Семья - Тосон Симадзаки

«Не хочу, не хочу», — шептала она, глотая слезы. Отец спал беспокойно, ворочался с боку на бок.

Минору встал наутро чуть свет, за ним поднялась и о-Сюн,

— Матушка, уже петухи кричат, — сказала она, надев кимоно и повязывая оби.

Красноватый свет висячей лампы уныло освещал комнату. На кухне в очаге горел огонь. О-Кура набрала красных угольков и положила их в жаровню. Тем временем проснулись о-Нобу и о-Цуру.

В семье Коидзуми, как издавна повелось, вместо домашнего алтаря была небольшая божница, называемая «митамасама» — «почтенные духи усопших». Минору подошел к божнице, поклонился. Осененный вечнозеленой веткой, смотрел с портрета Тадахиро, словно давая сыну напутствие. Сложив благоговейно руки, Минору простился с духами предков.

Столик с едой для главы семьи о-Кура и о-Сюн поставили возле большой жаровни. Мать и дочь все утро не осушали глаз. Разлили чай. И в последний раз все вместе сели завтракать.

Опять прокричали петухи. Совсем рассвело.

— Оставайтесь все дома, — сказал Минору. — Провожать не надо, даже на улицу не выходите.

Он вышел из дому один. Телом он был еще крепок, и дух у него был бодрый. Но все-таки ему уже перевалило за пятьдесят. Денег у него едва хватало на то, чтобы добраться до Кобэ, где жил Тацуо. А оттуда до земли маньчжурской еще далеко. Трудно было надеяться, что старший Коидзуми когда-нибудь вернется домой, Бодро зашагал он по дороге, Дом, жена и дети — все теперь осталось позади.

5

Взяв доску, на которой крахмалят белье, о-Юки вышла во двор. Санкити дома не было. Стоял конец октября, но солнце щедро заливало землю, и ткань на доске быстро просохла. О-Юки собралась уже нести доску домой, когда увидела Тоёсэ, приближавшуюся к их дому.

— Здравствуй, Тоёсэ! — приветствовала она редкую гостью, развязывая тесемки на подобранных рукавах и приглашая ее в дом.

— Как я давно вас не видела, тетушка, — проговорила Тоёсэ, идя по дворику следом за о-Юки. Она поднялась на террасу, шурша шелковым кимоно. Сказав несколько соболезнующих слов — Тоёсэ ни разу не видела о-Юки после смерти детей, — она села на подушку, передала поклон от свекрови и поблагодарила за заботу о своем муже.

— Я теперь, тетушка, жена биржевого маклера, — сказала она, усмехнувшись. Ее и самое это, видимо, удивляло.

В комнату вбежал мальчик с широко открытыми блестящими глазами.

— Танэтян, ты забыл поклониться тете, — заметила ему о-Юки.

— Какой Танэтян стал большой,

— Это тетушка Тоёсэ.

— Иди ко мне, Танэтян. Ты узнал тетю?

Танэо, застеснявшись, спрятался за спину матери.

— Сколько ему?

— Да уже три года.

— Как время летит! Не замечаешь, как старишься. А посмотришь на детей и видишь, что молодость-то прошла.

Спавший на циновке возле стены ребенок заплакал. О-Юки взяла его на руки и показала Тоёсэ.

— Это ваш младший? — спросила Тоёсэ. — Прежде были все девочки, а теперь вот мальчики пошли.

— Икутян! — позвала о-Юки.

O-Ику, самая младшая ее сестра, училась в одной школе с о-Нобу и жила в общежитии. Как раз накануне она приехала погостить к сестре. Девочка заварила и принесла чай.

—- А где та девушка, которую я у вас прежде так часто видела?

— Айтян? Она недавно кончила школу и вернулась домой. Совсем невеста стала.

— Да, да... Вот и о-Сюн тоже невеста.

Почти вся жизнь Тоёсэ прошла в деревне. Город привлекал ее разнообразием и новизной впечатлений. Когда Сёта снял неподалеку от Санкити квартиру, Тоёсэ простилась со свекровью и приехала в Токио.

Тоёсэ зашла к о-Юки ненадолго. В тот день она была уже у супруги директора фирмы, где служил Сёта, виделась с Морихико. Еще ей надо было зайти в лавку кое-что купить. Да и пора было превращать холостяцкую квартиру Сёта в семейный дом.

— Как я рада, тетушка, что буду жить рядом с вами. Ведь вы позволите почаще заходить к вам? — сказала на прощание Тоёсэ и ушла, видимо чем-то озабоченная. О-Юки вышла за доской, которую оставила во дворе.

