Ёко Огава - Отель «Ирис»
Мне было знакомо это чувство нетерпеливого ожидания. Так я ждала когда-то возвращения отца. Вечер за вечером я молилась, чтобы он вернулся не в доску пьяным. Лежа в постели, прислушивалась к малейшему шуму. По ночам моим уделом было ожидание, хотя чаще всего, устав от него, я засыпала. А на заре просыпалась от воплей родителей и знала, что мои молитвы были услышаны.
Но однажды мой отец не вернулся. Вечером следующего дня мы все еще не знали, что с ним случилось. Я поругалась с матерью, потому что ей не нравилось, что я то и дело выбегаю на улицу, чтобы первой увидеть папу, когда он появится в конце улицы.
Наконец поздно ночью нам доставили его труп. Распухшее лицо было вздутым, покрытым запекшейся кровью, словно это был кто-то совершенно чужой. С этого момента мне уже больше нечего было ждать.
В письмах не содержалось ничего важного. Размышления о ходе времени, продвижении его работы, состоянии Марии, воспоминания о том дне, когда мы вдвоем гуляли по мысу, забота о моем здоровье. Все это было написано его особым стилем – пропитанным нежностью, почти величественным.
В свою очередь, для меня время чтения украдкой его письма, начиная с того мгновения, когда я узнавала его почерк, было самым важным моментом дня. Я осторожно вскрывала конверт и перечитывала письмо три или четыре раза и прежде, чем ответить, тщательно складывала лист бумаги и убирала его обратно в конверт.
Я не могла вспомнить лица переводчика. В нем не было никаких особенных признаков, кроме налета старости. Я вспоминала только его взгляд, хотя он старался всегда держать лицо опущенным, неуловимый жест его пальцев, его дыхание, некоторые интонации его голоса. Таким образом, я могла достаточно точно восстановить мельчайшие нюансы, но стоило мне попытаться свести их воедино, как очертания расплывались.
Однажды после полудня, когда мать отправилась на танцевальные занятия и у меня оставалось еще некоторое время до появления постояльцев, я достала из кармана письмо, чтобы еще раз взглянуть на строки, написанные черно-синими чернилами. Оно начиналось словами «Дорогая Мари» и продолжалось в правильной и надлежащей форме до последней строки.
Когда я его читала, у меня возникло ощущение, что каждое слово наблюдает за мной. Такое же чувство я испытывала по отношению к его пальцам, когда он почти незаметным жестом поглаживал мои волосы. Я почувствовала, что этот человек меня хочет. И продолжала перечитывать его письмо, чтобы еще раз испытать то чувство, которое нахлынуло на меня в зале ожидания.
– Давай, перекуси немного. Я тебе накрою.
Приходящая уборщица была старой подругой моей матери. Муж довольно быстро ее бросил, и она зарабатывала шитьем и уборкой в «Ирисе». За ее спиной мать говорила, что она хорошая работница, но слишком прожорлива. А по условиям договора, уборщица должна была у нас только обедать.
– Молодые должны хорошо питаться. Нет ничего более важного, – говорила она мне, предлагая остатки картофельного салата и пользуясь случаем, чтобы самой немного подкрепиться.
За едой моя мать болтала с уборщицей. Каждая выпивала по два стакана вина. Большую часть времени обе перемывали людям косточки. Если в приемной звонил телефон или появлялся грузовик с продуктами, отвечать на звонок или встречать машину было моей обязанностью.
– Мари-тян, у тебя есть дружок? – иногда спрашивала она, и я перестала с ней разговаривать.
– Это же невыносимо – целыми днями оставаться взаперти в отеле. Ты должна получать маленькие радости. Ты же такая милая девочка, не годится сидеть, ничего не предпринимая, рассчитывая, что мальчики сами обратят на тебя внимание. Ты увидишь, какое платье я тебе сошью. Сексуальное, с вырезами на груди и на спине, спускающееся до самых бедер. Что ты на это скажешь?
Сделав большой глоток вина, уборщица дико расхохоталась. Сошьет она мне платье, как же.
Я знала, что она страдает клептоманией, но при этом крадет только совершенно неинтересные вещи, не представляющие никакой ценности. Уборщица никогда не трогала ни собственность моей матери, ни гостиничное имущество. Она тщательно выбирала вещи и выносила их тайком, чтобы мать ничего не заподозрила.
Сначала я обнаружила, что пропал мой любимый компас, которым я пользовалась еще в школе. Теперь он пылился в ящике стола, и вдруг я заметила, что он исчез. Поскольку компас был мне больше мне нужен, я даже не стала его искать.
