Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Болезнь, она всегда ищет слабое место; мороз и задушил шамана. Но постепенно Сайрэ уверил, что мороз тут ни при чем — без духов разве может такое случиться? Люди даже слушать не захотели бы его, если бы надумал покаяться…
Вот и опять на плечи старика легла тяжесть. Как-то все нескладно получалось у него в жизни: удача всегда рядом с бедой и задетой за самое живое совестью. Может, так оно и должно быть, может, и все другие шаманы чувствуют то же самое, только ничего в этом не видят дурного? "Нет, у якута Токио дорога вроде бы ровная", — подумал Сайрэ.
Вспомнив Токио, старик нахмурился — и мысли его опять вернулись к Мельгайвачу, Пайпэткэ, к Курилю и Пураме, к ненавистнице Тачане.
…Сайрэ взглянул на хвост Хуораала: ага, кажется, он подъезжает к озеру. Тут должна быть ложбина, а на ней следы от оленьих копыт. Только что-то пока не видно следов. Старик заерзал, начал разглядывать снег, потом осмотрелся по сторонам. Нет — рано еще: он ведь слишком медленно ехал, задумался. "Надо погнать оленей…"
И старик крикнул, взмахнув вожжами. Нарта стрелой понеслась в темноту.
Так он ехал долго, все подгоняя и подгоняя оленей и ни о чем больше не думая. Наконец он заметил, что звезды поднялись чересчур высоко. Тревога легонько пошевелила на его голове волосы. Но нет — кажется, вот она, и низина… Что-то темнеет вдали — наверно, табун. Только следов почему-то не видно… Сайрэ привстал на одно колено, сильно стегнул вожжами оленей.
А тем временем темные пятна расплылись, пропали. И следов опять же не видно: снег ровный, прилизанный, и заструг, заметей мало. "Что за оказия!" — совсем насторожился Сайрэ, приостанавливая оленей. Он поднялся с нарты — и вздрогнул. В свете сияния впереди вырисовывалось что-то высокое, черное.
"Тьфу! Так это куда же я заехал? — удивился Сайрэ. — Это ведь Ентэгэ, Святой Нос! До самой Куропачьей речки доехал…"
Огромная едома у Куропачьей речки оканчивалась высоким обрывом, скалой, сбоку похожей на огромное дерево без ветвей. Русский поп приезжал как-то сюда — и назвал утес Святым Носом. Проплывая на лодках мимо этого чудища, люди старались держаться подальше от Носа, боясь, что он обвалится, — рухнет… Стало быть, Сайрэ проехал лишних целых три якутских шагания и отклонился далеко в сторону!
"Как же так получилось? — оторопел старик, понимая, что олени без отдыха и кормежки теперь до озера не дотянут. — Одурел я от старости, что ли? Память моя отупела?"
Делать, однако, нечего. Надо оленям дать передышку — пусть пожуют ягель. А что делать ему? Стоять, ходить? Или на нарту лечь?.. Нет, старик знает, что лучше всего вырыть в снегу ямку, лечь в нее и вздремнуть. Не страшно. Хвост Хуораала задрался к самой верхушке неба — значит, скоро наступит утро, станет немного светлей. К тому же он не заблудился и хорошо знает, куда потом ехать.
Старик отпустил оленей пастись, нашел сугроб, раскопал его и сразу улегся. Неплохо бы посидеть у костра. Но возле костра не отдохнешь: только придет сон, а огонь потухнет, тальник сгорит. Лучше сразу забраться в сугроб: снег в глубине теплый, ветер в ямку не залетает… Вот только немного поясницу и ногу ломит. Но это от долгого сидения на нарте, это ничего, это пройдет… Сайрэ снял одну рукавицу, подложил под себя. Так совсем хорошо. Вверху блещут звезды. Они подмигивают — желают спокойной ночи. Можно закрыть глаза и уснуть. До Тинальгина недалеко. Отдохнувшие олени мигом прикатят его к вальбэ. А там костер, чай; может, Тинальгин раздобрится и заколет жирного оленя…
С этими мыслями Сайрэ и задремал. Задремал, однако, не крепко и ненадолго. На край тундры выкатилась луна, и старик зашевелился, потом вскочил.
— Что? Кто это? Пайпэткэ? Это ты, Пайпэткэ?.. Фу ты! Жена пригрезилась…
Совсем успокоившись, он улегся поудобнее и теперь уже не задремал, а заснул.
Сон его длился долго, и был он крепким, очень спокойным. К середине дня Сайрэ чувствовал, что пора бы и подниматься. Но вставать ему не очень хотелось. Даже напротив, было приятно лежать до тех пор, пока глаза не откроются сами. Тем более что мороз вроде бы ослабел. Нет, ослабел — это точно; снежок как будто бы перепархивает… "Подожди: как же так получается, что шаман Токио внушает без всяких усилий? — неожиданно задумался старик. — Что захочет, то люди и делают… Тачана, Мельгайвач, Пайпэткэ… Как это сразу они подчинились ему? Вот бы мне так… Ни подсматривать за людьми, ни сплетни выслушивать… И надеется Токио на слова, которые вдруг придут на язык… О чести шаманской он вовсе не думает. Кому уважение — тому и доверие? А кто же его уважает? Девчонки сопливые? Неужели он сильнее меня?.."
Сайрэ повернулся на спину — и тут почувствовал сильный прострел в ногу и поясницу.
"Ой, что ж это со мною случилось? Никак заболел… — Он привстал — и дернулся, скособочился: в поясницу будто укололи шилом. — Э-э, надо скорей подниматься, а то не встану потом. Ехать надо".
Прижав к пояснице руку, старик на коленях выбрался из сугроба, попробовал встать на ноги. Но его словно ударили по спине камнем. Он пересилил боль и, согнувшись крючком, шатаясь, поплелся к оленям.
Ветер гнал по тундре густую поземку. Святого Носа старик не увидел. С каждым шагом он чувствовал все более страшную боль, которая вдруг выпрямила его спину, но подкосила ноги. Сайрэ упал. Однако поднялся. Сделал еще шаг.
Снова упал и снова поднялся. Еле-еле добрался сквозь летящий снег до оленей.
А когда добрался — увидел, что олени сильно запутались в сугробе. Скинув варежки, принялся выправлять сбрую. Выправил — и обрадовался. Но только разогнул спину, чтобы шагнуть к нарте, как из груди его сам собой вырвался дикий, нечеловеческий крик: боль полоснула его с такой силой, что все кругом сразу скрылось в страшной черно-золотой тьме. Олени шарахнулись от этого крика. Но Сайрэ устоял на ногах — и когда тьма просветлела, он переставил одну ногу, потом вторую в направлении нарты.
На какой-то момент боль освободила его, однако только затем, чтобы он наконец осознал весь ужас своего положения. Поземка быстро переходила в пургу; земля и небо скоро соединятся, а ему надо править оленями, выбирать дорогу, удерживаться на нарте, иметь запас сил на случай еще большей беды.
Со всем этим ему, наверно, не справиться… И варежки он растерял… Ужас арканом сдавил ему горло. "Надо пересечь большую равнину, дальше холмы, за холмами озеро Силгагай", — подсказывала услужливая память, только подсказка эта была вроде жалкого, горького бормотания. И как раз в этот момент до слуха старика донесся крик хагимэ — крик дурной птицы, предвещавшей, наверно, смерть. Сайрэ сразу забыл обо всем на свете. "Неужели и я помру?" — подумал он — и вдруг, дико озираясь по сторонам, отчаянно, отрывисто, как на каком-то страшном камлании, закричал:
