Абилио Эстевес - Спящий мореплаватель
Давно уже ушел из жизни Стивен Крейн. Он оставил «Раны под дождем», но этого было мало. Много лет назад умерла Ребекка Лой, лишив его стольких вещей, среди которых самыми незначительными были Шопен и ноктюрны. Несколько лет назад случилась еще одна смерть, нелепая смерть великого Шервуда Андерсона (хотя в каждой смерти, наверное, есть нечто нелепое и одновременно торжественное). Ну кому могло прийти в голову умереть в Панаме? Да еще и проглотив зубочистку, на которую насаживают оливку из мартини? И ни «Детство на Среднем Западе», ни его воспоминания не были тем, что называют «хорошими книгами». Что до Хемингуэя… он не умер: он получил Пулитцеровскую премию за «Старика и море». Доктор так и не узнает, что в том же году он получит еще и Нобелевскую. Сам доктор считал, что нет ничего более похожего на смерть или убийство, чем парадно одеться, чтобы какой-нибудь наверняка дурно воспитанный, как ему и положено по статусу, монарх вручил тебе премию, носящую имя Нобеля, человека, который изобрел динамит.
С каждым годом доктор чувствовал себя все более одиноким. С каждым разом ему все нужней становились эти зимы, и снег, и прогулки в теплом пальто и резиновых сапогах по замерзшим озерам. Иногда после обеда он ходил на зимнюю рыбалку. Больше, чем улова, он искал тишины. И не просто тишины, а той, что он находил лишь на озерах Мендота и Монона.
В зимние месяцы озера застывали, и по ним можно было ходить, как по дороге.
Когда мистер впервые оказался в этом доме и в этих местах, его еще не называли ни мистером, ни доктором, и он даже и не мечтал о таком звании и не претендовал на подобную мудрость. Ему еще не снились ни Куба (имеется в виду страна Куба), ни Стивен Крейн, ни Шервуд Андерсон, ни Ребекка Лой, ни война. Ни, тем более, желтая лихорадка, которая тогда еще беспрепятственно выкашивала людей. Он еще ничего не знал о кубинском ученом по имени Карлос Финлей, открывшем переносчика желтой лихорадки. Он не знал еще, что, привлеченный названием острова, звучавшим как название его маленькой деревни, он вступит в армию, где познакомится с выдающимися людьми.
Сэмюель О’Рифи родился в крошечном селении Висконсина под названием Куба-Сити, там, где река Висконсин впадает в Миссисипи, недалеко от границ Айовы и Иллинойса. Там он провел первые десять лет своей жизни. Еще до того как нойги в школу, он выучился читать и понимать человеческое тело по старой «Анатомии» Грея. И он ощутил огромную силу музыки благодаря двум рабочим своего отца: высокому, розовощекому и белокурому голландцу и низенькому толстенькому негру, с которым голландец был неразлучен. Их союз (о котором поговаривали всякое) был прекрасен тем, что они, работая на рудниках, пели дуэтом удивительной красоты ( песни на языках, которых Сэмюель не понимал.
Дела отца, связанные с железной дорогой и железными рудниками, шли хорошо, и в 1881 году семья решила улучшить свое положение, переехав в Мэдисон.
Был построен домик на берегу озера Монона, на улице Моррисон, хотя никто уже не помнил, называлась ли она так с самого начала. Тот самый, хоть и немного изменившийся, домик, в который приедет Валерия спустя столько лет.
Сэмюель, никогда до того не видевший моря, так обрадовался озерам Монона и Мендота, словно это были Атлантический и Тихий океаны. Он научился рыбачить и полюбил опасное удовольствие от плавания под парусом, а вернее — наслаждение от преодоления опасности. Он научился любить тишину, но не всякую тишину, а тишину скованных льдом озер. Именно здесь он принял амбициозное решение о том, что хочет способствовать прогрессу человечества, и, более скромное, что станет врачом. Именно здесь, в этой тишине, он решил, что уедет в Чикаго, в Нортвестернский университет, поскольку в Мэдисоне все медлили с открытием медицинского факультета.
