Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки
Обзор книги Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки
Ира Брилёва
Приключения стиральной машинки
Глава 1
Метроном сухо отстукивал ритм. Раз, два, три, четыре, раз два, три, четыре. Голова раскалывалась. Я решила — надо прекращать этот кошмар. Встала из-за рояля и поплелась на кухню — принять таблетку от головной боли. Черт побери! Завтра репетиция, а я совсем расклеилась. Эта проклятая простуда совершенно не дает мне работать!
Я работаю музыкантом. Слово «работаю» не совсем подходит для моей профессии. Но я не знаю, как сказать по-другому.
Я обожаю музыку. И через месяц у меня важный концерт. У меня много концертов, но этот — особенный — я впервые буду играть со знаменитым оркестром в одном из самых лучших залов. Я мечтала об этом всю жизнь.
Зажмуриваю глаза и представляю себе, как это будет. Вот я выхожу на сцену, вот сажусь за рояль, вот дирижер взмахивает палочкой, и потом… Потом я ничего не буду помнить — это я точно знаю. Так было уже много раз. Я погружаюсь в музыку, и весь мир просто перестает существовать.
А когда я очнусь, то пойму, что меня разбудили аплодисменты зрителей. Но это все будет через месяц. А теперь я долблю рояль и выхожу из себя от ноющей противной боли, от слабости во всем теле и прочих прелестей поселившегося во мне гриппа.
Я начинаю все сначала. А ведь это Шостакович! Второй концерт для рояля с оркестром. И это вам не шуточки!
Когда я училась в музыкальной школе, я не любила Шостаковича. Он мне казался сухим и заморочным. Позже, в музыкальном училище, я стала понимать, что здесь что-то не так — что-то не так с этими странными нотными текстами, видимо, мне просто надо было до них дозреть. Шостакович — это не детская музыка. Он — как маслины, надо однажды понять их вкус, и потом уже невозможно оторваться.
Так произошло и со мной. Много лет назад, когда я впервые учила Второй концерт Шостаковича наизусть, я проклинала все и вся. «Ну как можно писать такую немелодичную музыку!» — возмущалась я. Но постепенно процесс захватил меня. Я увлеклась и неожиданно влюбилась в эти странные аккорды, октавы и какие-то инопланетные всплески звуков. Они явили мне свою необычную сущность, свою необузданную мощь, я вдруг поняла скрытый в этой музыке смысл. И стала — как и положено любому музыканту — ярой поклонницей великого композитора.
Через полчаса головная боль медленно сошла на нет и стало понятно, что у меня, наконец, получается что-то похожее на Шостаковича. Я обрадовалась, воспрянула духом, и этот прилив детского энтузиазма вылился в виртуозный пассаж. Теперь я была очень довольна собой. Ну, наконец-то! Я встала, сделала несколько энергичных движений, разминая затекшую спину, и снова села за рояль. Тэк-с! Теперь можно и поработать в полную силу.
Но этому не суждено было сбыться. В дверь настойчиво позвонили примерно пять раз подряд. Я чертыхнулась — кого там принесла нелегкая! Мое настроение снова испортилось. Я поплелась к двери и машинально спросила:
— Кто там?
Получив стандартный ответ:
— Слесарь, из ЖЭКА. Плановая проверка счетчиков, — я спокойно открыла дверь и сказала:
— Проходите, пожалуйста. — Больше я ничего сказать не успела.
Сознание медленно возвращалось ко мне. Оно осторожно ощупывало меня своими разумными щупальцами, решая, стоит ли вообще связываться с моим телом. В моей голове звучали какофонические хоры, били громогласные литавры одновременно с барабанами Папуа — Новой Гвинеи. Я еще некоторое время послушала этот странный оркестр и вдруг поняла, что где-то лежу. Я открыла газа и действительно обнаружила себя лежащей на полу в моей собственной прихожей. Тело слегка затекло от неудобной позы, а еще здесь было абсолютно темно. Значит, на дворе была ночь. А я села к роялю в районе обеда. «Это же сколько я здесь валяюсь!» — удивилась я.
Во рту сохранился сладковатый привкус какой-то химической дряни. Я пошевелила руками, потом ногами — все было на месте. Я попробовала восстановить события. После некоторых усилий мне это удалось — вопреки расхожим советам, я открыла дверь неизвестно кому и получила в лицо дозу чего-то вонючего.
Я еще немножко полежала на полу. Дикие оркестры в моей голове почти умолкли, и голова теперь была как новенькая и не болела ничуточки! Да и признаков гриппа я теперь совсем не ощущала. Никакого першения в горле, никакой ломоты в суставах. Видимо, организм, испытав сильный стресс, от неожиданности взял и выздоровел сам, без всякой посторонней помощи. Так бывает — я где-то читала.
