Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен
Дедушка умер от рака, когда бабуля была беременна мамой. Поэтому бабуля всю свою молодость отдала на то, чтобы мама ни на миг не почувствовала себя безотцовщиной. Можно сказать, что вся ее жизнь была посвящена единственной дочери. К счастью, мама хоть и не была круглой отличницей, но училась довольно прилично, так что смогла поступить в Женский университет в Сеуле. И вот с таким старанием воспитанной дочке вскружил голову какой-то прощелыга (это бабуля так моего отца называла) — уличный торговец, продававший всякие безделушки с лотка прямо перед ее университетом. Этот прощелыга ухитрился надеть ее драгоценной дочурке на палец кольцо (поди, из тех дешевок, которыми сам и торговал) и поклясться в вечной любви. Бабуля сказала, что, пока она жива, никогда не даст разрешения на свадьбу, но мама ответила, что для любви не нужны ни официальные разрешения, ни официальные запреты. На это бабуля влепила маме пощечину.
Тут мама стала угрожать, что если бабуля так против, то она нарочно забеременеет, и ровно через месяц воплотила свою угрозу в жизнь. Тогда бабуля выставила ультиматум: если мать надумает рожать, то видеть ее она больше не хочет. И мама действительно ушла из дома. Вот так их общение и прервалось.
Я никогда не видел своего отца. Только несколько раз на фотографии. Когда я был у мамы в животе, какой-то мотоциклист по пьяни врезался в его торговый лоток. Отец погиб на месте, все, что от него осталось, — лишь дешевые разноцветные безделушки. После такого мать тем более не могла обратиться к бабуле. Найдя свою любовь, она покинула родной дом, и ей не хотелось возвращаться обратно с грузом своих бед. Так прошло семь лет. Мать терпела, держалась и тянула сколько могла. До тех пор, пока не поняла, что больше в одиночку ей со мной не справиться.
С бабулей мы впервые увиделись в «Макдоналдсе». В тот день мама купила два «МакКомбо». Обычно она их не заказывала, да и в тот раз тоже к еде не притронулась. Ее взгляд был прикован к входной двери. Всякий раз, как кто-то заходил внутрь, глаза у нее расширялись, она вся напрягалась и выпрямляла спину, но потом вновь сутулилась и прикрывала веки. Потом, когда я ее об этом спросил, мама сказала, что так организм реагирует, когда ты чувствуешь одновременно страх и надежду.
В конце концов маме все это надоело, она поднялась со стула и уже собралась уходить, как дверь распахнулась и — ф-фух! — внутрь ворвался поток свежего ветра. На пороге с высоко поднятым подбородком и широко расправленными плечами стояла мощная старуха. Поверх седых волос у нее была натянута фиолетовая шляпа с какими-то перьями, прямо как у Робин Гуда. Вот она-то и оказалась мамой моей мамы.
Бабуля была громадной, другого подходящего слова, чтоб ее описать, мне не подобрать. Сравнить ее можно было только с дубом — вечным и огромным. Ее фигура, голос, да что там, даже тень от нее — все было словно с избытком. И в особенности — ее руки: толстые и крепкие, как у здорового мужика. Бабуля молча уселась напротив меня, поджав губы и скрестив руки на груди. Мама, опустив глаза, попыталась завязать разговор, что-то залепетала, но бабуля низким гулким голосом скомандовала:
— Сначала поешь.
Мама волей-неволей начала с трудом заталкивать в рот уже остывший бургер. Но даже после того, как она доела последний кусочек картошки фри, между ними по-прежнему висела тишина. Облизав кончики пальцев, я методично подцеплял с бурого пластикового подноса картофельные крошки, жевал их и ждал дальнейшего развития событий.
В присутствии бабули мама не смела раскрыть рот; закусив губу, она лишь разглядывала мыски своих туфель. Когда на подносе больше ничего не осталось, мама обеими руками обхватила меня за плечи и пискнула как мошка:
— Это он.
Бабуля шумно вздохнула, откинулась назад и сдавленным голосом издала какой-то утробный звук вроде стона. Я потом спросил у нее, что этот стон означал, и она сказала: «Ну что, хорошо тебе живется, дрянь испорченная?»
