Семья - Тосон Симадзаки
— Косаку-сан привез нам лекарства от Хасимото, — сказал ей Санкити.
— Большое спасибо Танэ-сан, что помнит о наших мальчишках, — поблагодарила раскрасневшаяся после ванны о-Юки.
Косаку заговорил о молодом хозяине. Упомянул Кокин. Видно, жизнь Сёта беспокоила его не меньше, чем жизнь старого Хасимото и его жены.
— Если правду сказать, молодая хозяйка письмо прислала. Пишет, что нужно посоветоваться. Вот я и заехал в Токио из Нагоя.
— Так ты из-за этого только приехал? Не надо принимать близко к сердцу жалобы Тоёсэ. Она все несколько преувеличивает.
— Письмо было очень тревожное. Я ничего не сказал хозяйке, и сюда...
— А может быть, лучше не стоит вмешиваться? Как бы не навредить...
Ночевать Косаку пошел к Сёта, своему молодому хозяину.
Опять наступила весна, стало тепло. На берегу реки, за два переулка от дома Санкити, зазолотились сережки ивы. Внизу, под каменной оградой, начиналось устье реки. Там швартовались суда, пассажирские и грузовые. Мутная, темная по-весеннему вода лениво текла из-под моста, по которому, дребезжа, сновали трамваи.
Каждый год, с тех пор как умерли девочки, у Санкити в эту пору начинала болеть голова. Мучаясь болью, бродил он взад и вперед по ивовой аллее. Теплый солнечный свет падал на белые стены ограды и, отражаясь, бил по глазам. Назойливый блеск этот усиливал беспокойство и досаду, что начатая большая работа не двигается с места. А работать было необходимо — заботы обремененного семьей человека одолевали Санкити. Лодки плыли по реке, покачиваясь и рыская из стороны в сторону — точь-в-точь как мысли Санкити.
Он повернул по узкой дорожке между складами к дому. Там его ждала жена Минору.
— Сестрица уже давно пришла, — сказала о-Юки. Она раскурила трубку и предложила невестке.
Разговор о деньгах всегда неприятен. Увидев хмурого, небритого, невыспавшегося Санкити, о-Кура не знала, как сказать лучше о том, что привело ее сюда. И все ходила вокруг да около.
— Так, значит, эти люди отказываются ухаживать за Содзо, — перебил ее Санкити.
— Нет, не отказываются. — О-Кура попыталась улыбнуться. — Ты же знаешь, у них никаких других забот нет. Они люди свободные. И готовы ухаживать за Содзо. Но ведь он совсем больной, хлопот с ним много... А цены все растут...
Разговор опять пошел в сторону. Тогда Санкити спросил без обиняков:
— Они, что же, считают, что им платят мало?
— Да, в этом все дело. Просят прибавить две иены в месяц.
— А что, сестрица, — пошутил Санкити, — не возьмете ли вы Содзо к себе? Деньги на его содержание я буду давать, как и раньше. Это ведь будет дешевле, не правда ли?
— Ни за что! — Худое тело о-Кура затряслось от возмущения. — Лучше умереть, чем жить под одной крышей с Содзо.
Больной Содзо, о котором в семье говорили, что ему пора бы к праотцам, все еще жил. Для всех он был обузой. После того, как уехал Минору, часть денег на содержание больного брата давал Санкити. Давал столько, сколько просили. Семья Минору очень бедствовала.
— Я рад видеть тебя, сестрица. Но сегодня у меня так болит голова... — Санкити потер лоб. Он согласился платить больше за Содзо и сказал, чтобы о-Сюн пришла за деньгами на следующий день.
Поговорили и о предстоящем замужестве о-Сюн.
— Слава богу, уже и помолвка была. Жених и невеста подарками обменялись. Теперь я за о-Сюн спокойна, — сказала о-Кура.
Роль отца в этом важном деле могли взять на себя только Морихико или Санкити. Морихико, верный семейным традициям, сказал, что свадьба должна быть сыграна по всем правилам. Расходы опять ложились на плечи братьев.
— Вы тут беседуйте. Ты уж не сердись, сестрица. Меня ждет работа, — с этими словами Санкити ушел к себе.
В этот день ему не работалось. Лучи солнца играли на желтоватых стенах комнаты. Те самые лучи, которые падали на белую ограду набережной и, отражаясь, ударяли в глаза, когда он утром гулял. Он смотрел на желтые пятна света и раздраженно думал, что его любимая работа, о которой он мечтал, превратилась в изнурительный труд, чтобы прокормить родню. Санкити сошел вниз.
