Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом
На человека: ребенка, мужчину, женщину, на себя глядят, как на двигатель, в который только заливай топливо, чисть, украшай бирюльками, а то и просто используй, как вечный двигатель, - “все это - одни капризы”.
- Человек должен работать или давать себя иначе использовать, остальное - придурь! Ценны предметы, услуги, продукты, вещи, которые человеку дают. За это он должен. Должен! Сам же человек ничего не стоит!
Не понимаю этого отношения людей к себе, к другому (надо было сказать: “не принимаю”!), где подарком, услугой, вещью надеются “купить” в собственность человека, человеческую жизнь.
Не понимаю я в личных, семейных, родственных отношениях этого спокойствия людей, которые, подменив отношения обслугой (бытовой, материальной, сексуальной - любой), с благодушием слуг и служанок рассчитывают теперь на любовь хозяев (жен, мужей, родителей, детей, сексуальных партнеров, людей вообще).
Не понимаю и “хозяев”, которые, словно осуществив предоплату, не замечая других, как лакеев, рассчитывают на любовь, внимание и всяческую обслугу тех, кого не замечают, но считают близкими, родными.
Не понимаю, как, не участвуя в отношениях, не интересуясь ни своей, ни другого эмоциональной жизнью (то есть действительной жизнью, отражающей интересы и потребности человека), как можно спокойно рассчитывать на отношения с тобой?
А если нельзя, то как поминутная угроза потери любви близких не вынудит встревожиться? Насторожиться, собраться?! Вчувствоваться, всмотреться, вслушаться, внюхаться в другого?!
Не понимаю, как этот ужас потери не принудит вживаться в других поминутно. И до тех пор, пока это вживание не станет такой же беспрерывной привычкой, как рефлекс дышать?
Не пойму, то ли этим людям другие не нужны иначе, как предметы для насилия? Либо они сами ощущают себя продажными предметами и, поэтому, готовы принуждать и “покупать” других?
А может быть, это - психология голодных и нищих, которые за еду, обслугу, жилье и вещи готовы отдавать себя и рассчитывают на это же от других?
Может быть, это, в самом деле - психология и нравственность давно и долго, может быть всегда, голодных, или во многих поколениях..., во многих поколениях напуганных голодом? Психология пресмыкающихся за еду рабов?!
Дайте мне, доктор, то, что я у вас не возьму!
... Этой напитавшейся с детства и вволю здоровьем родной деревни, здоровьем, которое и теперь влечет ее расправиться... Здоровьем, от которого она так неистово открещивается всю жизнь, и теперь... Этой изначально глубоко здоровой, разбитной, разухабистой девочке, моей ровеснице расправиться не позволяло чувство вины.
Теперь это смутное ощущение она наполняла всяческим придуманным содержанием.
Убеждала себя в том, “какой хороший был муж” и как она недостаточно его берегла (с любящими мы не чувствуем себя должниками!)...
...Какой “чистый мальчик” был сын, и как она не доглядела...
- О, у нас с ней (снохой) хорошо все было, мы ни разу не ругались!
В действительности это смутное чувство вины жило в ней всю жизнь.
Почти осознанным оно стало, когда она вышла замуж в восемнадцать лет за “такого грамотного человека” (“Он один институт в Москве закончил. Второй - здесь кончал!”).
Это ощущение усиливалось в браке.
Оно подталкивало и дало силы подчинить привычкам мужа весь уклад семьи, сына, себя, свое сознание. В чувстве вины черпались силы забыть, что уклад, который она обозначала беспрерывно повторяемым словом “порядочный”, и самозабвенную верность которому демонстрировала всем и, во-первых, себе, был безнадежно чужд ее натуре, темпераменту, вкусу, привычкам, всему ее вольному складу деревенской девчонки.
Чувство вины заставило забыть, что этот уклад она никогда сама добровольно не выбирала. Что он был ей насильно навязан. Как, к слову, и человек, его навязавший.
Она забыла, что замуж вышла незабывшей кукол девчонкой, отчасти по беспечности, отчасти обескураженная, за не спрашивающего ее мнений “такого грамотного” человека, хорошего во всех отношениях
- Все равно ж когда-нибудь выходить! Почему ж не выйти?
Да и к удочерившей ее после смерти родителей тетке он,
только раз встретив девушку, приехал, потребовав ответа сразу:
- Отдадите или нет?! Ответ сегодня! Нуждаться она ни в чем не будет!
Парня, с которым она четыре года дружила “по-товарищески” со школы, отшил сразу.
Парней за ней ходило много. Это ей было приятно.
