Александр Покровский - Калямбра
Гимн Москвы.
Его всегда играют, когда поезд подползает к столице.
И вот сочетание «Родины», мусора и гимна натолкнуло меня на мысль, что такие надписи пишут потому, что не хотят изменений.
Ведь понятие «Родина» предполагает то, что ты вернешься через много-много лет на то памятное для тебя место, а там – вот она березка, как выросла сама, так и растет, и скамейка та же самая, и обшарпанный угол стены, и подъезд твоего дома, и перила без пролетов.
* * *Цветы – это важно.
Встречал я как-то приятеля у метро.
Я должен был его к себе в гости привезти.
Прошли мы с ним пять метров, и он говорит:
– Стой! Надо цветы купить твоей жене!
Приятель в форме капитана первого ранга, и в цветочном ларьке он произвел, конечно, впечатление на продавщицу.
– Вам хризантемы упаковать? – спрашивает она.
– Так донесем! – важно говорит он ей, долго и придирчиво осматривая каждую веточку.
А потом добавляет:
– Мы ж их сперва даме преподнесем, а потом, глядишь, и в салат накрошим! Все ведь зависит от того, чем мы будем сейчас встречу запивать! Мало ли! Надо бы еще как-то все это украсить. А аспарагусы у вас, девушка, свежие? – и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Вот, помню, сидели мы однажды с одним орлом на его же кухне. Десять лет не виделись, встретились, и все вспоминаем, вспоминаем. И так хорошо вспоминали, что не заметили, как все традесканцию на подоконнике у него объели. Во как! Спохватились только, когда алое начали жрать! А был у нас Мишка-артеллерист, так он однажды на спор два часа коланхое уминал. Хорошо, хоть водка была!..
Я приятеля из того ларька еле утащил.
Он бы еще ни то девушке рассказал.
Она смотрела на него, распахнув глаза.
Очень он ее впечатлил.
* * *Они отменили бесплатные письма солдатам. Те самые, которые солдаты посылают домой.
В каждой части были такие конверты. Раньше в них можно было положить письмо и, надписав адрес, вручить ротному почтальону. Тот относил письма на почту, и там их принимали. Бесплатно.
Теперь государство не собирается за них платить.
Знаете, во время Великой Отечественной тоже были солдатские письма.
Треугольники. Люди попадали в страшную мясорубку почти ежедневно, и если они из нее выбирались, то они писали домой матерям и любимым. Они писали все что угодно, пусть даже полную чушь, но что бы они ни писали, это всегда означало только одно: «Я здоров. Все хорошо!»
С фронта шли миллионы писем. Их ждали. Их боялись и их очень ждали все эти дни войны.
Бесплатные солдатские письма были в России всегда. Воевала Россия или не воевала, они существовали, и какую бы ерунду в них не помещали, скажем, в русско-японскую, родные и близкие, читая их, понимали только одно: слава Богу, живой.
Теперь солдату платят целых 250 рублей.
На них можно купить несколько пачек сигарет или несколько раз проехать в метро, если, конечно, в том месте, где служит солдат, имеется метро.
А можно купить на эти деньги сладкое – конфеты или булочки, пирожные, пряники, сгущенное молоко.
В армии солдатам не хватает сладкого. В солдатском ларьке за дешевыми конфетами всегда выстраивается очередь.
Теперь это надо будет делить с письмами.
Конечно, пишут домой меньше, чем раньше. Появились телефоны, можно позвонить. Но телефонные разговоры не оставишь на память, не сложишь в заветную коробочку, не перечитаешь, а матерям хочется перечитывать.
Любят они это дело.
Они садятся за стол, неторопливо раскладывают письма и читают, читают, улыбаются, разговаривают с ними. Потом в дело идут фотографии – их тоже раскладывают и рассматривают.
Но начинается все с писем.
Моя мать до сих пор их хранит.
* * *А я знаю, из-за чего весь сыр-бор. Он из-за справедливости. Наш министр обороны очень справедливый человек. Написано же, что служить должны все – вот он и старается. Все так все. Никаких исключений. А то что же получается? В детский садик ходили вместе, а как в армию идти, так половина скрипачей? Так, что ли? Нет вам, нет! Количество отсрочек мы еще скорректируем, а студентов – после институтов достанем. Никто не уедет за рубеж! Так и зарубите себе на носу!
Крик матери в военкомате: «Так у него же после аварии в голове железная пластина и позвоночник!» – «Что позвоночник?» – «Поврежден!» – «А мы про позвоночник вам ничего не сказали, а по пластине он годен!» – «Как?» – «Так!»
Голос за кадром: «И хорошо, что пластина, ему каску надевать не надо!»
А если мать закричит, что вес у ее сына 42 кило при росте 1 метр 60, то ей на это скажут, что определят его в авиацию, там легкий народ требуется.
Ой, ма! Давно надо привыкнуть, что Россия – страна наоборот. Во всем мире так, а у нас кверху ногами. Во всем мире генералов готовят под армию, а у нас армию под генералов.
Поэтому и призываем 42 кило с железной пластиной.
И в бой он пойдет за Родину, за Россию.
Вот только большая она, да и подумать о тебе ей недосуг. Все как-то некогда, некогда.
И будешь ты один.
Говорят, что один в поле не воин.
Врут. Это не про наше поле говорят.
В нашем поле все воины. Просто от одного воина до другого расстояния очень большие, да и связи нет. Не докличишься. Вот и выходит, что ты, вроде, один.
А на самом деле вас там до хера.
И все как на подбор – на сотню полтора раза на перекладине подтягиваемся.
Русичи, мать вашу, в кирзовых до сих пор сапогах!
А голова как картошка на палочке над воротничком гимнастерки торчит.
Ах, Русь, Русь! Где ты? Что ты? Как ты? Все спросить тебя хочется: Русь, а Русь, ты когда нас любить будешь, а? А то все мы тебя любить должны, да опять мы! Безответная какая-то все у нас с тобой любовь. Покажи нам хоть раз свое личико, чтоб знали мы – вот она, мать-то наша! А то все вместо твоего лица харя какая-то лезет, да и представляется харя та исключительно от твоего святого имени.
От того и сомнения наши: а есть ли у тебя вообще-то лицо? А, может, и нет его? Может, оно повреждено безвозвратно, или болезнь какая-то ее перекосила?
Может, мурло это, что все время лезет вперед и в нас тычется, и есть то самое обожаемое твое личико? А нам и невдомек! И не понимаем мы.
Как ты считаешь, а, Русь?
* * *О совести нации.
Жила нация без совести, потом появилась совесть, которая стала ходить за нацией и предлагать себя.
А нация отказывается, говорит: «На кой мне?» – а та все талдычит: «Но это же общепринятый общественный институт, как вы не понимаете? В цивилизованном обществе, кроме нации, существует еще и совесть!» – «Это ты-то совесть моя?» – «Это я!» – разговор без конца.
* * *А тут мне еще пожелали: «Пусть вам улыбнется счастье!»
Я, как человек подозрительный, сразу же стал выпытывать: «А как оно улыбнется? А улыбка большая? На какую величину? А это точно улыбка, а не оскал? А почему вы так решили? Чем руководствовались? А оно только улыбнется и все? Без последствий? Это будет как разовая акция? А что понимается под словом «счастье»? А слово «улыбка» означает растягивание губ?»
