с пустыми бутылками. Хитрый Одеколон делал вид, что до него трудно доходит. Окончания спектакля я не досмотрел. Уснул…
Назавтра, как и предполагалось, менты устроили «Великий предпраздничный шмон». Нас вывели в коридор, обыскали, а всю камеру перевернули вверх дном. «Разумеется», ничего не нашли, кроме двух пожелтевших порнографических карточек, которые и были торжественно изъяты. Коньяк, перелитый в резиновую грелку, находился в это время в «надёжном месте». «Надёжное место» деловито помогал производить обыск.
Ближе к вечеру Володька забрал у коридорного грелку и переложил к себе под матрац. В половине двенадцатого ночи грелку достали и разлили по первой — за Старый год. Ровно в двенадцать — за Новый. В половине первого коньяк был побеждён.
В час ночи, заступивший на смену, обиженный на весь свет коридорный учуял специфический запах бражки, выползающий из какой-то камеры, и вызвал тюремный спецназ — «нинзей». Нинзями их прозвали за то, что все бойцы подразделения прятали лица в черные маски с прорезями для глаз. Те, видимо, уже встретили Новый год и поэтому били провинившихся зеков по праздничному весело и неразборчиво. Избив, таким образом, всех до единого арестованных камеры сто двадцать шесть, «маски-шоу», с чувством выполненного долга, изящно удалились. Подследственным ничего не оставалось делать, как пожелать недалеко смотрящему коридорному своего скорейшего освобождения, с предоставлением последнему таких же новогодних наслаждений, уже в скором времени. Надо сказать, что больше этого глупого вертухая я в тюрьме не встречал.
Кстати, бражку варили не в сто двадцать шестой, а в сто двадцать восьмой камере. Типа, как бы, неувязочка…
* * *Двадцатого января, когда мы вернулись с прогулки, и я зашивал телогрейку, кормушка открылась, и в дырке появилось приветливое лицо хоз-быка:
— Передачу получите.
— А кому дачка, — подскочил к фрезе Макар.
— Школину Андрею Григорьевичу, — прочитал хоз-бык.
Отложил шитьё и подошёл к кормушке.
— Распишись, — разносчик протянул лист бумаги.
— Подожди, Андрюха, не торопись, — Макар взял листок в свои руки, — принимай по списку, а то они любители не донести чего-нибудь до места назначения. Я принялся вынимать из кормушки и передавать дальше Роману, который, в свою очередь, раскладывал всё содержимое дачки на столе. Одежда, постельные и туалетные принадлежности, пища, чай, сигареты, и т. д. Когда последняя вещь заплыла в камеру и хоз-бык, просунув голову в кормушку, поинтересовался, поставлена ли подпись, Макар обратил внимание на разорванный пакет, в котором сиротливо тосковали несколько шоколадных конфет.
— Это что такое? — покраснел он, отчего лицо и волосы гармонично слились. — Это что, килограмм конфет?
— А я откуда знаю? — занервничал хоз-бык. — Что дали, то и принёс.
— И дыра была, что ли?
— Да не знаю я ничего, — отодвинул, на всякий случай, лицо от кормушки осужденный работник хозяйственной части. — Может, менты взяли?
— Менты?! — медленно, выговаривая каждую букву, произнёс Макар.
— Ну, не я же. Мне-то зачем эти конфеты? — и попытался перевести разговор на другую тему. — Там вам сегодня ещё дачки принесут. В сто двадцать седьмую камеру. Сам читал. Есть курить что-нибудь?
— Курить захотел? — Юрик взял лист, скомкал его и вышвырнул через открытую кормушку в коридор. — Пошёл вон отсюда!
Кормушка захлопнулась, и по удаляющимся шагам мы поняли, что хоз-бык выполнил пожелание.
— От кого хоть дачка-то? — Роман разглядывал вещи.
— Тьфу, ты… — я бросил пакет с чаем на квадрат и повернулся к фрезе. — Самое главное забыл прочесть.
— Ну, теперь уже поздно, — это Бертник встал со шконки. — Ты посмотри в продуктах и в одежде. Может быть, мульку какую передали?
— В сале гляди особенно внимательно и в сигаретах, — Макар подошёл и раздвинул пакеты. — Хотя, пачки вроде даже не проверяли. Не вскрытые. Ладно, давай вместе искать, может что и найдём.
Перерезали всё сало, прощупали швы на рубашках, штанах и даже трусах — никаких записок. Наконец мне это занятие надоело, и я, закинув на решку продукты, переоделся и погрузил ноги в домашние тапочки.
— Может, из Красноярска приехали? — Бертник оценивающим взглядом прощупал мою новую чёрную рубашку.
— Может быть, — пожал я плечами.
— Приятно, наверное, всё-таки, что о тебе помнят? — Володька улёгся обратно на свою шконку. — Видишь, хоть и далеко, а всё равно приехали.
— А подельника родственники не могли подогнать? — Макар восседал на скамейке спиной к телевизору.
— Могли и они, но, скорее всего, все вместе, — взял в руки бритвенный станок. — Вот эта штука у меня в сумке на Ваях в квартире Олега оставалась, а тапочки из Красноярска, точно. Так что, — и покрутил в воздухе руками, — нужно было подпись прочесть, а не ушами хлопать.
