Семья - Тосон Симадзаки
На следующее утро во время завтрака он опять говорил, что обязательно переменится, станет другим, лучше.
«В чем дело? Что со мной происходит?» — спрашивал мысленно он себя и снова раскаивался, что и вчера вечером ходил гулять с о-Сюн.
Душевное волнение Санкити не утихало. Он встал, пошел к колодцу, погрузил в холодную воду руки и ноги, смочил сухие волосы.
— Эй, похлопайте-ка меня по спине! — крикнул он. Девушки со смехом подбежали к дяде.
— Изо всех сил?
— Изо всех. Не страшно, если кости треснут.
— Только чур потом не сердиться! — рассмеялась о-Нобу.
— Немножко повыше! Ниже! — командовал Санкити, заставляя племянниц изгонять ломоту, которую с утра чувствовал во всем теле.
Но вот наконец наступил день, на который был перенесен праздник Реки. Вскоре после полудня о-Сюн и о-Нобу стали собираться. После гулянья надо было поспеть в гости к дяде Морихико. Неожиданно приехала о-Кура, мать о-Сюн. Она приехала за деньгами, выпрошенными у Санкити ее мужем.
— Мама, прости меня, пожалуйста, что я оставляю тебя одну, — ласково обратилась о-Сюн к матери. — Пойду надену новое кимоно.
О-Нобу тоже надела новое кимоно, сшитое о-Сюн. О-Кура, сев напротив Санкити, разглядывала девочек.
— Какие хорошие подарки сделал вам дядя Санкити, — сказала она. — Видно, вы хорошо домовничаете. Вот и поживите у дяди, пока тетушки нет. Он у нас ученый, вы много от него узнаете...
Санкити поглядывал то на невестку, то на племянниц.
— О-Сюн плохая хозяйка. Ты уж, Санкити, заставляй ее все делать по дому. Ей это полезно.
— Мама, а как живет Цутян? — спросила о-Сюн, продолжая заниматься своим туалетом.
— Цутян каждый день сидит за уроками, — ответила о-Кура. Она помогла дочери завязать оби, потом пошла посмотреть кухню.
— Дядюшка, красивая у меня лента? — подбежала к Санкити о-Нобу.
— А мне идет моя лента? — полуобернулась к нему о-Сюн.
Санкити положил перед невесткой деньги. О-Кура спрятала их в складках оби и долго рассказывала о своей жизни. Оказалось, и этих денег было мало, пришло время вносить плату за содержание Содзо. Потом о-Кура посетовала на мужа, что тот долго не может найти занятие, поругала Сёта за его пристрастие к легкой жизни.
Девочки, казалось, уже слышали веселое хлопанье фейерверка. Сгорая от нетерпения, они ждали, когда о-Кура кончит свои жалобы.
— Я сейчас. Вот только покурю. Санкити, дай мне папироску.
О-Кура закурила и снова принялась болтать.
— А как поживает сестрица Хасимото? Я слышала, что старший приказчик Касукэ умер. Для Сёта было бы лучше, если бы Тоёсэ вернулась в Токио.
— Мама, пойдем скорее! — с досадой воскликнула о-Сюн.
— Идем, идем, — сказала о-Кура и посмотрела на брата.
— Я думаю, что уж эту историю муженек долго не забудет. Я его ругаю, а он смеется. Ты, говорит, стала невозможной, раньше, мол, была куда покладистей... А что если он будет таким же беспечным, ведь уж ниже пасть нельзя. Сколько нам пришлось вытерпеть! Даже представить трудно... Хорошо, что ты, Санкити, так тверд по части вина и женщин...
Санкити прижал ко лбу ладонь.
Наконец о-Кура поднялась и, попрощавшись, удалилась, не переставая уже на ходу чему-то поучать девочек.
За окном смеркалось. Санкити воображал шумную толпу у моста Рёгоку. Он сидел в полутьме, не зажигая света, и не мог унять дрожь. Он чувствовал, как его затягивает в пучину. Устоять, только бы устоять, внушал он себе. Он стал вспоминать о-Юки. Он не думал о ней в последние дни. В доме стало совсем темно. Издалека доносился треск взлетавших к небу огней.
«Яс радостью узнала, что в эту ужасную жару вы все здоровы и благополучны. Спасибо, что сразу прислали к нам Юкико, когда умерла бабушка. Поминки получились хорошие. Было много гостей. Это потому, что бабушка была очень добрая и ее все любили. Мы очень задерживаем у себя Юкико. Вам, наверно, это причиняет неудобства. Мне очень жаль Сюнко-сан и Нобуко-сан. У них сейчас много хлопот. Но в такую жару с маленьким ребенком на руках ехать тяжело. Прошу вас, пусть они останутся у вас, пока не спадет жара...»
