Ларс Кристенсен - Посредник
– Что будем делать с этим хламом? – спросил Фрэнк.
– Если ты не хочешь здесь жить, надо, наверно, продать.
И она тоже начала? Прошлый раз говорила «мы». Тогда мы могли вычистить и прибрать. Хотя, наверно, потом она сообразила, что здешние стены, крыша и пол стоят не больше припаркованного жилого трейлера, и, вздумай они приводить все это в порядок, денег понадобится больше, чем имеют они оба, и столько им никогда не скопить. Теперь уже не мы. Теперь – ты.
– Продать? И народ решит, будто я отключил Стива, только чтобы получить деньги? Черта с два!
– Пусть думают что хотят, Фрэнк. Это же все равно неправда.
– Вдобавок никто не купит этот хлам. Я не удивлюсь, если никогда от него не избавлюсь. Пропади он пропадом.
– Неблагодарный ты, Фрэнк.
– Я ничего такого в виду не имел. Просто для меня это тоже нелегко.
Бленда обошла вокруг стола, села к нему на колени:
– Знаю, Фрэнк. Но мы справимся. Вместе справимся, верно?
Она пальцами взъерошила ему волосы, поцеловала в затылок. Вот так они и сидели на старой кухне семьи Миллер, от которой никого не осталось, только кубки да урны. На миг Фрэнка охватило блаженство, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был счастливее. Наверно, когда отец помер на лужайке под водостоком на Эйприл-авеню.
В ближайшие недели несчастных случаев произошло меньше обычного, и народ мигом поверил, что дело идет к лучшим временам, иные даже договорились до того, что-де хорошие времена уже вернулись. Что еще нужно-то? Несколько дней без серьезных несчастий – и кармакское население усмотрело грядущий подъем. Но никакого подъема в Кармаке не случилось, если не считать Артура Клинтстоуна, который сам по себе был на подъеме. На деньги, доставшиеся ему после задохнувшейся в дыму матери (сумма оказалась значительной), он открыл собственную фирму – «Уборщики Клинтстоуна – чище не бывает», причем фирма была не из тех обычных, что драили полы, мыли окна и выносили мусор. Артур Клинтстоун отыскал себе нишу, единственную нишу в Кармаке, которая росла. Он специализировался на местах происшествий. Ликвидировал все, что оставалось после несчастных случаев: осколки костей, клочья плоти, телесные жидкости. Делал то, чего никто другой делать не хотел или не мог, и делал хорошо. Пятьсот долларов за кровь. Тысяча долларов за экскременты. Пять тысяч – за мозги. Жена его вела учет, и мальчишки знали, кем станут, когда вырастут. Где есть несчастные случаи, там есть и деньги, говорил Артур Клинтстоун. И его не тревожило, что несчастных случаев на время стало, пожалуй, поменьше. Рано или поздно начнется подъем, говорил Артур Клинтстоун, наполняя понятие «плохие времена» новым содержанием. Он обзавелся небольшим фургоном, и народ, заметив его на улице, знал: что-то случилось.
– Скоро никакой разницы не будет, – сказал Фрэнк.
– Между чем и чем? – спросила Бленда.
Они лежали в ее постели, и Фрэнк готов был поклясться, что из закрытого кинотеатра внизу доносятся музыка и смех.
– Между хорошими и плохими временами.
Но если число несчастных случаев снизилось, сами они становились все более замысловатыми. Словно издевались над населением, дразнили его. Пастор и тот не уберегся. Человек, который все время молил Господа пощадить Кармак от бед, сам попал в беду. Этот знак ни от кого не укрылся. Случилось все в воскресенье, когда он шел из церкви домой. Невесть по какой причине ему вздумалось идти по рельсам. Может, не хотел появляться на людях, удрученный малочисленностью прихожан. Как раз в это воскресенье их собралась сущая горстка, да кое-кто еще и ушел посреди проповеди, которую поголовно все оставшиеся сочли от начала и до конца богохульством. Он говорил столь непонятными и странными образами, что они больше смахивали на оскорбления и ересь. Господу не мешало бы отведать собственного горького лекарства. Так или иначе, шагая по рельсам, Пастор задержался там, где молодежь в начале осени клала цветы и зажигала свечи. Сейчас на шпалах оставалась лишь кучка увядших букетов да застывший стеарин, похожий на грязные слезы. Поэтому он нагнулся, хотел прибрать скорбное место. Ему было огорчительно видеть мусор, в который обратилось то, что некогда сияло красотой во имя двух девушек, Вероники и Марион, мертвой и живой. Вот до чего мы дошли. Плачем грязными слезами, пробормотал Пастор. Его слезы падали наземь. Он сунул руку в карман пальто, поискал носовой платок, но не нашел. Стоял нагнувшись, искал платок, а когда наконец вспомнил, что отдал его Фрэнку Фаррелли, было уже слишком поздно. Он услышал какой-то звук, наподобие щелчка, с каким ключ поворачивается в замке. И не мог понять, что это было, пока не попробовал выпрямиться. Не сумел. Щелкнуло в спине. Пастор так и стоял, дрожа, не в состоянии пошевелиться. Какая мука! Он звал на помощь и в то же время надеялся, что никто его не увидит, – положение безвыходное. Немного погодя он уже и стоять не мог, упал рядом с рельсами и лежал на боку, как большое раненое животное.
