Армандо Салинас - За годом год
— Когда ты уезжаешь?
— Точно еще не знаю. Через несколько дней. Я напишу твоему отцу.
Мария занялась своими делами, не сказав больше ни слова. У этой женщины было много недостатков, но никто не посмел бы упрекнуть ее в черствости. Стоило ей чуточку разжиться деньгами, и она кинулась покупать пасынку все, что сочла необходимым. Быть может, ее толкнула на это жажда участия и ласки. Она словно старалась на то короткое время, что им еще предстояло прожить вместе, купить дружбу пасынка, дружбу, которой ей так недоставало. Как бы там ни было, к Хоакину она всегда относилась хорошо.
Любовь к Матиасу постепенно угасла. Теперь Мария лишь изредка вспоминала о нем. Особенно невыносимо становилось по ночам, когда ее охватывало страстное плотское желание, которое она не в силах была подавить. Она думала о Матиасе совсем иначе, чем прежде. Он был для нее уже не мужем, а лишь далеким воспоминанием о любви, которое она теперь лелеяла.
Вот почему, несмотря на ее бесповоротное решение уехать, несмотря на то, что у нее уже был взят билет и оформлены все бумаги, она, быть может в последней надежде на чудо, снова написала Матиасу. Мария надеялась, что он ответит ей и приедет в Мадрид проститься. Она даже вложила в конверт несколько сотенных, чтобы ему не пришлось тратиться.
Несколько дней она суетилась и хлопотала, словно желая лишь одного: поскорее уехать. Но в глубине души она надеялась на то, что Матиас ей ответит. Однако дни проходили за днями, ответа не было, и надежда уступила место неизбывной печали. А ведь она так мало просила у него. Всего лишь увидеться в последний раз!
— Как ты думаешь, он ответит? — спрашивала она у Хоакина.
— Думаю, ответит… Он приедет, ты не волнуйся.
Хоакин и сам не верил в свои слова, но ему не хотелось обижать мачеху.
Она ждала до последнего дня, до самого часа отъезда. Сердце ее разрывалось от тоски и печали. И хотя стоял жаркий, солнечный день, зимний холод сковывал все ее существо.
Все утро Мария провозилась, собирая вещи. Чемоданы были сложены: один кожаный, коричневого цвета, сохранившийся со времен девичества, другой зеленый, фибровый, твердый как камень.
К пяти часам все было готово. Оставалось еще много времени, и Мария решила пройтись по улице одна, отдавшись своим мыслям. Не торопясь, побрела она вниз по Сеа Бермудес до площади Монклоа. Там постояла, посмотрела на парк и на равнину, расстилавшуюся по другую сторону реки.
Потом так же медленно вернулась к себе.
Зашла в таверну Иларио, чтобы проститься с хозяином. Иларио наполнил два стакана риохским вином.
— За ваше здоровье! Сегодня я угощаю.
Они молча выпили. Иларио не слишком разбирался в вопросах этикета. Ему лишь пришло в голову снова наполнить стаканы и попросить Марию показать заграничный паспорт.
Бармен прочитал вслух:
Страны, на которые распространяется действие данного паспорта
ТАНЖЕР и ЕВРОПА
(за исключением России и стран-сателлитов).
— Франция — замечательная страна. Там делают отличные вина: бордо, бургундское… — заметил Иларио.
— Ладно, я пошла.
— Последний, на дорожку, сеньора Мария.
Иларио опять налил в стаканы вино.
— За ваше здоровье, — повторил он.
— Ну, я пошла.
— Вам грустно?
— Немножко.
— Я понимаю.
У Иларио были круглые выпуклые глаза. Он крепко пожал ей руку.
— Желаю вам удачи, сеньора Мария.
— И вам также.
Мария ушла. Иларио принялся перетирать рюмки.
Домой вернулся Хоакин.
— Ну что, все готово?
— Да.
— Тогда пошли. В метро будет тьма народу, надо выйти заранее.
— Возьмем такси.
— Как хочешь.
Таксист повез их по Сан-Бернардо. Мария с пасынком смотрели на улицу через стекла автомобиля. У касс кинотеатра толпился народ.
— Что идет? — спросила Мария.
— Кажется, «Третий мужчина!»
— A-а, это фильм, музыку из которого передавали по радио?
— Да. Под названием «Кафе Моцарта».
— А фильм интересный?
— Ничего. Про спекулянтов пенициллином.
— Я бы с удовольствием посмотрела. Столько лет не была в кино. Последний раз ходила с твоим отцом перед самым его отъездом.
Такси затормозило на перекрестке Гран Виа. Горел красный свет.
— Что ты думаешь делать, Хоакин?
— Еще не думал, буду обедать в какой-нибудь закусочной.
