Уходящие из города - Галаган Эмилия
А уж когда родилась Бу, так пошло-поехало. Орет и орет. По врачам затаскали, сперва по обычным, потом по платным. Диагноз: здоровая девочка. Просто орет – такой характер. С этим характером ее и пришлось полюбить. Справились все: Лола, мама и папа – последний так вообще ее обожал, Лола даже немножко ревновала.
Как раз в то время их семейный бизнес видоизменился: открыли компьютерный клуб. Лола, занятая ребенком, не слишком вникала в это дело, единственное, что знала – в клубе администратором какое-то время работала Луиза Извозчикова, ее одноклассница. Круглая отличница, вылетевшая по какой-то причине из института; Лола несколько раз пересекалась с ней, Лу выглядела жалко – вечный ребенок, маленькое сутулое существо. Будут ли у нее когда-нибудь дети? Едва ли. Так и умрет, ссохнется мумией среди системных блоков и мониторов. Гуляя с коляской по району, Лола часто встречала кого-то из одноклассников. Вечный девственник Яковлев хромал в свой говновуз. Герасимов пытался впарить какую-то туфту, устроился после армии втюхивать людям хлам. Лола смотрела на него с презрением. Она и раньше его не любила, а уж теперь его сверкающая улыбка вызывала у нее желание громко сплюнуть на землю: чмо оно и есть чмо. От Герасимова такой след самовлюбленности, как от иной дамы – шлейф духов. Но женщины любят эгоистов: на них проще молиться. Вот и у этого хватало желающих – каждый раз новая деваха (Лола и со счету сбилась) из тех, у которых ноготь длинный – ум короткий. Нет, Герасимов не женится, пока с него позолота клочьями слезать не начнет.
Однажды встретила Лола и Олеську Скворцову. Она жила с бизнесменом, владельцем цветочных палаток. Вот с ним она как-то и попалась на глаза Лоле. Неприятный тип, жесткий. Из тех, кто тебя может и насухую трахнуть, и плевать, что ты чувствуешь: ты обязана. Глаза холодные и властные. Зато одет культурно, в костюм: строит из себя аристократа. Лола посмеивалась над такими: ее папа, который в бизнесе с начала девяностых, всю жизнь в спортивках и олимпийках, а эти новоявленные дельцы – в костюмах, как будто не купи-продай, а офисные работники. Олеська еще больше отощала (видать, на диетах сидит, сисек почти не осталось; интересно, она рожать-то думает вообще?), но одета отлично: и платье модная рванина, и сапоги высокие кожаные. Маникюр салонный, все дела. Накрашена отлично, но она еще в школе стрелки умела рисовать – глазки-то маленькие, надо выкручиваться. А Лола в тот день выскочила из дома в джинсах, толстовке (вся в пятнах от детского питания, но теплая, родная), кроссовки старые на босу ногу, даже волосы как попало в хвост убрала. Олеська, конечно, порадуется ее зачуханному виду; ну пусть. Для Олеськи это, может, единственный повод порадоваться: этот-то, в костюме, ее в постели точно не радует.
– Привет, Лола. Мы в театр идем. – Олеська не была б Олеськой, если б не попыталась прихвастнуть своим культурным уровнем. – Припарковались во дворах, решили пройтись.
– Привет. А мы погулять вышли. Перед сном подышать, папу моего встретить, он в клубе выручку забирает. Мы ждем Дя. Да, Бусинка?
Бу молчит, стесняется.
– Милая девочка. Как зовут ее?
– Бусинка. Вообще Аня.
– Какая прелесть! Здравствуй, Бусинка! Где твой папа?
– Нет папы, – быстро отвечает Лола за дочь.
– Дя-а-а… – тянет Бу. – Дя-а-а-а…
Олеськина улыбка из натянутой, фальшивой тут же становится искренней, злорадной:
– Нелегко тебе, наверное… быть матерью-одиночкой, – замечает она, покачиваясь на высоченных каблуках. – Или государство помогает?
– Ну, – ответила Лола спокойно, – надо будет, сама все узнаешь про наше государство… жизнь ведь такая: сегодня я мать-одиночка, а завтра – ты мать-одиночка…
– Дя-а-а, – кричит Бу еще громче. – Дя-а-а! – вырывает из Лолиной ладони свою маленькую ручку и бежит к отцу, который идет к ней навстречу. Уже и руки распахнул для объятий, сейчас схватит ее и закружит. Отвлекшись, Лола не замечает, как Олеська со спутником уходят – даже стука копыт не слышно, просто растворяются в ночи.
