Ёко Огава - Отель «Ирис»
– Это имя дал мне отец.
– Очень красивое имя, тебе оно подходит.
Переводчик скрестил ноги и, прищурившись, посмотрел на море. Как я была бы счастлива, сделай мне отец подобный комплимент.
На мыс приходило мало туристов, и поэтому все скамейки, за исключением той, на которой сидели мы, были пустыми. Склоны здесь были покрыты полевыми цветами, стебли которых покачивались при малейшем дуновении ветерка. Огороженная перилами пешеходная дорожка вела на вершину холма, откуда можно было любоваться морем.
Море находилось по левую руку от дорожки, по которой мы шли. Дамбы всегда были скрыты под водой. Вдали виднелись очертания острова.
– Я никогда не читала русских романов.
– Когда я закончу перевод, ты будешь первой, кому я его покажу.
– Наверняка для меня он окажется слишком сложным.
– Ничего подобного. Я думаю, ты все прекрасно поймешь.
– Если я пойду в библиотеку, то смогу найти там книги, которые вы перевели?
– К сожалению, нет… Должен признаться, что я не профессиональный переводчик вроде тех, которым издательства предлагают книги для перевода.
Я не видела большой разницы между профессиональным и непрофессиональным переводчиком, но он с унылым видом покачал головой:
– Чаще всего мне дают переводить туристические справочники, коммерческие проспекты и разные объявления в журналах, а кроме того – медицинские рецепты, инструкции по пользованию электроприборами, деловые письма, рецепты русской кухни и, наконец, разную ерунду, не имеющую ничего общего с миром искусства. Никто не просил меня переводить этот роман, я решил сделать это ради своего удовольствия.
– Мне кажется, что это удивительная работа – придавать смысл словам, которые иначе бы никто не понял.
– Никто еще мне такого никогда не говорил.
Чувство неловкости постепенно улетучивалось. Задавая вопросы, я могла время от времени бросать на собеседника взгляд и смотреть на него в профиль. Он перестал теребить свой галстук.
Но его неуверенность не исчезала. Можно было объяснить все вежливостью и скромностью, но, похоже, ее корни уходили намного глубже. Вначале я считала, что это как-то связано с тем, что случилось в отеле, но ведь с той поры прошло уже много времени. У меня возникло такое чувство, что мой спутник просто боится того, что от малейшего его слова или взгляда находящаяся перед ним девушка рассыплется на тысячу кусков.
Мне было любопытно: чего можно бояться в его возрасте? Переводчик смахнул травинку, лежавшую на скамейке, и осторожно переставил свои скрещенные ноги, чтобы не потревожить присевшую рядом бабочку-капустницу. Руки у него были в пятнах. Узел плотно затянутого галстука наполовину скрывался в складках шеи. Лицо самое обыкновенное, но вот уши впечатляли. Они были похожи на остров, и это была моя любимая часть его тела, которую я обожала рассматривать.
– У вас совсем никого нет? – спросила я.
– Совсем, – ответил он.
Да уж, переводчик не производил впечатления человека, у которого имеется семейный очаг. Трудно было даже представить, что он вырос в семейной атмосфере, что у него когда-то были родители. Еще труднее мне было вообразить себе его дом на острове. У меня создавалось впечатление, что он внезапно появился на площадке отеля, выскочив из какого-то отдаленного места, неподвластный течению времени.
– Я однажды женился, когда мне было тридцать пять, но через три года смерть нас разлучила. С той поры я и поселился на острове.
Солнце поднималось все выше, и жара усиливалась. Мимо нас прошла парочка. Звук их шагов по гравию сначала приблизился, потом удалился. Интересно, кем они нас посчитали? Дедушкой и внучкой? Учителем и ученицей? А и правда: кто мы друг другу? Что нас связывает с этим человеком?
С моря дул непрекращающийся бриз, такой сильный, что мне приходилось постоянно придерживать край юбки. Тут и там вздымались, а потом исчезали гребни волн.
– Если вам жарко, можете снять галстук, – предложила я.
– Не стоит, мне и так хорошо.
Мы молча смотрели на море. Но оно уже не было таким тяжелым, как прежде. Казалось, что оно превратилось в легкий, окутывающий нас парус.
Шум волн, разбивающихся о мыс, доносился до наших ног. Высоко в небе кричали чайки. Сквозь пелену паруса всякий шум казался мне очень далеким. Дыхание этого человека представлялось мне каким-то особым, имеющим тайное значение звуком.
– Ну что же, мне, пожалуй, пора.
– Спасибо за сегодняшнюю встречу, – сказал переводчик.
Может быть, из-за того, что час на этот раз был более поздний, чем на прошлой неделе, но в зале ожидания оказалось не так многолюдно. По радио звучали объявления, приглашающие пассажиров на борт судна.
