Семья - Тосон Симадзаки
— Значит, Цутому-сан приехал вместе с тобой?! — воскликнул Санкити.
— Нет, он только полдороги ехал с нами. У Ямана в том месте какое-то важное дело.
Говоря о Цутому, о-Юки называла его «муж Фукутян» или «Ямана». Она не хотела касаться прошлого и упоминала о Цутому только как о родственнике. Санкити понимал жену и сам никогда не заговаривал о молодом человеке.
Из чемоданов извлекли летние платья, сшитые для о-Юки матерью. Вынули большой круглый сверток — подарок знакомых. Служанка, до сих пор молчавшая, заметила:
— Ямана-сан на пароходе развязал сверток и говорит: «Если это арбуз, мы его сейчас съедим».
— А это оказалась голубая ваза для цветов, — засмеялась о-Юки.
Санкити знал Цутому. Они познакомились, когда Санкити ездил навещать семью Нагура. Цутому показался ему добрым и приветливым молодым человеком, хорошо знавшим торговое дело.
— Я зажгу куренья перед божницей, — сказала о-Юки. Она положила перед маленькой табличкой с именем о-Фуса привезенные сладости и фрукты и вернулась к племянницам.
— Тебе, о-Сюнтян, нелегко пришлось этим летом. А тут еще такая жара стояла в Токио.
— Да, в этом году было очень жарко.
— У нас тоже стояла жара.
О-Юки с нежностью оглядывала дом. На безымянном пальце левой руки поблескивало новое колечко.
Потом она сняла загрязнившиеся в дороге белые таби и отправилась на кухню хозяйничать. А на третий день после ее приезда о-Сюн, поблагодарив дядю и тетку и попрощавшись с ними, отправилась домой.
«Я глубоко заглянула в дядину душу и знаю теперь, какой он человек», — сказали Санкити на прощание горящие глаза племянницы. Каждый раз, вспоминая этот взгляд, Санкити обливался холодным потом. Он не мог думать о себе без боли. С такой же болью он думал и о других. Глубокие, неуловимые, деликатные, донельзя сложные отношения между членами семьи занимали мысли Санкити: дядя и племянницы, двоюродные братья и сестры, старшая сестра и младший брат, старший брат и младшая сестра...
4
За рощей, где Санкити любил гулять, начинался луг. Он заканчивался отлогим склоном, ведущим в неглубокую лощину. Узкая тропинка, выходившая из рощи, пересекала его и обрывалась у густых зарослей. Влево и вправо по склону бежали неширокие колеи проселочных дорог. По проселкам ездили на лошадях.
Но и в этот тихий пригород, напоминающий прежнюю равнину Мусасино15, пришли перемены: исчезли рощи, огороды. Земля была кругом перепахана, там и здесь вырастали новые дома.
Санкити было далеко видно с края луга. В траве, залитой солнцем, трещали кузнечики... Когда семья только что переехала сюда, о-Кику, придя на этот луг, подумала, видно, что она все еще в деревне, и сказала сестре: «Футтян, пойдем туда, к старой крепости, нарвем цветов». О-Кику умерла, о-Фуса умерла, о-Сигэ умерла... Зачем он привез сюда жену и детей?! Эта мысль постоянно возвращалась к нему, и тогда он особенно остро чувствовал тщету своих усилий.
В высоком небе плыли похожие на вату облака. Там, в горах, где живет его друг Макино, наверное, уже осень... Санкити стоял неподвижно, задумчиво глядя перед собой. Не сегодня-завтра он должен начать новый большой труд...
Со стороны Синдзюку донесся протяжный гудок. Санкити слушал шум электрички, как раньше, живя в деревне, слушал шум проносившихся мимо поездов. Деревни, городки, города... Он любил гудки паровозов, стук колес и запах дыма. Его тянуло отсюда, из этого тихого места. Когда же он видел сверстников своих умерших детей, ему и вовсе становилось невмоготу. Не перевезти ли семью в город? Там, среди суеты и шума города, он скорее забудется и начнет работать.
Подходя к дому, он увидел у ворот человека, набрасывающего на бумагу план дома. Это был художник, один из его соседей. О-Юки стояла в дверях и объясняла, на какие стороны света выходят окна.