Затем исчезли из кухни нож для масла, ржавая бритва из туалетного ящичка, гигроскопическая вата из аптечки и моя маленькая, инкрустированная перламутром шкатулка. Именно с этого момента все и показалось мне несколько странным. Выбор предметов стал понемногу ограничиваться исключительно моими вещами. Носовые платки, пуговицы, чулки, юбки… Но уборщица не взяла ни одного предмета, связанного с моими волосами: расчесок, заколок, масла из камелии. Несомненно, это объяснялось тем, что она знала, с какой тщательностью мать следит за моими волосами. Однажды я заметила свою шкатулку с перламутром в ее приоткрытой сумке, небрежно поставленной в угол. Я купила шкатулку на ярмарке, когда была еще маленькой. А теперь уборщица положила туда свою помаду, какие-то чеки и мелкую монетку.
Матери я об этом не сказала, из опасения, что ситуация еще больше осложнится. Напротив, я так боялась, что она это заметит, что осторожно закрыла сумку. Вот поэтому разные мелочи вокруг меня и продолжали исчезать одна за другой.
– Мари – еще ребенок, – сказала мать, прежде чем закурить сигарету.
– А не знаешь, что с тем клиентом, который как-то ночью затеял скандал с проституткой? – начала уборщица, протягивая руку к куску рыбы, оставленному матерью.
Моя вилка невольно застыла посреди картофельного салата.
– Как мне рассказывала одна пожилая дама, приходившая с просьбой перекроить ей пальто, он и раньше устраивал подобные скандалы.
– Это и не удивительно. Мужчины вроде него не сдаются. Он, несомненно, хотел заставить бедную женщину делать какие-нибудь мерзости.
– Например?
– Могу сказать, но боюсь, что вы не поверите.
И обе громко расхохотались, после чего допили вино. Я опустила голову, ковыряясь вилкой в тарелке.
– У него репутация человека со странностями. Никто не знает, как он зарабатывает на жизнь, но он всегда одет с иголочки и ни с кем не здоровается.
– Так ведут себя многие извращенцы.
– Кажется, одна пожилая дама как-то встретила его в супермаркете, куда он пришел жаловаться, что купленный им хлеб оказался заплесневелым. Он был груб, настырен и вообще на себя не похож. Вид у него был ужасный, словно решался вопрос жизни и смерти, и он возмущался с такой яростью, что его сжатые кулаки дрожали. В общем, в конечном счете, довел молодую продавщицу до слез. И представьте себе, все из-за какой-то буханки хлеба.
– Неприятные клиенты встречаются повсюду.
– Кстати, вы знаете, что он живет на острове?
– Да он и в самом деле чокнутый.
– Поговаривают, что этот человек убил свою жену и теперь является сюда только для того, чтобы все позабыть. Этим и объясняется, почему он живет отшельником на этом островке.
– Что, убийца? Этого еще только не хватало!
– Да уж, действительно.
Мать выпускала дым сигареты на разворошенный стол, а уборщица обсасывала свои жирные пальцы.
Я размазываю вилкой по тарелке картофельный салат. Меня привела в ужас не столько сама мысль о том, что мой переводчик может оказаться убийцей, сколько рассуждения, которыми обменивались две собеседницы по этому поводу. Я усилием воли затолкала салат в рот и попыталась его проглотить. Картофель застрял у меня в глотке, и я чуть не задохнулась.
Глава третья
Иностранка по имени Ирис заинтересовала меня больше всех остальных клиентов.
Однажды нам пришел факс на английском. «Прошу забронировать мне одноместный номер с завтраком на две ночи, 17 и 18 сентября. Я приеду на такси к пяти часам вечера», – перевела я текст письма для своей матери.
Эта женщина прибыла в указанный час с чемоданом в руке. На голове у нее красовалась большая, украшенная лентой, широкополая шляпа.
– Ах, вы проделали такой долгий путь, вам надо хорошенько отдохнуть. Мы приготовили вам лучшую комнату. Пойдемте, я вас провожу.
Иностранные гости бывают у нас крайне редко, и, вопреки своему обыкновению, мать была чрезвычайно любезна.
– Я не говорю на иностранных языках, но моя дочь немного понимает, и вы можете спросить у нее, если вам что-то понадобится.
Не знаю, поняла ли женщина то, что сказала моя мать, но она приподняла свою шляпу и с доброжелательной улыбкой провела рукой по каштановым волосам. Гостья была изящной, с длинными руками и ногами и в совсем простом платье.
И в этот момент, как легкий скрип, между нами возникло чувство ощутимой неловкости. Не слишком болезненной, но ощутимой. Гостья оказалась слепой.
