Семья - Тосон Симадзаки
— Мне очень жаль, что я ничем не могу сейчас помочь тебе, — говорил Морихико, провожая брата.
О-Сюн торопливо шла к дяде Санкити. Жених о-Сюн, так же как и она, принадлежал к старинной семье. Человек он был мягкий, нерешительный. И о-Сюн пришлось приложить немало старания, чтобы помолвка состоялась. Однажды переговоры прервались, потом снова возобновились. Дяди, стараясь уладить дело по всем правилам, забывали порой о ее сердце. «Делайте, как вам угодно», — заставляла себя отвечать о-Сюн, но ей очень хотелось, чтобы скорее сыграли свадьбу.
Некоторые действия дяди Санкити повергали ее в изумление. Однажды Санкити выступил с публичной лекцией. О-Сюн вместе с о-Нобу пришли послушать и сидели на отведенных для женщин местах. Она до сих пор помнит дядины слова: «Пусть наконец у женщин откроются глаза, и они будут относиться к мужчинам, как они того заслуживают». Но как сделать, чтобы у женщин открылись глаза, этого Санкити не объяснил. А сам всю жизнь думал только о себе, потакая всем своим желаниям.
Но сильнее всего о-Сюн огорчало то, что дом Коидзуми день ото дня хирел. Она не могла думать без слез о разорении семейного гнезда.
У ворот с Танэо на руках стояла о-Юки, показывая сыну проходивший мимо оркестр.
— Хорошо на спине у мамы, а, Танэтян? — спросила о-Сюн.
Санкити был наверху. Сегодня ему работалось. О-Сюн тихонько вошла и поздоровалась. Санкити нахмурился и сделал строгое лицо.
— Дядя, вчера к вам приходила мама... — начала о-Сюн.
— Да, да, я ждал тебя, входи, — пригласил племянницу Санкити.
Как изменился дядюшка с того лета, когда они с о-Нобу жили в его доме. Какой он был веселый тогда, любил строить смешные рожи, морщил нос, кривил губы, — словом, вел себя, как маска в старинных драмах Но20. Теперь он почти никогда не улыбался ей.
Санкити и сам это понимал. Ему было неловко, что, разговаривая с о-Сюн, он говорил противным ханжеским голосом. Ему резала ухо фальшь собственных слов, но побороть себя он не мог. Ему хотелось спокойно, неторопливо обсудить предстоящую свадьбу. Но язык у него не поворачивался... Он боялся, что в ответ на все его советы о-Сюн вдруг скажет: «А когда вас не было, тетушка, дядя Санкити любил брать мою руку в свою». Представляя себе это, Санкити уже ничего не мог сказать своей племяннице. С озабоченным видом он вынул приготовленные деньги и положил их перед о-Сюн. Он походил сейчас на побитую собаку.
«Что с ним такое?» — подумала о-Сюн, беря деньги.
В комнате о-Юки лежало начатое шитье. Тетка расставила поближе к жаровне чашки чая, принесла на блюде бататы в мундире и стала говорить с племянницей о родственниках, живших в Уэно и Мукодзима.
— Папочка, чай готов! — крикнула о-Юки снизу. Санкити спустился в комнату жены. Глядя, как весело смеются тетка с племянницей, он и сам несколько приободрился.
До самого ухода о-Сюн ни словом не обмолвилась о вчерашнем разговоре матери с дядей. И только прощаясь, она с досадой заметила:
— Я решительно против, чтобы дядя Содзо жил с нами.
Санкити грустно улыбнулся. Он подумал, что ведь сказал это в шутку, у него и в мыслях не было навязывать Содзо семье Минору. Но в голосе о-Сюн прозвучал такой вызов, что он ей просто ничего не ответил.
Когда о-Сюн ушла, Санкити вздохнул.
— Что это сегодня с Сюн? — спросил он у жены.
Нет, не понимала его племянница, а он не понимал ее.
В семье Минору случилось несчастье. Как-то вдруг к Санкити прибежала встревоженная о-Нобу и сказала, что нужно скорее везти о-Цуру в больницу.
В больнице о-Цуру с неделю промучилась и умерла. У нее оказался менингит.
Уже облетали сережки ив, росших на берегу реки, когда Санкити шел к о-Кура, чтобы провести ночь у гроба несчастной девушки. О-Юки пошла туда немного раньше, оставив детей на попечение служанки. В доме Минору собралось много народу: пришли Морихико, Сёта с женой, дальние родственники семьи Коидзуми, родня о-Кура.
— Бедняжка Цутян, как это могло случиться! — говорили друг другу собравшиеся. На кухне хлопотали женщины.
— Здесь, кажется, все синтоисты. Надо бы пригласить священника, — предложил Морихико.