Я освоила четвереньки, отдохнула, а потом аккуратно, по стеночке вернулась в свое привычное положение человека прямоходящего. Сейчас я, конечно, держалась не очень прямо, но все же! Голова предательски начала кружиться и, чтобы не рухнуть, я осела на тумбочку. На тумбочке стоял телефон. Примерно с минуту я тупо его разглядывала. Но потом все же сообразила, что с помощью этого нехитрого устройства могу сообщить миру о своих трудностях. Я набрала номер моей лучшей подруги Машки. Через восемь гудков сонный голос в трубке задал резонный вопрос:
— Какого черта! Первый час ночи. Аллё!
— Машка, это я, — сказала я в телефон.
— Кто — я? — Машка была очень недовольна тем, что её разбудили.
— Я — это я, Лена. Проснись, слышишь? — Машка мгновенно проснулась.
— Ленка, что случилось? Ты чего так поздно?
— Машка, я еще не знаю, что случилось, но я на полу в прихожей, а вокруг темно. Приезжай, а?
Машка была настоящий друг. Она больше не стала задавать дурацких вопросов, а просто буркнула: «Лечу» и бросила трубку.
Через четверть часа она уже отпаивала меня горячим чаем, а я, еле ворочая языком — химия, которой меня окатили, оказалась с «догоном», — пыталась рассказать ей, что произошло. Машка, быстро и толково расспросив меня, пошла на экскурсию по квартире — выяснять возможный урон. Она везде повключала свет, но в комнатах все было на своих привычных местах и никаких признаков беспорядка. Обойдя для верности квартиру два раза, Машка села в кухне и задумалась. Она думала минут пять, прихлебывая горячий чай.
— Лен, но он же не мог вот так позвонить к тебе в квартиру, дождаться, пока ты ему откроешь, брызнуть в тебя какой-то гадостью и убежать?
— Не мог, — согласилась я.
— Значит, ему что-то было нужно? — не унималась Машка.
— Точно, — снова кивнула я ей в ответ, как китайский болванчик.
— Значит, мы плохо искали, — сделала Машка логичный вывод. Она допила чай и снова отправилась на поиски. Через минуту я услышала ее победный вопль: — Нашла! Он тут в ванной все раскурочил.
Я тихонько встала и аккуратно, чтобы случайно не нарушить хрупкий баланс в моем теле, понесла себя в ванную — быстро двигаться я пока не рискнула. Ленка сидела на полу и пыталась заглянуть вовнутрь моей стиральной машинки, вернее, того, что от нее осталось. Машинка была самым нещадным образом раскурочена, разобрана на составляющие ее винтики и шпунтики.
— Ну что, надо вызывать милицию.
— Маш, а может, не надо. Бог с ней, с машинкой. Это же канитель на всю ночь, а у меня завтра репетиция, — взмолилась я. Но Машка была настроена решительно, и мне пришлось уступить.
— Ты что? Налицо материальный ущерб, плюс попытка нападения на хозяйку квартиры.
— Почему попытка, — спросила я, — он же меня вырубил — значит, не попытка, а хуже.
Машка подняла на меня глаза и покачала головой:
— Хуже — это когда с продолжением. А у тебя, слава богу, все на месте. Даже девственность. — Я снова с ней согласилась.
Милиция приехала быстро. Следователь был один, безо всякого сопровождения, злой и невыспанный — видимо, мы подняли его среди ночи. Может это был и не следователь, а опер, я точно не знаю, я в тонкостях этой работы совсем не разбираюсь. Просто я для себя решила его так называть. Для простоты общения. Как выяснилось позже, он против этого совершенно не возражал. По-видимому, он, давно привык к тому, что население безбожно путает все смежно-детективные профессии, и, как правило, слабо разбирается в звездочках на погонах представителей власти. Видимо, поэтому, чтобы не запутывать окончательно несчастных граждан, многие представители закона одевают свои мундиры только по праздникам. А в обычной жизни спокойно обходятся сереньким, в елочку, пиджаком, надетым поверх видавшей виды водолазки.
Он опросил меня, потом Машку, потом предложил мне подписать протокол. Голос у следователя был совершенно неординарного тембра — густой, красивый бас, как у Шаляпина. Он слегка растягивал слова, и от этого получалось, что он не говорил, а словно бы напевал. Эдакий тихий рокот романтических литавр — очень интересно! Но сейчас, когда ночь перевалила уже за вторую половину, его голос слегка потускнел, видимо, сказывалась усталость.
— Итак, — пропел-пророкотал следователь, — подпишите протокол, и я откланяюсь. Работы и так валом. — Он неожиданно то ли пожаловался, то ли просто констатировал факт.
