Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Голова юкагиров Куриль воспринял смерть шамана Сайрэ с тайной радостью.
Кончилась власть старикашки, из-за которого он превратился в простого сборщика ясака. И уж в открытую можно было радоваться предсмертным словам шамана. Пусть Тачана и уверяет людей, что Сайрэ испортили и съели чьи-то духи: отречение от шаманства все же произошло, и отречение не какого-нибудь простачка, на которого можно махнуть рукой. Вместе с тем все случившееся сильно встревожило Куриля. Как-никак, а тундра долго жила слухами о делах
Сайрэ, о делах то очень добрых, то очень жестоких, однако всегда не пустячных. И стоит даже такой бесславной шаманке, как Тачана, указать на чукотских или якутских духов, как может произойти такое, чего и предугадать нельзя.
Все свои мысли, чувства и предчувствия голова юкагиров, однако, скрыл и за лучшее посчитал повести себя перед разноязыким людом достойно, чинно и даже заботливо.
Похороны шамана — дело сложное и ответственное. Это не то что похоронить богатую женщину. Там не страшно допустить ошибку. А если земле предается шаман — тут гляди и гляди. Малейшая неосторожность или оплошность — и умерший станет всепожирающим духом. Одна неосторожность уже была допущена — у Сайрэ отломился палец. Люди, правда, утешали себя мыслью, что шаман в тот момент был живой, однако теперь соблюсти ритуал старались с великой точностью. А тут еще требовательность Куриля.
Самое сложное и самое важное — это подготовить могилу. Куриль и Токио выбрали для нее место на равнинном восточном берегу Малого Улуро: на холме шамана нельзя хоронить — холм одухотворится и будет приносить живущим в среднем мире беду. Два дня люди пешнями и топорами долбили яму. Грунт пробили с трудом, по дальше пошла вечная мерзлота — сплошной, крепкий, как железо, лед. Вырыть яму — это, однако, еще далеко не все. Стены ямы должны быть совершенно гладкими, как гробовые доски, — без малейшей вмятины или выступа. Но еще более тонкое дело — это дно. Гроб ставится на возвышение, а возвышение должно изображать лицо — с глазами, носом и ртом, уши изображаются не полностью, так, будто их кончики придавили стены могилы.
Высота этого выдолбленного лица — не меньше пяти пальцев.
За эту труднейшую на холоде работу взялись Пурама и Ланга. Гладкость стен они проверяли ровной доской, поворачивая ее и так и сяк. А дно отделывали ножами.
Куриль с богачами несколько раз приходил сюда. Он был суров и придирчив. Пурама принимал это с испугом — ему казалось, что мудрый шурин таким способом подсказывает, как загладить вину перед шаманом.
Ланга работал молча — и это тоже настораживало Пураму. Перед самым концом дела Пурама не выдержал молчания и сказал:
— Добрый все-таки был старичок. Человека иной раз понимаешь после его смерти… Если дух земли прибрал его в такое хорошее время, значит, добрым считает его.
— Да, конечно, — ответил Ланга. — В теплое время хоронить хуже: вода и грязь текут со стенок на дно…
Пурама навострил уши:
— Ты что-то не то говоришь…
— Почему? Разве я не согласился с тобой? — Ланга помял руками окоченевшее лицо, поглядел вверх из ямы. — Смотри-ка, звезды уже проснулись. Давай кончать. А то зазубрин наделаем…
Суетливо жило стойбище все эти дни. Не суетились одни богачи — они сидели в теплых тордохах, пили горькую воду, приговаривая, что желают покойнику доброго пути в мир божий. Подпаивали они старух — чтоб они добром вспоминали своего шамана. И мужикам подносили, но только к ночи, когда дневные заботы кончались. Каждый вечер звенел бубен. Это шаманили Тачана и Кака.
На одном камлании побывал и Куриль. Он сидел, плотно сжав губы, и насквозь прокалывал взглядом то лохматого чукчу, то уродливую Тачану. Ушел он довольным и успокоенным, даже немного веселым. Тачана объявила, что Сайрэ погиб от заклинаний Мельгайвача и что Пайпэткэ стала хозяйкой чукотских духов.
"Ума не хватило придумать что-нибудь новое, — усмехался Куриль, шагая по сильно втоптанному снегу. — А может, это я обладаю силой внушения?
Испугалась моего взгляда — и понесла чушь? Мельгайвач — не шаман, все знают.
Какие тут его смертельные заклинания! И хорошо, что Пайпэткэ примешала: юкагирка она, и что возьмешь с сумасшедшей… А, ничего, еще Токио будет камланить…"
Между тем Куриль сильно ошибся. Уже на второй день поползли дурные слухи снова о Мельгайваче и Пайпэткэ. Приезжие, а потом и люди стойбища стали коситься на тордох, в котором жила вдова покойника. Не только коситься, но и не без причины строить догадки, от которых попахивало чем-то вроде правды.
Дело в том, что распорядитель похорон шаман Токио убедил Мельгайвача следить за Пайпэткэ. В тордохе Пайпэткэ была не одна, и Мельгайвач согласился. Уже на второй день вдова шамана, как ни в чем не бывало, появилась в своем тордохе и бросилась со слезами к покойнику. Не обращая внимания на злые взгляды старух, она стала просить у Сайрэ прощения за грехи, поплакала, потерлась щекой о ледяной лоб покойника, потом села у его головы — и так, молча, просидела до глубокой ночи. Первый раз увидев близко покойника, Пайпэткэ не могла оторвать от него взгляда, но покойник был ее мужем, и она гладила его щеку, гладила, гладила…
Потом она вернулась в соседний тордох, из которого так и не ушел Мельгайвач.
В эту ночь над стойбищем бесилось в танце сияние. По небу метались сполохи — то красные, как кровь в голубой воде, то белые, как свежее сало.
Наверное, хозяин и хозяйка тордоха оказались добрыми и догадливыми — они куда-то ушли на всю ночь. И совсем зря металось по небу сияние. Простой, безрадостной и, наверно, вовсе ненужной была близость бедного, плохо одетого чукчи и холодной, как лоб мертвеца, юкагирки. Просто они глянули друг другу в потухшие глаза и молча забрались под шкуру…
По повелению Токио бубны, колотушки, амулеты и все прочие шаманские принадлежности в середине ночи сожгли на большом костре. То, что много и много лет внушало и страх, и надежды, что было окружено великими тайнами, очень быстро и просто исчезло в языках пламени. А поутру двух оленей, подаренных Курилем и Петрдэ, впрягли в нарту, на которой лежал покойник, впрягли — и запряженными закололи. Разделали обоих оленей, всем миром съели, а кости покидали в костер и сожгли дотла.
Похоронили шамана Сайрэ. Огромный деревянный крест поставил купец Мамахан у ног покойника, который при жизни так хотел вернуться на землю в третьем поколении юкагиров.
ГЛАВА 9
Несмотря на короткие дни все стойбище вскоре перекочевало на новое место: после похорон шамана полагается кочевать. Легко сказать — полагается.