Санкити вернулся домой, когда уже стемнело. Он пошел посмотреть на спящих детей: наигравшись, они сегодня рано уснули. Потом он снял пиджак, отдал его о-Юки и стал надевать домашнее кимоно. О-Юки делилась с ним домашними новостями.

— Недавно заходила Тоёсэ. Привезла от тетушки Хасимото подарок. Красивую птичку.

— Да, я помню ее. Это редкая вещица старинной работы. Ты ведь, кажется, дружила с Тоёсэ. Вот уж, я думаю, наговорились сегодня всласть.

— Мне Тоёсэ в этот раз не понравилась. Очень уж бойка стала.

— Ну, это тебе показалось. Будете чаще видеться, опять подружитесь. Что ни говори, а хорошо, когда родные живут рядом.

Санкити уже снял рубашку, когда вошел Сёта. Он сообщил театральные новости, рассказал о вечере нагаута, потом прибавил, что еще не ужинал сегодня, и пригласил Санкити пойти куда-нибудь поесть и поговорить о разных делах.

— Достань-ка мне костюм, о-Юки, который я снял. Сёта еще не ужинал, пойду и я с ним.

— До чего же мужчины беспечны, — улыбнулась о-Юки.

Санкити опять надел белую рубашку, пиджак. На Сёта вместо кашне был длинный кусок темно-голубого шелка. Поскрипывая кожаными сандалиями, он вышел из дому вслед за дядей.

— А ты стал очень похож на франтов с Кабуто-тё! Так куда же мы идем?

— Положитесь на меня, дядя. Я вам так многим обязан и хочу сегодня угостить вас на славу.

Огни города манили Сёта, суля веселье, пирушки, праздник. Днем на бирже, среди шума и сутолоки, безумных взглядов, проклятий, нескончаемых выкриков «падают», «поднимаются», несущих одним разорение, другим богатство, Сёта заряжался возбуждением, которое вечером искало разрядки. Он не мог усидеть дома. Как бабочки на огонь, ноги сами летели туда, где люди развлекались, пили, где возбуждение их чувств достигало апогея и потом умирало.

Доехали на трамвае до какой-то остановки, там Сёта нанял двоих рикш. Проехали большой мост, потом еще один поменьше.

Ветра не было, но вечер стоял прохладный. Санкити сидел в просторной гостиной, выходящей окнами на реку. Сквозь застекленные ставни видны были створки дверей, тоже застекленные. Оттуда несло холодом.

Служанка принесла углей для жаровни. Санкити, озябший, в лёгком европейском костюме, сел за обеденный стол поближе к хибати.

Заказав ужин, Сёта мимоходом бросил:

— Вот что, сестренка, шепни-ка два словечка Кокин.

— Кокин сейчас занята.

— А ты скажи только, что ей звонили. Она поймет. Служанка вышла.

— Видите ли, дядя, я вынимаю мою визитную карточку — и передо мной открыты все двери. Фирма «Сио-сэ» на Кабуто-тё — одна из самых солидных.

Сёта вынул из бумажника визитную карточку и небрежно бросил ее на стол.

Он рассказал, как идет его жизнь. Глава конторы наконец-то приблизил его к себе, и теперь Сёта один из главных служащих. Ему пришлось ради этого здорово поработать. Он не спал две ночи, приводил в порядок счетные книги. Ну и противное занятие! Но денежные дела не стали лучше. Выходной костюм, сшитый к Новому году, придется заложить в ломбард.

— Что за времена настали! — с сердцем проговорил Сёта и, что-то вспомнив, добавил: — На днях зашел я к о-Сюнтян, спрашиваю ее сестренку: «За кого ты выйдешь замуж, Цутян, когда вырастешь?» Знаете, дядюшка, что она мне ответила? «За военного, говорит, не пойду: у военных нет денег; за врача тоже не пойду. У врачей хоть и есть деньги, да они больно заняты. Пойду, говорит, за мануфактурщика. И деньги будут всегда, и новые платья». Вот какие нынче дети-то! Меня так и передернуло.

Тем временем на столе появились кушанья. Пришла Кокин. Она поздоровалась с Санкити и, как старая знакомая, села возле Сёта. Кокин была молодая, красивая гейша. Держалась она скромно, и было видно, что она получила хорошее воспитание.

— Господин Хасимото, я позову Оимацу-сан? Она сейчас здесь.

Шурша тяжелым, дорогим кимоно, Кокин вышла.