Иван Сабило - Предел прочности
В это время романист, словно догадавшись, о чем мы говорим, повернулся в нашу сторону, скользнул взглядом по мне и уставился на Улю. Его цепкие, оценивающие глаза дрогнули и прищурились. Ему пришлась по вкусу моя девушка, и он этого не скрывал.
— Чего же здесь его нахваливают?
— Не только здесь, — сказал я. — Он и в газеты попер, в том числе в нашу. Нынче у нас правило в чести: кто с деньгами, тот герой. Если и дальше так, мясники выйдут в главные писатели.
Уля качнула головой и сказала, что она в писательских делах ничего не понимает, но любит читать про музыкантов. И еще любит смотреть фильмы по книгам — про «Княжну Мери» и «Барышню-крестьянку».
— То есть классику? Ничего удивительного, ее благородные люди создавали, дворяне.
— Ну да, где все без лажи. А таких, с «Мясным отделом», нафталинчиком надо, чтоб не заводились. Иначе сформируют у читателя дурной вкус, — назидательно сказала она и рассмеялась.
— Вы полагаете? — спросил я, чтобы слушать ее дальше.
— Ну да. И приведу пример: я пристрастилась смотреть «Ледниковый период», старалась не пропускать ни одного представления. Но однажды увидела настоящие соревнования фигуристов — то ли первенство Европы, то ли мира. И поняла, какая подделка этот «Ледниковый период». Значит, можно при помощи умелых манипуляций понизить вкус, как это случилось у меня?
Что я мог ответить? Только то, что все в нашей жизни идет на понижение, кроме цен. Богатые владеют тем, к чему не имеют никакого отношения, а бедные давно смирились со своей бедностью и перестали думать о себе как о людях — так, трава-мурава: куда ветер дует, туда и клонится. Я говорил это, понимая, что изрядно захмелел, и видел, что Уля хотя и слушает меня, но не столь внимательно, как прежде. Она это и подтвердила, перебив мою речь:
— Мне кажется, вам не стоит больше пить.
— Нет, почему же? — усмехнулся я и снова налил себе.
То ли хмель повлиял, то ли меня снова увлекла Уля, но я стал забывать о невольном соседстве с Неструевым. И вдруг, когда Карина опять запела, он подошел к нашему столу и, гадко подмигнув мне, пригласил Улю на танец. Уля растерянно улыбнулась и, очевидно, не успев принять решения, чтобы отказать, встала и пошла с ним.
Карина пела. Уля танцевала. Вот и славно, думал я. Все довольны, никто не в обиде. И автор «Мясного отдела» — человек из-за моей спины — как будто следил за мной, чтобы оказаться в одном и том же ресторане. «Человек из-за спины» — хорошее определение. Они всегда наготове, эти «человеки из-за спины», всегда на страже. И стоит отлучиться или просто зевнуть, как они пытаются схватить то, что им не принадлежит… Что-то нашептывает Уле, она слушает, но без интереса. Он думает увлечь ее — напрасный труд. Уля — девушка с характером. Она не пойдет с тобой, хлюст, а пойдет в библиотеку и филармонию или поедет за город, чтобы побродить по осеннему парку, вспомнить пушкинское: «Багряный лес роняет свой убор…» И не нужны ей твои нашептывания. И ты не нужен, хоть и рекламируют тебя как писателя…
Я пригубил рюмку с водкой и взглянул на девушку Неструева. Она лишь изредка поднимала глаза, а больше была занята тем, что отщипывала от виноградной грозди ягоды и медленно ела.
Я встал и шагнул к ней:
— Можно вас?
Она согласилась, мы пошли по проходу на свободное место и стали танцевать. Я назвал ей свое имя и узнал, что ее зовут Оксаной. Я спросил, нравится ли ей здесь, она сказала, что впервые в жизни пришла в ресторан, даже не предполагая, как здесь скучно. Она не выговаривала букву «р» и вместо «пьяная обжираловка» сказала, что здесь «пьяная обжигаловка». А раньше ей казалось, что ресторан это нечто веселое и радостное, как Новый год. Ей казалось, что здесь говорят об искусстве и читают стихи.
— А, собственно, чего вам скучать, вы же не одна? — спросил я.
— Ну да, пришел со мной, а танцует с другой, — поджала она губы.
— Ничего особенного, в ресторанах так принято. Вашего друга представили как знаменитого писателя, а вы-то его читали?
— Ну да, «Убойный отдел».
— «Мясной», — поправил я.
— Нет, я назвала его убойным. Из серии «В мире животных». Там же ничего человеческого, сплошные звери. Даже хуже.
— Я не понимаю вас, — сказал я. — В пух и прах разносите его творение и вместе с тем именно с ним пришли развлекаться?
— Да, я не всегда поступаю логично.
