Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом
А так, он интуитивно чувствовал живость мамы. Но привык, что эта живость по праву принадлежит мужчине - папе. И, что так - справедливо. А не так - вероломство, грязь, измена!
Скрыв себя, вы не подготовили сына к женщине, похожей на вас! Обманули невольно, что женщина - услада, обслуга и рабыня. Что ее приобретают за заботы, за собственные достоинства и за преданность.
Все это сын и готов был ей отдать, ее жизнью не интересуясь. Не дал ей выбрать его. Не приручил!
Единственная ваша вина в том, что, поставив мужчину с его “добром”, с его заботами и его моралью над собой, вы отказались от женщины в себе. Отказались от себя.
Там, где тесно женщине, физически тесно всякой жизни, всякому здоровью. Тесно эмоциям - жизни и мужа. Ему тоже плохо. От этого - почти все болезни. И сердце, и давление, и желудок и... усталость от жизни. Плохо женщине - всем плохо!
А вы часто видите, чтобы женщине было хорошо?!
Вот и вините себя в том, что не заботились, чтобы вам было хорошо! Не открыли и не обнаружили себя себе, мужу и сыну.
Но в этом кто ж вас обвинит! Так на Руси растят девочек уже тысячу лет.
Женщина, и мы с ней, здоровы и выживаем настолько, насколько грешны. Насколько рушим эту мужскую мораль, наступающую мягким сапогом на наших мам, жен, дочерей. И на не наших, придавленных мужской эмансипацией женщин.
Переживайте эту свою вину, за то, что вы есть и еще живы!.. Пока не надоест...
А потом будете учиться продолжать жизнь. Которую, как в рефрижератор спрятали, выйдя замуж в восемнадцать лет!
Благо силы у вас на десятерых. Перестанете ее тратить на борьбу с собой и против себя...
А то, вы просите: “Дайте мне, доктор, то, что я у вас не возьму!”.
Одно лицо!..
Во второй приход с фотокарточками..., поняв, естественно, из первой беседы, кажется, только то, что я ей не судья и не враг, и ничего больше, женщина, вынув передо мной фотографии, заговорила.
— Он, конечно, очень умный, очень нас любил и заботился, я ничего не скажу. Трудно ему, конечно, было с нами. Я его даже потом полюбила, он столько для меня... Но вообще я выходила замуж не знай зачем... Он меня привел в магазин - чего тебе купить? Проси, что хочешь! Я думаю, купит чего - значит надо замуж выходить, а мне не охота. Он вещи разные предлагал. Я отказалась. А подружки издали смотрят, мне лестно. Спрашивает тогда, денег у него много: “Ну, сок хочешь? - Хочу! - Еще стакан хочешь? - Хочу! -Еще хочешь?..” - чуть только не лопнула!.. Он такой настойчивый был! Но я замуж не хотела.
Влюблена она так никогда и не была. К мужу привязалась...
Я не буду рассказывать, что, кроме всегда больных глаз, я увидел на фотографиях ее сына...
Какого жесткого, на поколение старше ее, увидел я ее мужа в форме морского офицера.
Я увидел ее в восемнадцать лет! Это были ветер и буря! Красавица и сама жизнь! Которую я мог бы полюбить как свою жену. Не прикрытая позой жизнь!
И еще! Невеста на свадьбе ее сына - ее сноха в подвенечной фате, во время бракосочетания... Удивительно!!!
Ее сноха в подвенечной фате и она в восемнадцать лет, с косой и в шляпке!...
Ее сноха и она в восемнадцать лет - одно лицо!
Невеста сына и его мать в молодости... похожи, как один человек сам на себя в разных нарядах.
Она и жена сына были похожи, как оказалось, не только внутренне!..
* * *
В мире “мужской морали”, где приятие и неприятие себя женщиной зависит от отношения и оценок мужчины... Мужчине (от рождения господствующему), и не только ради женщины, но для собственной успешности, для собственного счастья и здоровья... Для воспитания детей полноценными, жизнеспособными людьми в здоровой, обеспечивающей будущее атмосфере... Мужчине следовало бы осознанно выбрать. Покупать ли женщину мягкостью — “все для нее”. Или поддерживать ее свободу, право на инициативу партнерством с ней — существом равным, но в нашей культуре неназванным, даже себе не представленным, незнакомым!
Специализация заканчивается...
Валерия Егоровна заканчивает специализацию.
Она давно уже не чумазит себя сурьмой и макияжем. Не лезет в глаза приставучими раздеждами. И пахнет не надушенностью, а собственной свежестью.
Занята своими делами в кабинете. Не цепляет больше. Не выпрашивает не причитающегося ей внимания у незамеченных ею людей.
- В макияже я обязана была кокетничать. А теперь отдыхаю. Могу смотреть, слышать, ощущать. И поспевать замечать, что чувствую. В другое измерение попала!
