Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь
— Ну всё, гады, вы попали! — заорал Мезенцев, выхватывая пистолет.
— Не стреляйте, не надо! — закричал Максим Палыч, бросаясь к Мезенцеву и пытаясь перехватить его руку.
— Задавим гадов! — качнулась вперёд толпа пьяниц, а однорукий Паша швырнул в джип пустую бутылку. Бутылка глухо звякнула по крыше, скатилась на капот.
Внезапно раздался выстрел, и посередине пустой площадки между группами людей фонтанчиком взлетел снег. За выстрелом последовал ещё один.
— Кто стреляет? Откуда? — старший Яжембский закрутился на месте, похожий на большую охотничью собаку, взявшую след.
Трофим Игнатьевич не успевал. Он понял это, взобравшись на вершину последнего холма. Что-что, а момент, когда разборка превращается в побоище, он чувствовал прекрасно. Это и произошло внизу, а он был ещё слишком далеко. Если бы он был на тридцать, хотя бы на двадцать лет моложе, можно было бы оттолкнуться палками и рвануть с холма круто вниз, по целине, так, чтобы очутиться как раз посередине действия. Но теперь ничего не выйдет. Не успеть. И крикнуть — дыхания не хватает. Он уже слышал выстрелы (правда, ему показалось, что стреляли не из боевого, а из охотничьего оружия), видел чернеющие внизу фигуры, преисполненные угрозы. Где-то там спровоцировавшие всё это безобразие шпионы, где-то там доверившийся ему Сёмка. Но где же ребята из органов? Не успели. Или не поверили Сёмке. И он не успел. Но нельзя сдаваться до последней минуты. Старая гвардия не сдаётся. Трофим Игнатьевич набрал в грудь побольше воздуха и из последних сил закричал тем самым звучным голосом, которого так страшилась когда-то озерская шпана:
— Всем стоять! Милиция! Арестуйте шпионов! Именем Закона Советского Союза!
Николай Яжембский почувствовал, что волосы на его непокрытой голове медленно встают. Какие шпионы? Почему — именем несуществующего Советского Союза? Кто этот нелепый дед в валенках и заячьей ушанке? Ещё один пьяница? Совершенно не похоже. У него голос человека, который привык командовать и имеет на это право. Но кого он велит арестовать?
«Теперь всё нормально, теперь разберутся. Сёмка объяснит», — подумал Трофим Игнатьевич. Последнее дело сделано. Старый милиционер покачнулся, сделал два неверных шага и рухнул лицом в снег. Снег был белым и холодным, но Трофиму Игнатьевичу в последний миг его жизни показалось, что он летит прямо в тёплую и пряную темноту.
— От-е-ец! — разнеслось над холмами, и ещё один человек пробежал по склону холма, упал на колени рядом со стариком, склонился над ним.
«Всё! — подумал Николай Яжембский. — Если сейчас здесь появится ещё кто-нибудь, то я, пожалуй, поверю даже в инопланетян».
Молодой милиционер в форме медленно и торжественно, скрывая растерянность, шагал по склону холма. Виктор Трофимович бросился к отцу, это естественно. Что здесь делал старик? Неизвестно. Что делают здесь все эти люди? Тоже неизвестно. Вон те, бандитского вида, приехавшие на джипах, явно собираются стрелять в детей. А эти, нетвёрдо стоящие на ногах, — вообще непонятно кто. Всё время были одни дети — откуда же взялось столько взрослых? И что делать в этой ситуации ему, лейтенанту Андрею Петухову?
Поколебавшись, Андрюша поднял ракетницу, прихваченную им на всякий случай, выстрелил вверх и крикнул звенящим, срывающимся на фальцет голосом:
— Всем стоять! Милиция! Именем Закона Российской Федерации!
Николай Яжембский обхватил голову руками и засмеялся.
Кто-то из алкашей крикнул:
— Да здравствует наша родная милиция! — и отхлебнул из бутылки, которую держал в руках.
Маринка, которую больше никто не удерживал, подбежала к отцу и прижалась к нему. Он, обхватив её руками, шептал: «Доча, доча!» Пистолет мешал ему, и он бросил его в снег.
Генрих Лис сидел прямо на снегу и перечитывал записку, написанную четким, без наклона почерком Вилли. Строчки скакали и расплывались у него перед глазами, и Генка — никак не мог понять отчего. На самом деле глаза его застилали слёзы, но Генка плакал последний раз так давно, что просто забыл, как это бывает.
«…после первого курса обязательно диализ. Не бойся, он уже будет возможен и не принесёт вреда. Второй курс в капельницах. Третий — внутривенно. Там всё подписано и пронумеровано… Потом ещё два года жёсткой диеты (ты проследишь), и функция почек полностью восстановится. К совершеннолетию Иоганн будет здоровым человеком. Прости, что не сумел помочь тебе и Вальтеру. Но у Вальтера возможен существенный прогресс. Вплоть до социализации. Тяните его. Прощай и не поминай лихом. Твой Вилли».
Странные, совершенно неуместные на заснеженном лугу звуки привлекли внимание Генки. Он поднял голову и увидел, что ровно посередине всего происходящего чернявый носатый мальчик настраивает скрипку.
— Не надо стрелять, — бормотал Лёвушка Райтерштерн, приседая от ужаса. — Совсем не надо стрелять.
Появляющиеся из ниоткуда всё новые и новые действующие лица и их странные слова и поступки пугали Лёвушку до полусмерти. Вместе с тем всё происходящее очень напоминало ему важную сцену из сказки «Золотой Ключик», где куклы как бы сражаются с Карабасом, Пьеро читает гадкие стихи, Мальвина хохочет, Буратино кривляется. Всё это было очень смешно и совсем не страшно. Лёвушка Райтерштерн умел испытывать противоположные чувства одновременно и считал это важным признаком творческого человека. Увы! Чернявый, вертлявый, носатый Лёвушка всегда, во всех детских спектаклях играл Буратино. Но ощущал себя Пьеро. Всегда Пьеро. Но ведь Пьеро тоже сражался с Карабасом. Как умел.
— Не надо стрелять, надо наоборот, — сам себе сказал Лёвушка. — Как наоборот? Что наоборот — стрелять? — руки у Лёвушки тряслись от страха. — Красота спасёт мир[86]! — громко подбодрил себя Лёвушка. Где-то он слышал эту фразу и она ему понравилась своей звучностью. — Красота — это наоборот от «стрелять», — решил он и распахнул футляр. Скрипка лежала в нём, как уснувший щенок.
Никогда в жизни Лёвушке не приходилось играть на морозе, под снегом. И звук на отрытом воздухе был другой — более резкий, короткий. Лёвушка подстроил скрипку, огляделся. Встретил изумлённый взгляд Владека Яжембского, подмигнул ему и заиграл полонез Огинского[87].
«Та… Та-ра-та-та, та-тата-та. Та-та-та-та-а, та-та, та-та…»
Музыка великого поляка стелилась вместе с позёмкой, сметала всё ненужное. Витёк Савельев, тихо улыбаясь, поднял скрипичный футляр и держал его на весу, чтобы внутрь не попадал снег. Задача, которую он не мог решить уже два месяца, вдруг как-то решилась сама собой.