Художник вынул из кармана пиджака компас и тщательно выверил направления. Он сказал, что знает в Токио одного человека, который все беды объясняет расположением дома: оно может быть счастливым и несчастливым.
— У вас часто умирают дети — это очень странно. Если вдруг соберетесь переезжать, — прибавил художник, — первым делом обратите внимание, куда выходят окна вашего предполагаемого жилища. — Пообещав прислать чертеж с указанием счастливого расположения, художник ушел.
— Ишь чем художники интересуются, — заметил Санкити. Но человек этот показался ему любезным.
— Ты никогда не слушаешь, что говорят люди, — с упреком сказала о-Юки. — Помнишь, когда мы уезжали из деревни, все говорили, что мы выбрали несчастливое число. Надо было отложить отъезд всего на один день. Но ты не послушался. И мы уехали себе на беду. Не знаю, как тебе, а мне тяжело жить в этом доме.
И Санкити решился переезжать.
Хозяин дома тоже был рад их отъезду. Человек он был суеверный и боялся, что его новый дом станет приносить несчастье. Это окончательно решило дело. И Санкити отправился искать квартиру.
В окна трамвая, бегущего вдоль рва, мимо императорского дворца, било осеннее солнце. Пассажиры вставали и опускали деревянные жалюзи. Санкити сидел на теневой стороне. Он нашел новую квартиру и ехал теперь к Морихико.
На одной остановке вошло много народу. Один из вошедших, увидав Санкити, воскликнул;
— Коидзуми-кун! Сколько лет, сколько зим! — Это был учитель Осима, сосватавший когда-то Санкити его жену.
В трамвае было тесно, учитель Осима пробрался к Санкити и сел на освободившееся место напротив. Они ехали молча — рядом был спутник Осима и много посторонних.
Учитель Осима очень изменился. С тех пор как умерла его жена, он растерял свои прекрасные идеалы: веру в любовь, добро, справедливость. Все, что он когда-то страстно, как реформатор, проповедовал, он отринул теперь от себя и ни во что больше не верил. Друзей прежних забыл, да и они отошли от него, называли отступником. Встречая кого-нибудь из них, он прятал глаза. Стыд жег его. Он был готов понести наказание. Ему было бы легче, если бы его ударили.
Он очень располнел, одет был отлично, но растерянный, безрадостный взгляд его говорил, что в годы бедности он был счастливее. Рядом с Санкити сидел человек, которого Санкити когда-то любил и почитал, по книгам которого учился жизни. Неожиданно в памяти всплыла какая-то фраза из давнего рассказа учителя. Как это?.. «Лай собак глубокой ночью...» От грохота трамвая у Санкити побаливала голова, мимо пробегали темные окна домов, ветви кленов, и так же внезапно появлялись и быстро исчезали воспоминания прошлого.
Скоро освободилось место рядом с учителем. Санкити пересел. Осима грузно поворотился к нему. Было видно, что он рад встрече. Но разговора — хотя им теперь никто не мешал — не получалось.
— Это что уже, Кадзибаси? — торопливо поднялся с места Осима, глянув в окно.
— Вам выходить? — спросил Санкити, тоже встав.
— Да, Коидзуми-кун. До свидания, — проговорил Осима и стал пробираться к выходу.
«Этот человек когда-то сосватал мне о-Юки», — провожая взглядом учителя, подумал Санкити. Одинокий, стареющий мужчина, заглушающий теперь крушение надежд парами сакэ, шел со своим спутником к мосту по улице, на которой еще сохранились старые клены. Трамвай обогнал их.
— Коидзуми-сан дома? — спросил Санкити женщину с прической марумагэ — новую хозяйку гостиницы, которая прежде была здесь горничной.
Морихико, разговаривавший по телефону, велел проводить Санкити наверх. В его номере была о-Сюн. Кончив говорить, Морихико почти одновременно с Санкити поднялся к себе по другой лестнице.
Санкити с удивлением глядел на о-Сюн. Она молчала и держалась независимо, совсем как взрослая женщина. Санкити чувствовал себя стесненно, исчезло то легкое, дружеское чувство, которое он испытывал летом в присутствии о-Сюн, когда она жила у него в доме.
— Дядя Морихико, я к вам прямо из школы. Еще не была дома, — нетерпеливо проговорила о-Сюн.