Танец кончился. Я препроводил Оксану на место и вернулся за свой стол. Тут же подошла Уля, ее бережно, под локоток сопровождал Неструев. Поблагодарив за танец, кивнул мне и вернулся к своей подруге.
— О чем-нибудь говорили? — спросил я.
— Да, он сказал, что я выгляжу лучше всех в этом зале.
— Преоригинальный комплимент, — вздохнул я и выпил водки. — А что еще?
— Сказал, что хотел бы чаще видеть меня.
— Как одну из героинь своего мясного романа?
— Он этого не говорил. Но, узнав, что тяжело повредилась моя тетя Геля, предложил помощь.
— В каком виде?
— Не знаю. Но сказал, что у него большие связи. В том числе в медицине.
— Врет, — сказал я. — Врет, врет и врет. Врачи — умные люди, они не связываются с такими долболомами.
— С кем?
— Есть такое словечко матерное, я его слегка изменил, так как в принципе мат не выношу.
— Я тоже. Хотя замена мата, наверное, тоже мат. Вот визитную карточку подарил, — протянула она. — Сказал, будет рад, если позвоню.
Я взял. Слева, в верхнем углу, — синяя чернильница и белое гусиное перо. Посередине — легкими буквами чуть внаклонку: Сергей Неструев. И прямыми, жирными: писатель-первопроходец. И телефоны.
— Не проходец, а проходимец, — сказал я. — За державу обидно. Давайте выпьем?
— Нет, спасибо. И вам не следует, потому что вы меняетесь на глазах. Мне станет страшно, если вы опьянеете.
— Не волнуйтесь, у меня большой запас прочности, — сказал я и вернул ей визитку.
Пришла официантка, принесла рыбу в кляре. Золотисто-коричневая, с поджаристой корочкой, она аппетитно выглядела. Я принялся за еду. В бутылке еще оставалась водка, но я не стал наливать. Взглянул за столик, где сидели Неструев и Оксана. Неструев слушал, что она ему говорила, и смотрел на Улю. Он принципиально не замечал меня. Этот хам наводил мосты к моей девушке, очевидно думая, что его бесцеремонность легко сойдет ему с рук. Мелькнула мысль «загнуть ему сани» или, еще лучше, покинуть ресторан, чтобы не осложнять себе жизнь, но я тут же отогнал ее — сказалась козлиность, которая почти всегда является ко мне после выпивки.
— Одну минутку, — сказал я и, забрав из Улиной руки визитную карточку, встал и уронил ее на стол перед Неструевым.
— Не сорите в общественных местах, — сказал я с вызовом. — Сорите в своем мясном отделе.
— Что такое? — приподнялся он. — Что за тон?
— Иного тона вы не заслуживаете. И не распускайте павлиний хвост.
Подошла Уля, взяла меня за руку, отвела к нашему столу. Прибежал
администратор и сразу ко мне.
— Вам нехорошо? — спросил он. — Прошу успокоиться, у нас не принято громко разговаривать. Здесь место отдыха…
— Ладно, все понятно, — сказал я. — Спасибо за ваше участье, но это лишнее.
Администратор потоптался на месте, а затем, бросив кроткий взгляд на Неструева, медленно отошел и остановился недалеко от нас — на случай нового конфликта. В это время заиграл оркестр, и я пригласил Улю на танец. Она с готовностью пошла, ей все равно, что делать, только бы я успокоился и не затевал скандала.
— Мы с вами говорили о музыке, — напомнил я. — А каково состояние нашей нынешней эстрады? Вы могли бы сказать?
— Самое необъяснимое, — сказала Уля. — В ней почти то же, что сегодня с вами. Скажите честно, вы пришли сюда ссориться?
— Что вы, Уля! — смутился я. — Просто не люблю, когда мухи садятся на мою тарелку. Но если вам кажется, что я делаю что-то не так, я готов исправиться и стать прежним.
— Да, пожалуйста, — кивнула она, не взглянув на меня.
* * *Танец кончился. Мы вернулись к столу. Несколько минут, пока оркестр отдыхал, сидели молча. Но я понимал, что прежнее чувство привязанности к новому человеку покидает меня, что милая девушка Уля словно бы отходит на второй план, уступая место другой, по имени Оксана. Она сидела за столом, охраняемая автором «Мясного отдела», но по ее нечастым взглядам я видел, что мой выпад против ее спутника оказался для нее и неожиданным, и уместным.
Я старался не смотреть на нее, потому что рядом сидела Уля, такая внимательная и серьезная — и уже немало настороженная, готовая обидеться и даже рассердиться. Я позвал ее сюда для радости, а радости не получалось.
«Глупо выходит, — с сожалением думал я. — Сейчас я не тот, что был при знакомстве, сейчас она бы не согласилась пойти со мной. Меня изменили водка и этот, из „Мясного отдела“…»