Санкити получил это письмо от матери Нагура, когда в воздухе уже чувствовалось дыхание осени.
О-Сюн подошла к дядюшке, сидевшему за столом, и простодушно сказала:
— Дядюшка, мне сейчас нечего делать, если у вас болят плечи, давайте я вам их разотру.
— Не надо.
— Вы чем-то расстроены?
— Да нет, ничего. Не обращайте на меня внимания. Занимайтесь с о-Нобу своим делом.
У дяди редко бывал такой неласковый тон. Значит, она сделала что-то не так. О-Сюн смутилась и ушла на кухню.
— Сестрица о-Сюн! Братец приехал! — позвала ее о-Нобу.
Приехал Наоки. Молодой служащий компании был, как всегда, приветлив и оживлен. У него была строгая бабушка, которая присматривала за ним, поэтому у него всегда был опрятный вид, даже если он заходил на минутку в доставшемся ему от отца летнем хаори. Его любили и дети, и старики. Санкити он звал теперь «братцем».
Санкити позвал девушек в комнату, чтобы и они послушали, что будет рассказывать Наоки. Житель столичного пригорода, Санкити любил послушать, что говорит Наоки о переменах в старом купеческом Токио. Сегодня Наоки рассказывал, как меняется облик торговой части города: исчезают старые склады, из черных недр которых тянет затхлостью и сырым холодом, меньше становится синих штор в дверях лавок, хиреют когда-то богатые торговые фирмы, и только дома под высокими черепичными крышами, где эти фирмы помещаются, стоят незыблемо. Мать Наоки, когда-то известная своей деловитостью и энергией всему Токио, теперь совсем одряхлела. Санкити хорошо помнил, какая она была — ведь он жил когда-то в доме отца Наоки.
— Поди, Сюн, покажи Наоки сад, — предложил Санкити. В саду цвели любимые Наоки карликовые деревца, подвязанные к палочкам. О-Нобу тоже пошла в сад.
Среди деревьев звучали молодые смеющиеся голоса. Санкити вышел на веранду. Ему было приятно слушать их, смотреть на их беззаботное веселье. Он старался отвлечься, подавить в себе печаль и чувство стыда...
Нарвав в саду охапку недотрог, молодежь возвратилась на веранду. Девушки забавлялись, пытаясь раскрасить белые носовые платки соком цветов и листьев. Но в цветах было много воды, и у них ничего не получалось. Наоки из-под крыши сорвал несколько лепестков традесканции. О-Сюн подложила их под носовой платок о-Нобу и кольцами ножниц провела по нему. На платке появился четкий рисунок лепестков.
Уже стемнело, когда Наоки собрался домой. Санкити велел племянницам проводить его до Синдзюку.
— А где Сюн? — спросил Санкити, войдя на кухню однажды вечером. О-Нобу снимала кожицу с баклажанов, сидя возле мойки.
— Сестрица? Она еще не вернулась, — ответила девушка.
О-Сюн поехала домой. Было уже поздно, а она все не возвращалась.
— О-Сюн тебе говорила что-нибудь? — забеспокоился Санкити.
О-Нобу покачала головой и снова взяла в руки нож. Кожура баклажанов падала на кухонную доску.
Поужинали, зажгли лампу, а о-Сюн все не было.
— Она, видно, решила ночевать дома, — сказал Санкити и пошел запереть наружные ворота. Но он не стал задвигать засов. Вернулся в дом и стал ждать. Скоро одиннадцать, а о-Сюн все нет. Санкити, не на шутку встревоженный, пошел в комнату о-Сюн: все ее вещи — кимоно, книги, рисунки — лежали на обычных местах. У Санкити отлегло от сердца, и он вернулся к себе.
Медленно тянулась ночь, Санкити вспоминал последние дни. «Нет, — решил он, — о-Сюн больше сюда не вернется».
На стене висит в рамке большой портрет о-Фуса. Стекло отражает свет лампы. Санкити смотрит на огонь и представляет себе, что рассказывает сейчас о-Сюн матери... Честно говоря, дядя Санкити немногим отличается от двоюродного брата Сёта... Санкити вспомнил низкий, звучный голос о-Сюн. Что говорит сейчас этот голос о нем? Сердце у Санкити заныло.
«Сюн не поняла. Я совсем не так к ней относился». Санкити невесело улыбнулся. «Дядя, дядя», —доверчиво обращалась к нему о-Сюн. Растирала уставшие от ходьбы ноги. Вынимала из ушей серу. Доброе, простое сердце. И ему, Санкити, нужно было относиться к ней так же нежно и заботливо. «Никогда раньше со мной такого не было», — подумал он, ложась спать.