Нашел Пастора Боб Спенсер, который восемь часов спустя шагал обычным маршрутом в вокзальный бар. Он едва не наступил на беднягу, а разглядев, что там такое, не знал, что и думать о своей неожиданной находке.
– Это вы, Пастор? – спросил он.
– Помоги мне.
– Вы пьяны? Или тоже вздумали покончить с собой?
– Парализовало меня. Спина. Помоги.
Боб Спенсер сел на рельсы возле Пастора, закурил, глянул на черное небо.
– Сперва скажите-ка мне, почему должность Посредника получил не я, а маменькин сынок Фаррелли.
– Сейчас это, наверно, не имеет значения.
– Нет, имеет.
– Ты избил Стива. По-твоему, мы можем иметь Посредника, который…
– Это было позднее. И не в счет. Вы лжете. Может, лучше вызвать Артура Клинтстоуна, пусть смоет вас?
– Будь добр…
– Добр? Почему я не получил работу?
Внезапно Пастор на миг почувствовал свободу – ту свободу, какой старая, закоснелая вера в Бога никогда ему не давала, да, наверно, и не могла дать. Этот миг был возвышенным и беспредельным, хотя он и знал, что ему никогда больше не стоять на церковной кафедре. Тем лучше. Он освобожден от своих обязанностей. Отрекся от Бога, а значит, терять ему нечего. Той ночью в Кармаке Бог стал безработным. Уцелела одна-единственная заповедь: Не лги, черт побери.
– Потому что ты слишком страшный, Боб Спенсер. Посылать тебя к близким – все равно что усугублять их несчастье. Такой ты страшный.
Боб Спенсер медленно встал, отшвырнул окурок в темноту:
– Однако сейчас Посредник именно я. Хотите вы этого или нет. Что скажете?
– Скажу, пошел ты к черту, – ответил Пастор.
Боб Спенсер принял это к сведению и пошел в «Рейлуэй рест» пить пиво, о Пасторе он до самого закрытия словом не обмолвился. Собрать добровольцев труда не составило. Они толпой двинули к железнодорожным путям, подняли Пастора и с песнями пронесли по безлюдным улицам. У мэрии им навстречу выехал красный фургон Артура Клинтстоуна. Ночами он обычно объезжал город на случай происшествий. А сейчас явно что-то произошло. Он опустил стекло:
– Что за шум, парни?
Боб Спенсер подошел к машине:
– Пастора разбил паралич. Он лежал возле путей.
– Кровь и все такое?
– Я не видал. Но не мешало бы ликвиднуть цветы, которые клали девчонкам.
– Ах ты, черт, они, ясное дело, завяли с тех пор, как я там был. Хорошая идея, Боб. Хорошая.
Они затолкали Пастора на заднее сиденье, довезли до его дома, положили на диван, позаботились о еде и питье, придвинули поближе телефон. Потом вышли на улицу к машине, сели там покурить. На Боба произвело впечатление оборудование, каким располагал Артур: противогазы, защитные комбинезоны, резиновые перчатки, шланги, респираторы, защитные очки, инсектициды, большие контейнеры с антисептическими жидкостями и порошками, стопка ветоши и рулоны черных пластиковых мешков.
– Мне нужен еще один человек, – сказал Артур.
– Не в выходной же день, – сказал Боб.
– У несчастий выходных не бывает.
– Зато у меня бывают.
– Последний раз спрашиваю. Хочешь получить работу или нет? Желающих найдется предостаточно.
Тяжелодум Боб Спенсер задумался. Работу Посредника он не получил, но эта, пожалуй, даже лучше. Аккурат то, что надо, он может обставить Фрэнка Фаррелли, решил Боб, и они с Артуром Клинтстоуном ударили по рукам.
Утром в понедельник Пастор не появился и за весь день не дал о себе знать, поэтому Доктор и Шериф сочли необходимым съездить к нему домой. Они нашли Пастора на диване, по-прежнему в пальто и в прескверном состоянии. Отказала не только спина. Но и Пасторова душа. Он вывихнул душу – так он выразился – и все встречал в штыки. Попросту хотел страдать. Усматривал в случившемся именно такой смысл. Чистое страдание необходимо. Только тогда можно пробиться. Куда? Доктор пытался отговорить его от этой чепухи. Куда пробиться? К еще большему страданию? Но Пастор знай твердил свое. Он-де взял на себя страдание ради Кармака. Только так обитатели города могут обрести избавление. Пастор находился на другом уровне. И до поры до времени они оставили его в покое. По правде говоря, эти заблуждения оказались Доктору и Шерифу даже кстати. С похорон Вероники Миллс Пастор был не в состоянии исполнять свои обязанности. Теперь можно и не объявлять его больным.