- Один начал было руки распускать... Я ему так два раза влепила! Никогда больше на глаза не попадался. Тогда, сами знаете, как на это смотрели. Я была бойкая. Всегда смеялась. Хулиганистая, шебутная снаружи, как, помните кино “Девчата”, Надежда Румянцева ее играет? Только та была маленькая, а я рослая. Но, чтоб чего-нибудь лишнее кому дозволить - никогда. Просто веселая была. Теперь не выходит смеяться. Вот у вас чего-то первый раз улыбнулась. Неловко. - Это она будет рассказывать уже во второй приход, когда принесет мне показать фотографии сына, мужа и свои в восемнадцать лет.
Никому не показывала. Только вам почему-то хочу показать! - она попробует быть спасибствующе извиняющейся, заискивающей, но теперь быстро откажется и от этой маски.
Она просто по-прежнему - деревенская девушка, и не знает, как с нами “городскими и грамотными” говорить. По привычке с мужем принижает себя.
Вначале она была виноватой девочкой и девушкой, от того что не чувствовала себя “скромной” - была веселой.
Потом - потому, что, искренне веря в то, что “хороший человек” не она, а - муж, старательно, со всей силой своего неистового темперамента и упорства, втискивала себя в эту “хорошесть”, но не смогла втиснуть. Она, с одной стороны, всегда не могла угодить невыбранным, неразделенным, непонятым ею его требованиям. С другой - чувствуя внутренний бунт, сопротивление и скрывая его, втайне ощущала себя лгуньей. Мужа считала все лучше. А себя плохой, и все хуже и хуже.
Теперешние утраты она ощущала справедливым наказанием за ее вину. И всеми своими масками выпрашивала прощения.
Принять прощение она не чувствовала себя вправе.
И вся эта внутренняя морока ощущалась, руководила ею, но не сознавалась.
Жить дальше, обнаружить и признаться себе, что у нее на это есть силы, значило простить себя. Именно этого - ей было нельзя!
Она просила у меня здоровья, значит - будущего, а принять просимого не могла... пока!
Об этом чувстве вины, едва выслушав и перебив, я и заговорил-с ней на первом приеме. Сразу после вопроса о самоубийстве сына.
Такое впечатление, что вы самая виноватая из всех людей на свете! Вы - бог! Вы могли быть другой. Вам надо было себя другой родить... в другом месте и времени. Вырастить себя с другим характером. Лучше б вас не было на свете! Ничего бы этого вообще не произошло!?
Сын бы не погиб и... не родился!
И мужа вы на себе, такой неподходящей ему, насильно женили! Он был беззащитным мальчиком, несмышленышем, а вы на него налетели и обхитрили..., - я наговаривал ей вслух в абсурдной форме чепуху ее невысказанных самообвинений.
- Надо было себя сломать! Выдрессировать! Вообще стать мужчиной, как он. Надо было вам его на мужике женить. Было бы у них полное взаимопонимание. И ваша бабья глупость не мешала бы - рай!
- Я думаю, вы виноваты и очень - в одном...
Я перешел на обычный тон.
- Зачем вы не обнаружили ему сразу и не показывали ему всегда, что вы не такая, какую ему спокойно видеть? Что вы -другая? Не известно какая - живая!
Я знал, к чему клоню, и не ждал ответов.
- Вы понимаете. А нет, так сердцем чувствуете, что женщина с ее желанием жить, во что бы то ни стало, всегда права. Что мужчина, юноша, который осудил женщину, обиделся на нее, посягнул на ее свободу,- не жилец! Потому, что обиделся на живое в ней, в себе, на жизнь.
Обиженный не вынесет натиска неизвестной, непонятной, непредсказуемой для него жизни! Обидится “на судьбу”. Впадет в тоску. Заболеет, сбежит. Ведь, как ни силься, от жизни с ее характерами и положениями не спрячешься!
Сын, взрослея, выбирает жену, любимую - по маме. Он столкнется в его новом времени с теми же трудностями, что и отец.
От вас время, как вы его понимали, требовало “скромности” - сокрытия себя.
В теперешнем времени и в городе тех внешних тормозов у девушки гораздо меньше. Они (тормоза) иные. Если она, как и вы, не умеет доверять себе, то, так же как и вы, переполненная собой, она не будет уметь найти свои пути самовыражения. Она будет “шебутной” на теперешний манер. Так же будет себя сдерживать внутри. И так же срываться, как с цели.
Ведь ваша сноха, несомненно, похожа на вас.
Если бы вы себя обнаружили мужу, сын бы жил в живой “неправильной” атмосфере общения отца с настоящей женщиной - мамой. Сознавал бы, что его тошнит от скучных “воспитанных”, нарисованных, полудохлых цац, которых вы ему прочили. Он бы не боялся живых, похожих на вас. Был бы заранее готов к ним. Уважал бы их характер, инициативу. Не относился бы, как к сласти. Не обольщался бы той, что его не выбрала. Выбрав, доверял бы ей, берег ее.
