Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Как мы живем, Алиска? — возбужденно, блестя расширенными глазами, говорил Никита — Огромная великая страна, а кругом нищета и серость! Эти проклятые очереди за любой тряпкой с иностранной этикеткой, рабская зависимость от любого начальства, которое, обожравшись дефицитами, плевать хотело на народ! А посмотри на лица начальников? Там и проблеска мысли нет! Вцепились мертвой хваткой в Маркса-Ленина и цитируют по каждому поводу и без повода. А лица людей? Пустые, равнодушные глаза, в которых глубоко запрятана рабская покорность судьбе. Ведь сразу после революции, а позже Сталин и Берия, далеко смотрели вперед, когда уничтожали русскую интеллигенцию и вообще под корень вырубали всех мыслящих людей. Не терпели никакого проблеска самостоятельности, оригинальности, личности. Стригли всех под одну гребенку, а кто чуть поднимал голос, возмущался — тут же и к стенке! И вот народились поколения рабски униженных людей, готовых проглотить любую ложь, которую им подсунут под нос. А засирали им мозги хитроумные лакеи, верно служащие этому прогнившему насквозь строю! Это они писали учебники, где врали про нашу жизнь, искажали историю, это они выливали нам на головы ушаты лжи, пичкали дешевыми лозунгами в газетах-журналах. Если людей натравливали друг на друга, сына заставляли писать доносы на отца, брата на брата, кого же они, выжившие, могли потом произвести на свет? Таких же! А эти потоки лжи о том, что там, за «железным занавесом», все плохо и гнило, а у нас великолепно и прекрасно. Да, им, таким, как мой отец, жилось в стране прекрасно, не спорю! Не по уму и заслугам жили широко и богато. Но ведь все покупали в распределителях и кладовых тайком, огромные сумки, набитые жратвой, которую простые люди уже десятилетиями не видят на прилавках, прикрывали газетами со своими статьями, дескать, где так вольно дышит человек, как не в Стране Советов… Для них в первую очередь импортные магнитофоны, телевизоры, видеомагнитофоны, лучшие вещи, гарнитуры… И все по божеским ценам, ничего общего не имеющим с черным рынком. Им японский телевизор за тысячу двести, а для простого смертного, вернее, для обеспеченного человека — за четыре-пять тысяч. Можно взять такой видик в закрытом магазине или дубленку за нормальную цену, а потом продать в пять раз дороже… И за границу ездили бесплатно, а оттуда привозили на десятки тысяч рублей разной зарубежной техники. Это рядовые партийцы, а высокопоставленные? На сотни тысяч.
И мне отец вбивал в голову, мол, дружи с детьми крупных руководителей, среди них и подбирай себе невесту… И в школе я учился английской, и репетитор ко мне приходил домой, и музыкальная школа для меня… А я видел кругом нищету, серость, вопиющую бедность, видел жестокость, пьянство, разврат. Кто поумнее да половчее, бросились в фарцовку и спекуляцию, а кто еще и язык выучил в английской школе или по словарю — те стали подбираться к заграничным туристам, даже к посольствам и консульствам. На работу все смотрели, как на барщину, которую поскорее бы отбыть и бегом за свои дела, которые доход приносят. А это воровство всесоюзное?! Когда все тащат с заводов и фабрик?! А эти толпы бездельников на улицах в рабочее время?! «Зато у нас нет безработицы» — орут газеты, вещает радио. А какой прок от такой работы, когда в продажу валом катится примитивная продукция? Кто имел японский транзистор, тот никогда больше отечественный не купит.