Бу виснет у папы на шее, а он хохочет, подхватывает ее и подбрасывает в воздух. Она счастлива. Дя для нее это больше чем просто папа или дедушка. Дя для нее – все. Как-то раз Бу сидела на своем стульчике, Лола пыталась ее кормить, но безуспешно: Бу была настроена не есть, а вредничать. Во время кормления Лола часто включала телик, чтоб ее отвлечь: пока Бу таращит глазенки на движущиеся картинки, можно быстро впихнуть ей в рот пару ложек пюре, прожует она уже на автомате. Но в тот день все шло наперекосяк. В пюре – все: Лолины волосы и лицо, пол, стены, стульчик, телевизор, а Бу отбивается от него, уворачивается от ложки, как взрослый человек – от неприятной правды, и орет, орет, орет. Телик не включается. Пульт, обмотанный в сто слоев целлофана, не вызывает в нем искры жизни. Движущихся картинок нет.
– Дя-я-я, – орет Бу, – дя-а-а!
– Да, придет Дя и починит! – успокаивает дочь Лола. – Придет и починит, но вечером! А покушать надо сейчас, солнышко, ну пожалуйста!
Ни в какую. Лола вздохнула и сама облизала ложку.
– Что ж ты выкобениваешься, вкусно же…
Снова взяла пульт и принялась нажимать на кнопки. Телик мертв, как могильный камень. Лола положила пульт на столик рядом с баночкой пюре – туда, куда должна была положить ложку. Стоп, а ложка-то где? Все теряется и теряется,
уже сколько этих ложек где-то пропало… Вечная тайна: пропажа носков, чайных ложечек и сбережений на старость. Ну была же, ну где…
– Дя-я-я!.. – верещит Бу. Она уже схватила пульт, оказавшийся в зоне досягаемости ее цепких пальчиков, но не смогла удержать – тяжелый пульт с грохотом полетел на кафельный пол. Ба-бах – и телик включился!
– Дя-я-я! – возликовала Бу. – Дя-я-я!
На ее глазах невидимый, но вездесущий и всемогущий бог Дя явил свое чудо. Лола стояла, обомлев, с чайной ложкой во рту (а вот же она, нашлась!) и смотрела на говорящие головы, пока маленькая Бу пальчиком зачерпывала пюре из баночки и увлеченно сосала. Она доказала опытным путем, что Дя может все, если его просит Бу.
Лола, уставшая и сердитая, была бесконечно и бессовестно счастлива. Она целовала красненькие (нужно сходить к доктору, какая-то подозрительная сыпь) щечки Бу, ее маленькие пухлые ручки с крошечными пальчиками (а эти микроноготочки, это же чудо!), ее пахнущую невыразимо сладко головку с пушистыми волосиками. И думала, что вот так же когда-то ее целовали мама и папа. Вся любовь мира должна окутывать коконом новую жизнь. Только это и есть счастье – родиться, впитать эту любовь и отдать ее всю другому существу.
«Полина бы меня поняла, – подумалось ей. – Она очень любила своих сестричек и братика. Может быть, там, где она есть, она тоже кого-то любит… Всех нас любит…»
Был ли у стервы Олеськи свой Дя? Не было, оттого такая и выросла.
Продано!
Работа риелтора Сергея вполне устраивала; да, ноги кормят, но как потопаешь, так и полопаешь. И работа творческая.
Какие-нибудь певцы или актеры сотни раз исполняют одни и те же песни, произносят одни и те же реплики, а он каждый раз придумывает что-то новенькое, ищет креативный подход – и даже придумал своего рода философию.
Продать можно все что угодно, если продавать дешево. За копейки наш человек купит даже то, что ему в тягость. Рефлекс такой: дешево – хватай. На рынке недвижимости это особенно заметно. Дешевка продается всегда, даже если смотришь и думаешь: тут жить невозможно. Дома без водопровода, без отопления, без окон и дверей. Дома, в которых кого-то убили и есть ненулевой риск, что убьют снова. Дешевизна – она как женская доступность: даже уродина найдет себе кавалера на ночь, если будет сговорчива.
Дорогое продать – труд. И совсем уж титанический труд – продать дорого то, что явно не стоит таких денег. В агентстве «Авалон», где трудился Сергей, бывали такие объекты. Хозяину не объяснишь – тупой и тугой, – что его халупа не стоит тех миллионов, которые он хочет за нее получить. Обычно стоят такие квартиры лет по сто, никто даже по объявлениям не звонит.
