Армандо Салинас - За годом год
— А что делает Ауреа? — в свою очередь спросил Хоакин.
— О тетке я уже давно ничего не знаю. Однажды пришла с моим братом навестить нас. Что-то у нее не в порядке, все лицо покрылось прыщами, — ответила Антония. — По-моему, ее дружок-мясник не очень-то чистоплотный, а она болеет, видно, женской болезнью.
— У него сифилис, — сказал Луис.
— А-а.
— Педро, как всегда, занимается своими делишками. В один прекрасный день угодит в тюрьму. Мне его очень жалко, больно он хороший парень.
Антония поднялась с кровати, на которой сидела, чтобы убрать со стола. Она поставила чашки на пол рядом с пишущей машинкой. Подойдя к балкону, открыла дверь.
— Видели, какая отсюда панорама? Вон там, внизу, Арройо Аброньигаль. А тут потихоньку-полегоньку прямо по шоссе можно добраться до Барахаса. Хуже всего шум от транспорта. Пока не привыкнешь, глаз ночью не сомкнешь. Днем-то хорошо, развлечение, высунешься и смотришь, как бегут битком набитые трамваи из Пуэбло Нуэво и Канильехаса… И еще тут проезжают катафалки на кладбище.
— Видите, какая у меня веселая и забавная женушка, — рассмеялся Луис.
— А по воскресеньям, когда бывает коррида, вся арена заполняется народом и оттуда раздаются крики, шум, музыка… Я, наверное, глупая, но стоит мне увидеть пикадоров на своих конях и услышать, как кричат зрители, все во мне переворачивается, даже объяснить трудно. Будь я мужчиной, наверняка пошла бы в тореро, ну, конечно, не насовсем. А знаете, я ни разу не была на бое быков. Помню, в детстве, в деревне, меня водили на какое-то жалкое подобие корриды…
Антония умолкла, задумчиво глядя на улицу. Луис неторопливо закурил.
— Да, наш квартал забавный. Здесь полно всяких забегаловок, куда заходят люди, возвращающиеся с похорон. Это квартал менял, скупщиков, ростовщиков, ссужающих из тридцати процентов, проституток с площади возле стадиона, цыган. Кишат, точно муравьи. Тут тебе и бары, и погребки, и притончики, где играют в лягушку, и тиры для стрельбы, и рулетки, где никто никогда не выигрывает, и грязные харчевни, где подают неизвестно из чего сделанную яичницу. Полно чистильщиков сапог, которые целыми днями нежатся на солнышке, сидя на своих ящиках. И даже имеется школа тауромахии для туристов, — рассмеялся Луис.
Они еще долго стояли на балконе, рассматривая прохожих, возвращавшихся домой. Трамваи, набитые пассажирами, медленно ползли вверх по крутой улице Вентас.
— Ну, пойдем, Хоакин? — сказала Пепита.
— Да, нам далеко.
— Навещайте нас чаще.
— Как-нибудь обязательно зайдем.
Стоял тот волшебный час вечера, когда таинственные тени становятся сообщниками влюбленных.
— Ох, как я завидую этим женатикам, — пробормотала Пепита.
— Ничего, скоро и мы поженимся. Время летит незаметно.
— Больно долго мы ходим в женихах и невестах…
Молодые влюбленные, взявшись за руки, печально побрели по кольцевой аллее, окаймлявшей арену для боя быков на Вентас.
* * *
Когда Рамиро закончил работу, было уже семь часов вечера. Поспешно сбежал он с пятого этажа по широкой мраморной лестнице, держась за золоченые металлические перила. Выскочив на улицу, взглянул на небо. Солнце закатывалось за дома на проспекте Принцессы. Зарево заката играло на стенах домов, в стеклах окон, заливая все вокруг оранжевым светом.
День выдался жаркий, но к вечеру пролился легкий дождичек. В воздухе чувствовалась приятная влажность, освежавшая листву на деревьях площади Испании.
Рамиро, засунув руку в карман брюк, перебирал мелочь. Нащупал ключи.
Снова пошел дождь. Капли падали медленно, как бы нехотя. На небосводе, словно прочерченная циркулем, засияла радуга. Рамиро, глядя в небо, вспомнил песенку, которую распевал в детстве: «Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи!»
— Как хорошо! — пробормотал он. Но, тут же сообразив, что говорит вслух, оглянулся, не услышал ли его кто и не принял ли за сумасшедшего. Отдельная квартира! Что может быть лучше отдельной квартиры, где его дочка сможет бегать по коридору! Иметь возможность содержать семью и не думать, что до конца месяца не хватит денег! «Ни одного очага без огня, ни одного испанца без хлеба!» Великолепные слова! Но с некоторых пор они звучали для него как-то бессмысленно. Слова, ради которых он в свое время пошел воевать, перестали его трогать.
— Теперь меня ничем не заманишь в окопы, — сказал он на днях Хоакину.