— Поделом тебе! — закричала бабуля так, что звон ее голоса прокатился по всему ресторану.
Люди стали пялиться на нас, мама зарыдала. Почти не раздвигая губ, она выложила бабуле все, что обрушила на нее жизнь за прошедшие годы. Мне ее рассказ от начала и до конца представлялся сплошной чередой всхлипов вперемешку со шмыганьем носом, но, к счастью, бабуля, судя по всему, понимала каждое слово. Ее руки больше не были скрещены на груди, она убрала их на колени, словно сняв засов с двери. Румянец, пылавший на ее лице, тоже сошел. Когда мама описывала, что со мной происходит, выражение бабушкиного лица стало очень похоже на мамино. После того как мама закончила говорить, бабуля некоторое время молчала, но потом выражение ее лица внезапно изменилось.
— Если все, что она о тебе рассказала, — правда, то ты — чудовище.
Мама, раскрыв рот, изумленно уставилась на бабулю. А та, улыбаясь, вплотную приблизила свои глаза к моим. Уголки ее рта были так задраны, а уголки глаз, наоборот, так опущены, что казалось, они хотят соединиться в улыбке.
— Да, ты — мое чудовище. Самое милое на свете. — Она потрепала меня по волосам так, что стало больно.
С тех пор мы начали жить втроем.
Съехавшись с бабулей, мама сменила работу — стала букинистом и начала продавать старые книги. Понятно, что без бабулиной помощи здесь не обошлось. Но по маминому выражению, бабуля «в душе затаила» и при каждом удобном случае ворчала:
— Я, чтоб свою единственную дочь вырастить-выучить, всю жизнь тток-покки [8] торговала, а она — вы только гляньте! — вместо того, чтоб по книжкам учиться, их продает! Вот же дрянь испорченная!
Если смотреть буквально, то выражение «испорченная дрянь» — ужасно грубое, но бабуля так называла мать постоянно.
— Свою родную дочь дрянью испорченной называет, а еще мать!
— А что не так? Все равно все умрут, всем в земле тухнуть-портиться. Какое ж это ругательство, я ж правду говорю.
Как бы то ни было, но после воссоединения с бабулей мы обосновались у нее. Нам уже не надо было постоянно переезжать с места на место, и жизнь стала понемногу устаканиваться. Бабуля никогда не упрекала маму за то, что та не нашла себе какую-то более доходную работу. Тем более что у нее самой была, что называется, слабость к печатному слову. Поэтому, даже будучи в стесненных обстоятельствах, она все равно покупала маленькой маме много книжек, чтобы та выросла «начитанной, с багажом знаний». Вообще-то бабуля надеялась, что мама станет писательницей. А еще лучше — эдакой элегантно стареющей, ни разу не бывавшей замужем одинокой «дамой-литератором». На самом деле бабуля и сама бы хотела такой жизни, если б только можно было повернуть время вспять. Потому дочку свою — мою маму — она назвала Чжи Ын, что означает «автор». Бабуля регулярно сокрушалась:
— Всякий раз, когда я ее звала по имени «Чжи Ын, Чжи Ын», думала, какие красивые знаки будут выходить из-под ее пера. Я заставляла ее много читать, чтобы она росла умной, но единственное, чего она понабралась из книг, так это как безрассудно влюбиться в какого-то неуча. Эхе-хех…
В эпоху, когда подержанные вещи чаще всего продаются через интернет, вряд ли кто-то мог рассчитывать на то, что у букинистической лавки задастся торговля. Но мама стояла на своем до конца. И это было самое непрактичное решение, которое когда-либо принимала моя практичная мама. Ведь она мечтала об этом уже давно. Когда-то мама, оправдывая бабулины надежды, действительно хотела стать писательницей, но ни за что бы не посмела писать про все те рубцы, которые ей оставила жизнь. У настоящего писателя и собственная жизнь должна быть товаром, а у мамы не хватало на такое смелости. Вместо этого она решила продавать чужие книги. Не свежеизданные, что по графику поступают в книжные магазины, а те, которые уже пропитались запахом времени. И, соответственно, которые она могла бы отбирать сама, том за томом. Это и есть букинистика.