Когда в 1890 году он получил диплом врача, ему было двадцать три года. Рассказывали, что он был высоким, энергичным молодым человеком спортивного вида, не слишком привлекательным, если посмотреть, но в высшей степени привлекательным, если присмотреться получше. Его обаяние исходило из силы его характера, решимости, образованности, элегантности и уверенности, сквозящих в каждом его жесте. И это было объяснимо, недаром он происходил из весьма обеспеченной семьи, одной из наиболее уважаемых семей в Мэдисоне, Висконсин, обладал живым умом и, что еще важнее, умением общаться с людьми, харизмой, которая превращала его в центр всеобщего притяжения, где бы он ни оказался. Год или два он проработал врачом в Милуоки, в больнице в бедном районе. Когда началась война за Кубу, он пошел в армию военным врачом. Им двигал не патриотизм, который ему, человеку умному, всегда казался смешным, и не дух авантюризма, который, в общем, был ему присущ. Нечто более простое, или более сложное, подтолкнуло его к этому шагу: забавное совпадение названий — маленькой деревушки, где он родился, и далекого экзотического острова, о котором он ничего не знал и о котором никто никогда ему не рассказывал. И он уехал на юг по железной дороге из Цинциннати через Ноксвилл до Дороги Слез в Чаттануге, пересекая бескрайние равнины и нескончаемые леса, мимо высоких гор и величественных пейзажей, которые все же пробудили в нем национальную гордость. А еще в этом же поезде он познакомился с Шервудом Андерсоном. И уже вместе друзья сели в Бей-Каунти на корабль до Сантьяго-де-Куба.
С первых же дней Сэмюель О’Рифи был очарован этим знойным островом с необычными домами, на крошечные балконы которых выходили, как без устали повторял Андерсон, прекрасные смуглые женщины, и махали им руками, и улыбались так, словно вся их жизнь была в этих приветственных взмахах и улыбках. Там доктор обосновался и сделал себе имя. Там, на одном из пляжей к западу от Гаваны, он построил дом из дерева, привезенного из лесов Орегона. Там он случайно обзавелся кубинской семьей. У него родилась дочь-мулатка, которую ее мать, негритянка из Альто-Сонго, чудом оказавшаяся на жизненном пути доктора, решила назвать Висента де Пауль.
Каждый год он ездил в Мэдисон, потому что есть люди, которым пейзажи нужны так же, как воспоминания. И эти люди настолько щепетильны или экстравагантны, что им нужно учиться умирать там, где они научились жить.
И вот весной 1954 года доктор О’Рифи, которому тогда исполнилось славных восемьдесят семь лет, читал при помощи лупы роман. Действие романа разворачивалось в Венеции, но, в отличие от книги Томаса Манна, он разочаровывал его и вгонял в тоску. Вдруг он услышал грохот, словно раскат грома, сопровождаемый обычным в таких случаях сотрясением воздуха.
Он оставил книгу на тумбочке, осторожно заложив страницу лупой.
Вышел в Моррисон-парк. В саду он поднял руки, бодро потянулся и вдохнул запах ясеней. Белка перепрыгнула с дерева на дерево. Он увидел, что в соседнем парке мальчишки играют в баскетбол, и ему захотелось побегать с ними. Трава была еще мокрой от росы. Было десять часов утра, когда он сделал первые несколько шагов по озеру, походившему на огромное зеркало, в котором отражалось весеннее солнце.
В тот же самый момент, только часы будут показывать на час больше, потому что между Мэдисоном, Висконсином и Гаваной всегда был час разницы в пользу (или во вред) острова, Мамина услышала раскаты грома и предположила, что близится гроза. Настоящая летняя гроза, подумала Мамина, которой было уже шестьдесят восемь лет и которая, естественно, знала все природные, и не только природные, но от этого не менее неизбежные катастрофы.
В Мэдисоне начиналась весна и таяние льда. На Кубе так все время и стояло лето, кроме пяти или шести ночей в январе, когда можно было дышать.
Мамина выглянула на террасу и обнаружила, что небо, без единого облачка, залито белым светом. Дождя не было. И он не собирался. Душное, безветренное марево этого утра предвещало долгую череду дней без дождя.
Откуда же слышались тогда эти раскаты грома, заставившие ее вздрогнуть?
Она спустилась на пляж и зашла по щиколотку в воду, не обращая внимания на то, что на ее ногах велюровые тапочки, которые доктор всегда привозил ей из Висконсина. Вокруг ее ног сбились стайки крошечных рыбешек. Она была напугана, сама не зная чем. Она не знала, что делать. Она почувствовала тяжесть в груди, которую всегда связывала с предчувствиями. Мамина, считавшая себя экспертом в области предзнаменований и дурных предчувствий, поняла, что в каком-то уголке Земли происходит что-то плохое, что касается ее.
В это же самое время мистер спокойно шагал по еще покрытой льдом поверхности озера Монона. Звук шагов по льду слышался сильнее, чем зимой. Снова раздался грохот. Лед вздрогнул и пошел трещинами.
Доктору это показалось забавным, и он, улыбаясь, сделал еще несколько шагов. Всем телом ощущая, как ломается лед, он чувствовал, что молодеет, ему казалось, что с каждым толчком он теряет годы. Вдалеке появились черные дорожки разломов.