Автомобиль тронулся.
— У тебя, кажется, есть невеста?
— Да.
— Ну и как она?
— Мне нравится. Если хочешь, покажу ее фотографию.
— С удовольствием бы с ней познакомилась.
Мария взяла фотографию обеими руками. И долго рассматривала ее.
— Красивая, — сказала она и откинулась на сиденье. — Женись на ней. Теперь у тебя есть своя квартира.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Придя на вокзал, Хоакин внес два чемодана в вагон, положил на верхнюю полку.
— Тебе повезло — у окошка, будет чем развлечься, — сказал Хоакин.
— Как ты думаешь, отец придет?
— Осталось еще полчаса, наверное, придет, — успокоил ее Хоакин.
— Поезд из Барселоны прибывает утром, я справлялась.
— Может, он не хотел заходить домой.
— Может быть.
— Давай прогуляемся?
— Пойдем.
Время ползло, как черепаха. Огромные стрелки на станционных часах размеренно перескакивали с минуты на минуту. Хоакин поднял голову, чтобы посмотреть, как они двигаются.
Они подошли к газетному киоску и стали рассматривать обложки журналов.
— Хочешь, куплю тебе журнал в дорогу?
— Давай, только чтобы было побольше картинок.
— Вот в этом много фотографий.
— Осталось еще двадцать минут.
— Да.
— Он не придет, я знаю.
Торговец мороженым и шоколадом, толкая перед собой тележку, громко расхваливал свой товар. В репродуктор объявили о приходе поезда на первый путь. Встречающие поспешно бросились на перрон. Носильщики с автокарами ловко распределяли между собой пассажиров.
Мария поднялась в вагон и высунулась в окно. Она пристально смотрела вдоль перрона, все еще надеясь увидеть Матиаса. Хоакин, стоя внизу, под окном вагона, поглядывал на часы.
— Осталось совсем немного, три минуты, — сказал он.
— Уже не придет.
— Да.
— Хоакин, я…
— Говори, Мария.
— Ничего. Передай только отцу, что я его ждала.
— Хорошо, Мария.
Наступила такая минута, когда и пассажиры, и провожающие желают лишь одного — отправления поезда. Никто уже ничего не говорит, только переглядываются.
Паровоз выпустил клубы пара прямо на платформу. Круглые, плотные тучки быстро поднялись к застекленному потолку вокзала.
Поезд дал гудок, медленно задвигались шатуны колес.
Паровоз снова загудел.
— Тронулся.
— Да.
— Прощай, Хоакин, береги себя.
— Прощай, Мария. Прощай навсегда.
— Прощай.
Пассажиры, высунувшись из окон, кричали слова прощания, махали платками. Провожающие махали рукой.
Хоакин не опускал руку, пока поезд не скрылся за поворотом.
Мария прошла и села в купе. Потерянная, с отрешенным взглядом, она отдалась своим мелким, незначительным мыслям.
* * *
После ареста Энрике Роса не знала ни минуты покоя. Тревога и тоска всецело овладели ею. Девушка словно перестала понимать, что творится вокруг нее. Дом, улица, друзья и знакомые — все будто сговорились отвлечь ее от воспоминаний. Росе становилось неприятно, когда друзья смеялись, пели или даже просто обсуждали свои повседневные дела. Для нее существовал лишь один Энрике. «Энрике говорил об этом так… Энрике считал, что…» Ей казалось, что все, даже самые верные друзья, мало вспоминали его, недостаточно говорили о нем, вели себя эгоистично, праздновали труса.
— Он поплатился за всех, — часто повторяла Роса.
Его голос, ласки, весь его облик Роса не могла забыть ни на миг, ни днем, ни ночью. Она вспоминала, как они вместе гуляли по вечерним улицам, сидели в сумерках у реки. Бесшумная, тихая река, казалось, замирала у их ног. Энрике, взобравшись на край бетонного парапета, говорил о своих стремлениях и надеждах, о любви. О свободе. «Над всем этим надо еще много думать», — часто повторял он. Он объяснял ей вещи, которые она не всегда понимала, но интуитивно чувствовала, что они связаны с планами и надеждами на лучшую жизнь. Они усаживались рядышком, прижавшись друг к другу, и смотрели на водную гладь, на берега, поросшие густой травой. Деревья, вечерние сумерки — все было наполнено неведомыми голосами, неясными звуками. Вода, словно расплавленная сталь, тускло поблескивала в глубине, у набережной.
Казалось, стоит протянуть руку, и она коснется Энрике. Вспоминая его, видя его перед собой, Роса испытывала одновременно и радость и печаль. Он верил во все: в жизнь, в людей! Идя с ним рядом, она училась у него любви.