– Может быть, ты захочешь подать мне еще один знак?
– Конечно.
Он улыбнулся. И прежде чем удалиться, легким движением слегка вскинутых глаз послал мне прощальный привет.
– Я тебе действительно благодарен.
Он протянул ко мне руку. Кончиками пальцев прикоснулся к моей щеке. Я напряглась, у меня перехватило дыхание. Этот жест не был мне неприятен, просто сердце вдруг так заколотилось, что я почувствовала боль в груди.
Не зная, как ответить на подобное проявление чувств, я опустила голову. Его пальцы потеребили мое ухо, после чего погладили волосы.
– Какая красивая прическа, – пробормотал переводчик.
Его пальцы дрожали. Я находилась совсем рядом с ним, и он всего лишь коснулся моих волос, но вид у него был ошарашенный.
Я стояла с опущенной головой, не в силах пошевелиться. Я не могла успокоиться при мысли, что в волосах еще сохраняется запах масла из камелий. А вдруг ему, в отличие от меня, этот запах неприятен?
Заходящее солнце освещало понтонный мост. Выполняя обещание, я махала ему рукой из-за стекла зала ожидания. Я больше не казалась себе смешной. Мне вдруг подумалось, что в тот момент я совершаю нечто самое важное из всего, что могу сделать. Подойдя к трапу, ведущему на судно, он обернулся. Я не различала выражения его лица, поскольку лучи заходящего солнца были слишком сильными, но я не сомневалась, что он меня видит. Переводчик поднял правую руку и помахал мне на прощание.
После того как судно отплыло, я провела рукой по волосам в том месте, где он их коснулся.
Они были еще слегка растрепанными, когда на следующее утро мать завязывала их узлом.
– Да, она была очень любезна: предложила мне чай и кучу пирожных. Пирожные с кремом, кекс с фруктами, шербет. Все спрашивала, что мне угодно. А ведь там сплошные заморские сласти, о которых я не имею ни малейшего представления. Эта женщина живет в роскошном загородном особняке. В нем не меньше пяти комнат, и, похоже, она живет там совсем одна. И все время без устали меня благодарила. Мне впервые в жизни выражали такую признательность. И все только за то, что я помогла этой женщине добраться до больницы. Она, наверное, чувствует себя очень одиноко. Достала старые альбомы, показывала мне свои сборники рисунков, ставила пластинки, чтобы меня развлечь. Я несколько раз говорила ей, что мне нужно домой, но она всякий раз меня удерживала, вот почему я и припозднилась. Прости меня, мама…
Чем больше веришь в свою ложь, тем легче обманывать. Я совершенно не испытывала чувства вины. К тому же было забавно наблюдать, как первая ложь все больше разрастается. Всякий раз, рассказывая о пирожных и загородной резиденции, которой я и в глаза не видела, я в глубине души думала о переводчике. Я вспоминала его потертый галстук и бабочку-капустницу, порхающую у его ног.
– В самом деле?
Моя мать не проявляла особого интереса, но не забывала добавить:
– И она тебе ничего не дала с собой? Ну и ну! Могла бы!
Я была убеждена, что мама что-то подозревает, и поспешно добавляла:
– Я так много съела, что больше уже не могу. Сегодня я не буду ужинать.
Я стремилась как можно скорее оказаться одна. Я мечтала, запершись в конторке, оживить в своем сердце все, что произошло за этот день. Скоро моей ежедневной заботой стало ожидание почтальона, который приходил в одиннадцать утра. Переводчик писал на конвертах имя вымышленной богатой старушки. Если бы моя мать стала задавать вопросы, я сказала бы, что переписываюсь с пожилой дамой. Но, к счастью, в одиннадцать утра мать всегда была далеко от конторки. Почтальоном служил очень милый юноша, который доставлял почту до самой стойки. Иногда мы перебрасывались несколькими словами о том, сколько времени занимает его работа, или о том, как идут дела в отеле.
Я не протягивала руку к оставленному на конторке пакету с письмами до тех пор, пока велосипед почтальона не исчезал в конце улицы. Мне казалось обидным с такой легкостью вскрывать письмо от переводчика. По крайней мере, я не боялась сразу узнать, что писем сегодня нет.
Мне было знакомо это чувство нетерпеливого ожидания. Так я ждала когда-то возвращения отца. Вечер за вечером я молилась, чтобы он вернулся не в доску пьяным. Лежа в постели, прислушивалась к малейшему шуму. По ночам моим уделом было ожидание, хотя чаще всего, устав от него, я засыпала. А на заре просыпалась от воплей родителей и знала, что мои молитвы были услышаны.