Кто же, Алиска, довел страну до такого состояния? До полного упадка? Кто же позволил назначать на высокие должности необразованных, бескультурных людей? А бывшие наши «вожди»? Это же позор на весь мир! По бумажке даже на прямые, вопросы отвечают. Я заметил, что при Брежневе к нам перестали приезжать руководители из цивилизованных государств…
Много чего еще тогда наговорил Алисе Никита Лапин. Может, тогда она и решила бросить университет. Там тоже разброд и брожение: по старым лживым учебникам студенты не хотят учиться, а новых еще не написали. Преподаватели в растерянности, ко многим ортодоксальным профессорам перестали ходить на лекции, на занятиях марксизма-ленинизма кроме известных зубрилок, никого не увидишь…
Серая, с радужными крыльями птичка, вдруг ловко заскользила по березовому стволу сверху вниз. Глаза у нее желтые, маленький клюв изогнут. Птичка пробежала по земле до муравейника, схватила с него сухую сосновую иголку и взмыла вверх, мгновенно растворившись в листве. Вместе с порывом ветра защелкали по листьям холодные капли. Одна клюнула девушку в щеку, другая запуталась в волосах. Даже в теплой куртке прохладно. Глядя на неприветливое серое, в рябых хлопьях небо, трудно поверить, что всего два дня назад она ходила в купальнике по участку и купалась в озере. Даже отсюда слышен стук молотка — Гена и Чебуран заканчивают сколачивать последние клетки. А Коля сидит в чердачной комнате и правит рукопись. У него под рукой справочник редактора, куда он то и дело заглядывает. Алисе непонятны хитроумные крючки с завитушками, которые он оставляет на полях каждой страницы…
Все, что тогда на чердаке говорил ей Никита, находило отклик в душе девушки, но почему же она никогда не задумывалась над этими сложными проблемами? Принимала жизнь такой, какая она есть. Ведь и отец, врач-терапевт, не раз дома сетовал на то, что медицина у нас на самом низком уровне в мире, что врачи зарабатывают гроши, в поликлиниках устарелое оборудование, в больницах люди лежат в коридорах, а в палатах их набито, как сельдей в бочке… Они жили в «хрущевском» доме, кухня была около пяти метров, комнаты по девять-одиннадцать. Отец рассказывал, как один врач-педиатр — он обслуживал детей партработников — недавно въехал в трехкомнатную квартиру в новом доме с улучшенной отделкой. И жена его каждую пятницу бегала с сумкой в закрытый гастроном, где покупала дефицитные продукты…
Все это знала Алиса, но как-то не пыталась анализировать, искать какие-то закономерности или аномалии во всем этом. Да и знакомые принимали это как должное. А вот Никита искал и мучился при этом… А ведь жил в очень обеспеченной семье. Казалось бы, живи и ни о чем не думай… Алиса не раз видела его ухоженную, нарядную мать с золотыми кольцами и перстнями на пальцах, знала, что отец у него — крупный партийный работник. И они очень болезненно реагировали на выходки сына…
Странно все-таки устроена жизнь! Геннадий, который был лучшим антенщиком в Новгороде, зарабатывал большие деньги, вдруг все бросил и занялся сельским хозяйством. И вкалывает, «как папа Карло», по выражению Чебурана, причем с удовольствием. Можно сказать, человек нашел самого себя. А Чебуран? Это ведь тоже порождение нашей отвратительной пьяной жизни. Ему ничего не нужно, даже денег. Он работает не то чтобы спустя рукава, но без того огонька, который присущ Снегову. Делает свое дело не торопясь, обстоятельно, часто прерывается и подолгу курит. Ближе к концу недели начинает проявлять некоторое беспокойство, намекает Геннадию, что надо бы съездить в город, проветриться… Впрочем, если тот обещает привезти бутылку, Коляндрик не настаивает, чтобы Снегов взял его с собой. Вся радость в его жизни — это бутылка. Нет водки, вина, он готов удовольствоваться самогоном, брагой, одеколоном. Не откажется даже от лосьона «Пингвин». А начнешь с ним разговаривать, рассуждает здраво, знает много разных смешных историй, правда, все больше связанных с его приключениями на пьяной почве. Нет у него никакого интереса к одежде, бреется лишь после бани — раз в неделю. Правда, растительность у него почти незаметна на круглом загорелом лице. Не интересуется Коляндрик и политикой…