Доставая мелочь, чтобы заплатить за билет в метро, Рамиро снова наткнулся на ключи от новой квартиры и забыл обо всем на свете. Он думал лишь о том, как будет счастлива жена, когда он скажет ей об этих ключах. Он словно на крыльях летел домой, чтобы поделиться с Бланкой своей радостью.
Бланка сидела на кровати, проверяя у дочери уроки. Рамиро, войдя, снял пиджак и встал у изголовья, слушая, как отвечает дочь.
— Какой сегодня прекрасный день! — начал он.
— Что нового насчет квартиры?
— Мне дали ключи.
— Где они?
— У меня в кармане…
Бланка вскочила с кровати.
— Дай посмотреть.
— На, возьми.
— У нас квартира, квартира… Слюнки текут при одном слове… Квартира! Квартира! Ох, какое счастье, Рамиро! Как я о ней мечтала!
— Надо собрать вещи для переезда.
— Соберу в одну секунду.
— Нужно будет купить мебель, квартира большая. Не дворец, конечно, но три комнаты с ванной.
— Ванная! Вот здорово! И самой помыться, и девочку искупать!
— Многое надо будет купить!
— Сколько сегодня продал?
— Как всегда. Несколько лент для пишущих машинок и несколько коробок с конвертами.
— Не знаю… Но с квартирой у меня прибавилось сил… В своем доме можешь делать все, что захочешь…
Бланка замолчала на миг.
— А солнечная сторона?
— И сторона солнечная, и речку видно.
— Мансанарес, да, папа?
— Да, дочка.
— Ох, и умная у нас девочка. Знаешь, о чем она спросила меня сегодня утром? Наверное, у сеньоры Марии нет мужа? Она всегда ходит одна, без мужчин, — сказала Бланка.
— Да, — подтвердил Рамиро, глядя на дочь, — она у нас умненькая.
Супруги стояли молча, взявшись за руки. Спускались сумерки, ясный месяц вытеснял остатки солнечного света. Безусловно, это был самый счастливый вечер в их жизни.
— Сколько мы должны?
— Посчитай сам: пятьсот ты просил в конторе. Двести должны в лавку и еще расплатиться за твой костюм. Пятьсот плюс двести и сто пятьдесят. Итого восемьсот пятьдесят.
— Почти полная конторская зарплата. Да, много мы потратили.
Бланку в начале их супружеской жизни коробило то, что Рамиро требовал от нее отчета в денежных делах. Но теперь она сама охотно брала карандаш и быстро подсчитывала траты.
— Могу сейчас же сказать, на что уходят деньги.
— Я тебе верю, но мы тратим намного больше, чем я зарабатываю.
— Наверное, я покупаю себе парижские наряды! Послушать тебя, так можно подумать, что я транжирка.
— Нет, ты не такая. Но мы не можем расходовать больше того, что я получаю. А теперь, с новой квартирой, у нас прибавятся траты.
— Я и так выворачиваюсь наизнанку, чтобы сэкономить. Не могу же я творить чудеса!
— Давай ужинать! Я голоден как волк, а это так вкусно пахнет, — сказал Рамиро, тыча пальцем в кастрюльку, дымившуюся на керосинке. Он даже привстал, чтобы зачерпнуть ложкой из кастрюльки. — Какие вкусные бобы, ты их здорово готовишь.
— Вот приноси побольше денег, я тебе еще не такое приготовлю.
— Ах, эти свинячьи деньги!
— Да, свинячьи. Только побольше бы их было…
— Ходят слухи, что к нам приедут американцы. Может, хоть посодействуют чем-то. Немцам они здорово помогли.
— А разве мы раньше не выступали против американцев? Для меня политика — темный лес. После окончания войны все газеты только и делали, что поливали американцев грязью.
— Да, было дело…
— Испании они ничего не дадут, только себе возьмут. Мы же такие олухи…
Они снова замолчали. Двор погрузился в глубокую темноту, лишь в вышине тихо мерцали звезды.
— Нам нужны деньги на переезд. Попрошу аванс у начальника.
— А сколько нужно будет платить за квартиру?
— Пятьдесят дуро. Пустяки по нынешним временам. Через полсотни лет будет наша.
— Через полсотни лет из нас трава будет расти, — возразила Бланка. — Если выживу, мне стукнет восемьдесят.
— Останется для девочки.
— Да.Бланка принялась жарить яичницу.
— Знаешь, почем купила яйца? По двадцать пять дюжина. Понял?! По двадцать пять! Ну, не позор ли это? Целых пять дуро!
Рамиро неопределенно махнул рукой.
— Можно подумать, тебе начхать на то, что я говорю.
— Да нет, не в этом дело. Просто я очень доволен.
— Да, ты прав. Я тоже довольна.
Это был поистине счастливый для Бланки вечер. Вне всякий сомнений.
