Семья - Тосон Симадзаки

— Хорошо, хорошо, иди. Вот возьми это. Скажи матери, пусть сошьет тебе кимоно. Да чтобы хорошенько сшила.

О-Сюн завязала шнурок хакама, попрощалась и ушла.

К Санкити вернулось самообладание. Он стал рассказывать брату, как целый день искал квартиру. И наконец нашел двухэтажный домик по соседству с Наоки. Он и помог найти.

— Что касается о-Нобу, — продолжал Санкити, — лучше всего определить ее в ту школу, где учится о-Айтян.

— В выборе школы я целиком полагаюсь на тебя. Я только хочу, чтобы о-Нобу выучила языки. Мечтаю видеть ее женой дипломата. Не послать ли ее за границу продолжать учение?

— Это надо хорошенько обдумать. Чтобы ехать за границу, надо иметь характер.

— А характер-то у нее жидковат. Я думал, будет покрепче. Ведь моя дочь, а выросла размазней. — Морихико пытался выразить свою досаду, вставляя в речь деревенские словечки.

— Я слышал, Минору тоже переезжает?

— Как будто. Вот с кем беда. Ты и не представляешь, как он мешает мне в моих делах. Только и слышишь: «Ах, так это ваш старший брат!» Впредь мне наука. С него нельзя глаз спускать. Давай-ка зайдем к нему на днях. Ему нельзя оставаться в Токио. Пусть уедет куда-нибудь... хоть в Маньчжурию. Нет, я ему все, все выскажу!..

Морихико очень дорожил честью семьи Коидзуми и, говоря о Минору, от негодования почти кричал. Он был очень раздражен сегодня. Под горячую руку досталось и Сёта. Этот щеголь мечтает разбогатеть на Кабуто-тё! До чего же глуп! Сёта жил у Морихико, когда был маленький. И Морихико до сих пор считал его мальчишкой.

В растворенные сёдзи виднелись листья китайских платанов. Санкити подошел к окну и стал смотреть на крыши домов.

— Ты говоришь, что нашел двухэтажный дом. Это, конечно, неплохо, но для детей опасно. Сэн, сестра Сёта, упала в детстве с лестницы. И на всю жизнь осталась калекой. Отец с матерью спали на втором этаже и ничего не слышали.

— Помнится, о-Сэн болела в детстве менингитом. Как Футтян.

— Не знаю, я слышал, что она упала.

Слова брата потревожили еще не зажившую рану Санкити. Он печально посмотрел на Морихико.

Шагая по улице к остановке трамвая, он думал, как это Морихико может жить один. Вскоре он оказался на Синдзюку, а дальше отправился пешком. Улица по обеим сторонам заросла деревьями, над крышами вился дымок — хозяйки стряпали ужин. Санкити спешил домой рассказать о найденном доме.

Вся домашняя утварь, вещи, одежда были сложены на грузовую тележку рикши, стоявшую у ворот.

— Мы будем жить в новом доме, — говорила О-Юки, надевая шапочку на головку сына, который уже восседал за спиной у служанки. Потом пошла попрощаться с хозяином и учительницей. С могилками дочерей она простилась еще раньше.

В новом доме их уже ждала о-Нобу. Этот дом указала Санкити одна старушка, парикмахерша. Она делала прически еще матери Наоки, а ее дочь приходила укладывать кимоно его отцу. Она уже и сама была матерью пятнадцатилетней девушки. Жили они совсем близко и пришли со своими котелками и чайником поглядеть, как будет устраиваться семья Санкити на новом месте. О-Юки то снимала, то надевала кухонную косынку. В ее ушах стоял уличный шум — зычно кричали уличные разносчики, торговцы рыбой; трубил в рожок продавец соевого творога, мелкой дробью рассыпался барабан сапожника. Среди сновавших по улице прохожих не было ни одной женщины, у которой была бы прическа, как у о-Юки: жительницы города не отставали от моды.

Из дома Минору привезли старинный комод, обеденный столик и небольшой посудный шкафчик — вещи, не покидавшие жилище старшего брата с тех пор, как он поселился в Токио. Их заботливо берегли, О-Юки даже пожалела, что придется держать эту рухлядь на новой квартире.

Скоро приехал Санкити с вещами.

— Что, если мы и в городе будем вести наш деревенский образ жизни? Вот будет забавно, а? — пошутил Санкити.

О-Юки хлопотала не покладая рук. К вечеру в доме водворился относительный порядок. О-Юки, усталая, но оживленная, села на только что расстеленные циновки ужинать. Вечером женщины мылись в ванной, и ванная им не понравилась — слишком уж в ней было светло.

