Александр Покровский - Бортовой журнал 6
Обзор книги Александр Покровский - Бортовой журнал 6
Александр Покровский
Бортовой журнал 6
О, дайте вечность мне, —
и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
Иннокентий АнненскийБортовой журнал 6
Россия, Россия, Русь святая, где ты, что ты, как ты в сердцевине и на окраинах?
Да неужто же ты жива еще – дышишь, дышишь на манер того заиндевелого путника, что не рассчитал свои силы и двинулся в путь в надвигающуюся пургу; и как он вышел, все видели, а вот только не дошел он вовсе до пункта своего назначения, упал, сердешный, разметав по просторам свои стылые ноги, и снегом его занесло, запорошило; а потом окрестные ребятишки нашли его в поле, кликнули мужиков и баб, а те и подсуетились – и ну слушать биение сердца: вот ведь оно, вроде как бьется! – отчего и притащили они бедолагу поближе к жилью, раздели, уложили в лохань и давай его водой поливать – сначала и вовсе холодной, а потом все теплей и теплей.
И порозовел наконец горемыка, разверз уста свои непослушные да и выдохнул тихонько: «Чайку бы!»
* * *Рассудочность – главное украшение нашего ума, лишение которого в высшей степени бедственно, а приобретение, стало быть, чрезвычайно трудно.
Вглядитесь в наши лица. Не правда ли, рассудочность – вот то, что бросается в глаза во-первых, а ублюдочность – во-вторых.
И здесь под ублюдочностью я понимаю только то положение, что человек, облеченный доверием, каким-то непостижимым образом все время оказывается у блюда.
Все дело в поводыре.
А поводырь – рассудок.
* * *Вот это да! Судебная коллегия по гражданским делам Санкт-Петербургского городского суда отказала капитану первого ранга в отставке, инвалиду второй группы Измаилу Познянскому в признании его участником войны.
В 1944 году он стал курсантом Ленинградского подготовительного училища. Суд посчитал, что курсант такого училища на воинской службе не состоял. И все его товарищи, что волею судьбы оказались в Ленинградском и Владивостокском училищах в это время, тоже не служили, а потому у того, кто этого статуса добился раньше, необходимо его отнять.
Во как! Присягу приняли в 1944-м, но это все не считается. Присяга не основание.
Как в карауле с оружием стоять пятнадцатилетним пацанам по ночам, так к этому основания есть, а вот для признания того, что караул с оружием в пятнадцать лет – это воинская служба, так сразу и не находится никаких оснований!
И Постановление Совнаркома № 330 от 1 марта 1944 года, и Приказ наркома ВМФ Николая Кузнецова – это тоже не основания? Браво!
И медали «За победу над Германией» и «За победу над Японией» отберут.
Люди жизнь прожили, но в конце ее выясняется, что все было не так? Вот это пощечина!
И почему стариков на самом пороге смерти у нас ею награждают – на это, ребята, у меня ни объяснений, ни приличных слов не находится.
То есть в училище они пошли только из-за того, чтоб там время переждать, потому что там сытнее было? Ну, блин!
И это у нас навсегда.
У нас на службе были такие отделы кадров, и сидели там люди, которые учитывали, где ты и как служил.
Вот посылают тебя на подводную лодку, а вдогонку шлют приказ, а потом тебя прикомандировывают к другой лодке, но приказ куда-то теряется, и потом получается, что ты не служил, что тебе это только так показалось, потому что по всем приказам получается, что несколько месяцев ты неизвестно где пропадал, и они, эти месяцы, тебе в пенсию не засчитываются, и потому ты должен их искать и всем доказывать, что в это время ты нигде не бегал.
После увольнения в запас всеми этими подсчетами и пересчетами занимаются уже не отделы кадров, а военкоматы, но и те и другие объединяет одна страсть – они изо всех сил пытаются доказать, что никакой ты не герой, а совсем наоборот, и сам по себе ты никто.
Служба – это непрерывная череда унижений. И она у нас такая, что кто-то жизнь кладет на алтарь Отечества, а кто-то штаны протирает, но выигрывает всегда тот, со штанами.
Поразительным образом чиновники могут воспитать в народе ненависть к власти.
Этих курсантов по всей стране осталось всего 180 человек, им уже по 80 лет каждому, и дело даже не в цене вопроса – по 500 рублей на каждого – дело в том, что в конце жизни надо обязательно человека растоптать.
* * *Правда очень нужна. Она как зуд.
Обязательно надо переименовать улицы.
Не надо имен убийц. Убийца должен оставаться убийцей. Пора выздоравливать.
* * *Офицеры – это звание надо заслужить.