— Я знаю одного священника. Он приятель Содзо, — сказала о-Кура. — Когда жива была мама, его часто приглашали.
— Пойди, Сёта, сходи за ним.
— Я пойду с тобой, — подошел Санкити к племяннику.
Священник жил далеко. Когда Санкити и Сёта вернулись, в доме остались самые близкие родственники. У о-Кура все валилось из рук. О-Сюн сидела в стороне одна, ни с кем не разговаривая, молча переживая горе. Все заботы о похоронах лежали на ней.
— О-Юки, — обратился Санкити к жене, — тебе пора идти домой!
— Я тоже думаю, что вам надо быть дома, тетушка, — сказала о-Сюн.
Сидевший за столом Морихико обернулся:
— Конечно, у кого дома остались дети, тот должен безо всяких разговоров возвратиться. Я тоже уйду, вот только напишу эту открытку. Надо всех известить... Сюн, кому еще надо написать? Из деревни пусть пришлют курений. Как можно больше.
И все несколько оживились, как будто Морихико сказал что-то смешное.
Когда совсем стемнело, оставшиеся у гроба о-Цуру сели потеснее друг к другу. Тоёсэ прижалась к мужу.
— Люди говорят, что я у жены под башмаком, — улыбнувшись, сказал Сёта и посмотрел на Санкити и о-Кура. Тоёсэ опустила глаза.
О-Кура пошла взглянуть, не выгорело ли в лампадках масло. Вернувшись, она сказала:
— Я слышала, Сёта-сан, что вы переехали поближе к Санкити.
— Да, — кивнул головой Сёта. — Вам сейчас очень тяжело, тетушка, так приходите к нам в гости почаще. Мы теперь живем на этой стороне реки. Совсем рядом с дядей Санкити.
— Дядя Санкити уже был у нас.
— У Сёта сейчас хороший дом. — Санкити взглянул на племянника. — Из окон прекрасный вид на реку.
— И ты, Нобутян, приходи к нам в гости с сестрой. Слабый огонек в глиняной лампадке последней тоненькой ниточкой связывал о-Цуру с живыми, с семьей. Теперь о-Цуру навечно должна была стать хранительницей фамилии Коидзуми. Родные печально смотрели на о-Кура. У этой несчастной женщины ничего не осталось в жизни, кроме воспоминаний. Да, о-Кура хорошо помнила прошлое...
Когда дед, тот самый, что создал благополучие семьи Коидзуми, принял от своего отца бразды правления, в шкатулке для денег было всего сто монов, а в амбаре два мешка рису. Дедушка и бабушка сидели и смотрели друг на друга, не зная, что им делать, как жить дальше. Как раз в это время мимо их дома проезжал богатый князь со своей свитой. И остановился гостем в доме деда. Тогда и началось процветание дома Коидзуми. Скоро у бабушки родилась дочь — первая красавица во всей округе. О-Кура хорошо ее помнила.
— Какая у вас прекрасная память, тетушка, — тепло заметил Сёта. Он любил, когда вспоминали старые времена.
Потом о-Кура стала рассказывать о последних годах Тадахиро — отца Минору, Содзо, Морихико и Санкити.
Перед смертью старый Коидзуми помешался в уме. Его постоянно преследовал хитрый, неуловимый враг. Он боролся с ним как мог. Грозился сжечь его, в порошок стереть. Один раз даже поджег сёдзи в храме. Только тогда Минору, который всегда был самым почтительным сыном, решился принять меры. Посоветовавшись с соседями, он низко поклонился отцу и сказал:
— Не пристало сыну связывать отца. Но что поделаешь, когда такая хворь вас одолела.
Минору связал отцу за спиной руки и запер его в чулан в деревянной хибарке, стоявшей на заднем дворе рядом с амбаром, за которым начиналась бамбуковая роща. Тадахиро почитали в деревне отцом, и каждый вечер односельчане приходили к нему, «посидеть с больным сэнсэем», как они говорили. Для матери в этой хибаре устроили отдельную комнату: она находилась с больным неотлучно. То и дело кричал Тадахиро жене сквозь решетчатую дверь: «Пойди ко мне на минутку!» Когда она отворяла дверь, он хватал ее за руку и тянул в комнату, чуть не отрывая руку. В полутемном чулане Тадахиро исписывал многие листы бумаги своими сочинениями и стихами. Ведь он был почитателем японской поэзии. А однажды он, как в древности Масасигэ21, подождав, пока высохнет кал, которым удобрял землю у себя в чулане, забросал им посетителей. Мать, родственники, односельчане представились ему вдруг жестокими силами Асикагэ. Все рассмеялись.