Пришла служанка и в-изумлении всплеснула руками: «Что же это такое! Хозяйка москательной лавки играет на сямисэне!» Она не могла понять, как это можно, чтобы почтенные, семейные люди пели нагаута¹⁶ и даже токивадзу¹⁷.

— Нобутян, — позвала о-Юки, — пойдем на улицу, посмотрим город вечером!

Бесчисленные огни рванулись им навстречу. Красные, зеленые, желтые, то ослепительно яркие, то нежные и мягкие, — их было так много, что глаз не мог различить всех оттенков. Цветные блики пробегали по лицам о-Юки и о-Нобу. Они шли, взявшись за руки. Поблескивала темная, спокойная вода канала. «Вот мы и в городе, — думала о-Юки, — здесь где-то поблизости дом Наоки».

Так Санкити поселился в городе, в самом средоточии шума и суеты. На другой день он взялся устраивать на свой вкус комнату во втором этаже. Утренняя суета на улице улеглась, теперь в окно врывались гудки речных пароходов и грохот трамвая.

— Сёдзи оклеиваете, дядюшка? — спросил Сёта, поднимаясь по лестнице. Он хоть и несколько позже Сакаки, но стал наконец маклером на Кабуто-тё.

— А что, разве биржевым служащим позволяется в это время дня разгуливать без дела? — засмеялся Санкити, прилаживая к стене оклеенные заново сёдзи.

— Я только что поступил в контору. И пока ещё я там на положении гостя. Заглянул туда с утра, а потом и решил прогуляться да посмотреть, как вы устроились.

Сёта стоял рядом с дядей, дымя папироской. Он не спеша достал из рукава кимоно красивую узкую тесьму, которую купил по дороге. Эта тесьма могла послужить отличным шнуром для картины. Сёта знал толк в таких вещах.

На стене висела картина, изображавшая деревенский сад, — память о жизни в деревне. Ее писал художник, живший в горах неподалеку от школы, где работал Санкити. Сёта снял картину, прикрепил новый шнур, завязал по-своему узел.

Санкити посмотрел на картину и вспомнил художника.

— Интересно, как поживает С-сан?

Сёта знал художника: он когда-то хотел заняться расписыванием тканей и начинал учиться живописи.

— Последнее время мы совсем с ним не встречаемся, — вздохнул Санкити. — Плохо жить далеко от друзей.

— Но с тех пор как он переехал в Токио, вы ведь опять стали соседями.

— Это верно. Но когда С-сан писал для меня эту картину, мы оба жили в деревне. Почти каждый день мы ходили друг к другу — во всей округе больше не с кем было поговорить. Как сейчас помню, лежу я летом в траве на краю рисового поля, — я любил там отдыхать. Приходит С-сан со своей треногой. Начинаются разговоры о живописи, о его новых картинах. Потом идем гулять, любуемся пейзажами. А потом к нему в гости. Он показывал мне свои наброски. Я засиживался у него далеко за полночь. На этой картине он нарисовал свой сад. Чудесное было время... Никогда оно больше не вернется.

— Между друзьями часто в конце концов наступает охлаждение.

— Но почему? Я не помню, чтобы я когда-нибудь чем-то обидел его. Захожу я недавно к одному приятелю. «Знаешь, Коидзуми, — говорит он мне, — С-сан сказал, что тебе только морских свинок резать». — «Это почему?» — спросил у него мой приятель. А он ответил: «Пойди в университетскую лабораторию, посмотри, какие там ставят опыты, инъекции разные делают... Одним словом, мои друзья, мол, для меня все равно что подопытные морские свинки. Сёта рассмеялся.

— А ведь С-сан, пожалуй, прав, — продолжал Санкити. — Я и в самом деле превратился в эдакого потрошителя друзей. А не каждому нравится, когда кто-то посторонний стремится проникнуть в тайники твоей души. Тогда я и понял, почему С-сан от меня отдалился...

Сёта опять рассмеялся.

— Но я не случайно взялся за скальпель. Мне хотелось познать сущность бытия и, в первую очередь, понять человека. Изучать, исследовать — вот что привлекает меня. Оттого-то я мучаюсь сам, ломая голову над всевозможными проблемами, и мучаю других. И только когда сталкиваешься в жизни с чем-то страшным, исследовательский пыл гаснет. С тех пор как стали умирать мои дети, я как-то потерял охоту копаться во всем этом.