Власть боится кастовости. А ведь именно ей обязана, скажем, Германия. Без нее не было бы побед рейха.
Наши же великие полководцы посылали солдат на минное поле и считали, что это нормально.
Суворов, когда переходил Альпы, рисковал так же, как и любой солдат его армии.
А тут – полное презрение к человеческой жизни. Тот не офицер, кто о солдате не думает.
* * *Начальники – их дуновение приносит. Случится как-нибудь дуновение, и принесет оно начальника, и как только приземлится он, так сейчас же и поменяет всех родственников и друзей прошлого начальника на собственных родственников и друзей.
Оттого-то и история на Руси всегда была историей смены одних родственников и друзей на других друзей и родственников.
А на саму Русь это никак не влияет, потому что блохи были всегда, и только собаке, запаршивевшей совершенно, решать, когда пришло время окунуться в речку, да не сразу, не вмиг, а постепенно, погружаясь все медленнее и медленнее, чтоб дать, значит, им, кровососам, время собраться, подняться повыше и скопиться в одном только месте. Ато место– нос собачий. И вот когда все эти злыдни сойдутся на этом самом носу, вот тогда-то псина и погрузится в воду вдруг, а они и утопнут.
* * *Все, что ни делает начальник, все он делает во благо.
Наделавшего рассудит время.
* * *Ой, до чего же мне нравится все в России – и это нравится, и то. Вот намедни наш губернатор опять чего-то сломал. Чего-то старинное. Он намеревался еще сломать, но профессора немытые ему не дали.
А жаль! То-то было бы чудно!
* * *9 Мая – день скорби. У меня воевали и отец и дед. Когда просил отца рассказать о войне, он всегда говорил: «Война – это грязь». Он шестнадцатилетним пацаном со своей матерью и двумя малолетними сестрами 22 июня оказался в Бресте. Потом – три года под немцами. Питались чем придется. Отца чуть в Германию не угнали. Мать схоронили.
Малолетняя моя тетка 22 июня в 4 утра видела, как по пешеходному мосту через железнодорожную станцию Брест бежали солдаты в исподнем. Они бежали в белом – кальсоны и рубашки, а головы они прикрывали подушками от шрапнели. Немцы заняли город. Боевые части пошли дальше, полевая жандармерия осталась наводить порядок. Эти расстреливали на месте любого, кто оказывал хоть малейшее сопротивление.
Всюду на обочинах лежали убитые люди. В основном – молодые ребята. Моему отцу немец прикладом выбил все передние зубы за один только косой взгляд.
А дед воевал в Гражданскую, финскую и потом прошел всю Великую Отечественную. Он привез семью в Брест за несколько дней до войны. Назначение получил. 22 июня он ушел по тому мосту. Он вышел из окружения, добрался до своих, а потом через три года вернулся в Брест и отыскал свою семью. Вот такие бывают чудеса.
Их в землянке бомбили наши, когда на Брест наступали. Они еле из нее выскочить успели.
А потом всех ребят, достигших восемнадцати, что под немцами были, спешно призвали и с ходу бросали в бой. Даже в обмундирование не переодевали. Мол, под немцами был – искупай кровью. Они и искупили. Пали почти все.
Я собираю воспоминания солдат о той войне. Я собираю то, что они рассказывали своим сыновьям и внукам.
Вот только некоторые:
«…Дед Гена был переброшен под Москву в ноябре в составе так называемых «сибирских дивизий» (не путать с дальневосточными, одетыми и вооруженными), а они были совсем без оружия («Добудете в бою»), вот и стоят у меня в ушах до сих пор его слова, когда он говорил об атаках: «Бежишь и думаешь: блядь, ну хотя бы ножичек!!!»»
Или:
«…Нас везли на фронт долго. Остановились как-то в степи, вывели несколько человек, поставили перед вагонами и расстреляли. Расстреляли просто так. Для острастки…»
А вот еще:
«…Мы «ура» не кричали. В атаку когда идешь, то кричать не можешь. Это в кино кричат. Мы – молча. Встала в атаку рота, побежала, я бегу, оглянулся – один бегу. Всех положили. Мне сержанта дали.»
«...Ворвался в немецкий блиндаж, а в руках – только саперная лопатка. Очнулся – вокруг куски мяса. Мне потом говорили, что я четырех немцев зарубил. Чуть под трибунал не отдали. Говорят, что надо было их в плен брать.»
«…Нас не очень-то и кормили. Кухня всегда опаздывала. Видно, списывали продовольствие. Выписывали как на живых, а после атаки – где они, живые-то? Шли по грязи трое суток. Налетели самолеты – небо от них черное. Я потом в поле один встал.»