Ее кажущаяся безынициативность обернулась подлинностью Фомы Неверующего. Она не надевала на себя ничьих масок, костюмов и слов. Говорила и делала только то, что понимала и выяснила сама. Внешнее неучастие ни в ком обернулось неброской и теплой привязанностью к ней многих.
Грустно, что она уходит из кабинета.
Первоначальное безликое пристраивание к Елене Сергеевне сменилось ничем не подчеркиваемой, но твердой независимостью.
И Елена Сергеевна от этого вдруг снова стала рядом с ней той же обиженной на свою беспомощность маленькой девочкой из женской гимназии, завидующей старшекласснице.
Валерия Егоровна, наконец, не только догадалась, но впервые в жизни заметила, что и она и другие люди есть. И, как и она себе, не известны ей. Она теперь отзывается, наблюдает, и, в соответствии с силой своего сочувствования, действует.
Все эти ее изменения произошли с ней и с реакциями на нее окружающих, с моим и их восприятием ее как-то незаметно, исподволь, словно чудом.
Она открыла в себе и в мире ту реальность, которой занимается психотерапевт. С уважением относится к этой реальности. Готова отказываться от намерения ее менять, ломать, судить. В состоянии вникать в ее структуру, жизнь и законы. Способствовать ее более свободному существованию.
Стоя на пороге этой реальности, она готова теперь самостоятельно осваивать способы взаимодействия с ней в соответствии с теми задачами, которые будут перед ней как врачом вставать.
Она достаточно не враг себе, чтобы не стать самоутверждающимся за чужой счет халтурщиком. Достаточно открыта другим, чтобы хотеть и не мочь не быть им полезной. Достаточно умна, чтобы задачи эти были ей по силам.
Она готова сама осваивать терапевтическую практику, становиться психотерапевтом.
Открыта. Готова теперь к любым другим специализациям и усовершенствованиям, встречам с самыми серьезными психотерапевтами. Они будут ей доступны и понятны. Она освоила новый язык.
Доступна ей теперь и литература по предмету - предмет для нее перестал быть невидимым.
Готова она и осваивать нравственность моего цеха. Но это уже дело ее судьбы...
Четырехлетняя девочка
— Все-то вы можете разобъяснить!
- Не все, а только то, что изменить надеюсь! Может быть, и вы захотите задаться вопросом: зачем беду и горе вы благоговейно бережете, а к успеху, счастью пренебрежительны, даже брезгливы?
- А как же жертва?!
- Жертва или самоубийство?! Вы хотите .принести кому-нибудь в жертву живую женщину: свою мать, сестру, дочь? Сами-то вы готовы принять от кого-нибудь, от самой женщины такую жертву?!
Из разговора по поводу этой записки.
Четырехлетняя девочка выглядывала из травы и трогала дерево. И трава была она. И дерево было она. И золотом сквозь зелень сочилась прохладная и теплая голубизна...
Я хотел проводить, но проспал. Когда я выбежал, папа был недалеко. Я бежал, как мог. Но это расстояние не уменьшалось. Уменьшался папа. Папа быстро шел на электричку. Он всегда очень быстро ходит. Иногда папа оборачивался и махал мне рукой. Кажется, он сердился, что я не встал и не вышел с ним, а теперь вот не догоняю. Но земля стала какая-то большая, и дорога удлинилась. По ней надо было делать все больше шагов, чтобы пробежать то же расстояние. И сандалии стали почему-то тяжелее. Папа последний раз махнул мне и исчез в электричке. Электричка разогналась, пропала и увезла папу на работу. Я не догнал и не обнял его за шею. Я пошел домой, на дачу. Обратно спешить не надо было. Я не пошел по дороге. Я пробирался сквозь заросли золотистой ржи. Рожь была выше меня. Так что я теперь был не виден с дороги. А голубые васильки, почти вровень с глазами, были мне ориентирами. Васильки я стал рвать для мамы. Мама сегодня на работу не поедет. У нее каникулы....
* * *
Васильки, запах того ржаного поля я ощущаю и теперь ...
* * *
А еще раньше, на детсадовской даче в Малаховке. Я чуть не поймал сачком самолет. Я только вылез из песочницы, зачем-то взял один из сачков и услышал его. Он летел прямо к нам. Он был больше меня, но короче моего сачка. Я примерился дотянуться рукой с сачком. Не хватало чуть-чуть. Я успел сбегать за стульчиком. Поставил его посредине. Залез и вытянул сачок. Но немного не успел. Самолет оказался впереди моего сачка. Даже за хвост не успел зацепить. Надо было стул поставить ближе к забору. Тогда бы поймал. Он совсем низко летел. Большой бы одной рукой дотянулся...