— Дай мне кимоно, — сказал он о-Юки. — Я пойду по делам.
Санкити пошел переодеваться. О-Кура все говорила и говорила о чем-то своем с о-Юки. Достав несколько белых выстиранных таби, о-Юки посмотрела на них и улыбнулась.
— Больше двух раз не надевает. Не настираешься на него.
Она выбрала таби, у которых был вид получше, и дала их мужу. Санкити разорвал скреплявшую их нитку, и с трудом натянул севшие после стирки таби.
— Есть что-нибудь из Маньчжурии? — спросил он, возясь с застежкой.
— Только что получили письмо. Пишет, что здоров, работает. Передает всем поклоны.
— Пусть ему будет во всем удача.
— Хорошо бы...
— Денег еще не прислал?
— Какие там деньги... Пишет еще, что нашлись и в той земле добрые люди, смотрят за ним.
О-Кура, чувствовавшая себя очень одиноко после отъезда мужа, с особым ударением произнесла слово «добрые». Санкити вышел на улицу.
Морихико был дома. Он только что вернулся от телефона, когда Санкити пришел к нему. Попросив брата подождать, Морихико сел за стол и принялся писать письмо, ловко бегая кисточкой по бумаге. Перечитав написанное, он запечатал конверт и, повернувшись к Санкити, хлопнул в ладоши. Вошла горничная.
— Письмо спешное, — сказал он, протягивая горничной конверт. — Отправьте немедленно.
Покончив с делами, он повернулся к брату.
— У меня к тебе просьба... — начал Санкити. Морихико с первых слов догадался, какая просьба у брата.
— Подожди-ка! — Морихико встал, вынул из шкафа коробку с конфетами.
— Не мог бы ты заплатить в этот раз мою долю за Содзо?
— И ты с тем же, — усмехнулся Морихико. — А я думал, что хоть у тебя есть деньги. Да и сам я до сих пор еще не послал... Да, значит, мы оба сейчас в одинаковом положении.
Заговорили о Содзо и о семье Минору.
— Вот уж несчастье с этим Содзо. Только человек и способен, когда болен, жить так долго. В мире животных его давно бы уже сожрали, — кипел негодованием Морихико.
— Как ни тяжко тебе приходится, но, пока жив, надо жить. Ты думаешь, Содзо легко?
— Конечно, нелегко. Но как он себя ведет! Раз уж так случилось, что ты болен, калека, так смирись, делай то, что тебе говорят, не лезь на рожон. А то ведь он еще и скандалит! Нет, он добьется, что все от него откажутся!
— Я уж теперь и не знаю, хорошо это или плохо, что мы вот так всю жизнь тянем этот воз, помогаем родным. Ты как считаешь?
Морихико ничего не ответил. Санкити продолжал:
— Все, что мы сделали для братьев, все пошло впустую... Никаких плодов! Для чего мы поместили Сюн в педагогическое училище? Чтобы она стала учительницей и помогала матери. А что оказалось? У нее, видите ли, нет склонности к педагогической работе. И с ее сестрицей то же самое. Мы все жалели ее: «слабенькая, слабенькая», вот и вырос слабый человек. Одному мы их действительно научили — надеяться на нас. А вот Натура считает, что помогать родственникам нельзя, только плодишь бездельников. Давать родным в долг — последнее дело: и себе, и им хуже делаешь.
— Гм, а в этом, пожалуй, есть смысл, — рассмеялся Морихико. — Старый Нагура — человек умный. Видимо, не зря говорят, что у него сильный характер. Поэтому его семья и процветает. А может, еще почему? О чужой семье трудно что-нибудь сказать. О себе я скажу, что считаю свою жизнь правильной. Говорят, что вот я всю жизнь скитаюсь по гостиницам, неизвестно чем занимаюсь. А я за все время у старшего брата и гроша не попросил. Да еще его семье помогал. Я не помню, чтобы кому-нибудь когда-либо причинял неприятности или беспокойство.
— Это верно, конечно. Но до каких пор можно помогать? Ну, месяц, два, а то помогаешь всю жизнь, и конца-края этому нет. Нелегко ведь...
— Ты прав. Другой раз просто не знаешь, как выкрутиться.
Выговорившись, Санкити почувствовал, что ему стало легче. Он решил, что денег где-нибудь найдет. А пока есть на свете слабые люди, помогать надо. «Дадите есть — поем, а нет — ну и весь разговор», — вспомнились ему слова прикованного к постели Содзо. Что ни говори, а характер у братца есть.
