Семья - Тосон Симадзаки

Поздно вечером о-Сюн одна вышла из дому.

— Дядюшка, куда ушла о-Сюн? — спросила о-Нобу.

— Наверное, пошла опустить открытку, — ответил Санкити.

О-Сюн скоро вернулась. Она закрыла входную дверь и медленно, как бы нехотя, вошла в комнату.

— Сестрица о-Сюн, ты плакала на улице, да?

— И не думала... А где дядя?

— Он все еще на веранде.

Девушки сели возле лампы и разложили шитье. Они готовились к праздничному вечеру. О-Сюн шила кимоно для о-Нобу. Глядя, как быстро подвигается шитье и кусок материи превращается в нарядное одеяние, о-Нобу радостно улыбалась. Скоро в новых платьях они пойдут к реке смотреть фейерверк, потом в гостиницу к дяде Морихико и к Наоки. Предвкушая удовольствия, девушки весело щебетали.

Санкити спустился с веранды. Сквозь редкие облака мягко лился на землю лунный свет. Санкити обогнул птичник, миновал рощу и спустился с холма. Потом пошел домой. Тени деревьев лежали и на светлой от луны дороге, и в саду, и возле веранды...

— Дядя, мы ложимся спать, спокойной ночи! — попрощались сестры и забрались под сетку от москитов. Все кругом объял покой. Свесив ветви, дремали деревья. Санкити один бодрствовал в притихшем сонном мире. Он тоже забрался было под сетку, но сон не шел. И он встал с постели. Было далеко за полночь, а он все стоял, прислонившись к створке окна...

Забрезжило. Короткая летняя ночь кончилась. Кончилось и лето. Сегодня, в первый день осени¹³, от о-Юки пришло письмо. Она беспокоилась, как Санкити переносит жару. В конце было несколько строк племянницам.

О-Юки просила хорошенько присматривать за домом, пока ее нет.

О-Сюн в этот день нездоровилось. Она прилегла на циновку в самой прохладной комнате, положив лед на сердце. О-Нобу туго повязалась платком. У нее болела голова.

Санкити ласково, словно своим детям, сказал:

— Вы меня очень расстроите, если будете хворать.

— Простите нас, дядя, — приподнявшись, сказала о-Сюн.

Санкити все еще не мог пойти на могилы детей. Какая-то пустота была у него в душе. Порой ему казалось, когда он оставался один, что дети играют в саду. Стоит выйти туда, и увидишь их. И он выходил в сад... Если бы девушки, жившие сейчас в его доме, были его детьми?.. Санкити вдруг смутила эта мысль, О-Сюн вместо о-Фуса... Разве может он посадить ее на колени, как родную дочь? О-Сюн уже совсем взрослая.

На улицу вышли соседи с лейками. Они стали поливать землю вокруг домов. О-Сюн сказала, что ей лучше, и пошла на кухню. После обеда Санкити поехал в город. Он вернулся с большим арбузом. Ему захотелось порадовать своих усердных помощниц. Настроение у о-Сюн, против ожидания, было бодрое, и он успокоился. Сидя в затененном углу веранды, Санкити, о-Сюн и о-Нобу, обмахиваясь веерами, ели арбуз.

О-Нобу пошла угостить арбузом учительницу.

— Какой смешной муж у нашей соседки, — сказала она, вернувшись. — «О-го-го! — говорит. — Хокото наш уже сам может влезть на Фудзи! Да и я — даром, что старик». И как начал смешить нас, я чуть не до слез смеялась...

О-Сюн улыбнулась.

Вечером лунный свет пробрался в сад. О-Нобу сказала, что хочет лечь спать пораньше, и одна залезла под москитную сетку. Вечер был чудесный, и Санкити решил, как и вчера, немного прогуляться. О-Сюн пошла вместе с ним.

Завтрак был готов. О-Нобу принесла из кухни деревянное ведерко с горячим вареным рисом. О-Сюн нарезала баклажаны, которые собственноручно засолила, разложила по тарелкам и внесла в комнату.

Санкити взялся за палочки не сразу. Сидел молча и мысленно ругал себя. Вот ведь ничтожный какой характер. Он даже поморщился.

— Ваш дядя обещает исправиться, — вдруг сказал он немного торжественным тоном и склонил голову перед племянницами.

О-Сюн и о-Нобу прыснули в ответ и церемонно поклонились.

Санкити понюхал аппетитно пахнущий суп из мисо. Сегодня дядю как подменили, он не смешил племянниц, не строил веселых гримас. После завтрака он говорил тихим, скучным голосом:

— Вспомните умерших девочек... В сущности, даже такое обыкновенное дело — завтрак в кругу семьи — счастье... Хорошо, когда есть родные. —- И еще: — Если бы не Морихико, каково пришлось бы семье Минору... Не забывайте этого, дорогие племянницы, умейте ценить все, что дает вам жизнь...

Санкити было не по себе, и он не мог этого скрыть. Он подошел к окну и стал глядеть на играющих детишек и кур, копавшихся в земле. Ему вспомнился вчерашний вечер. Деревья и кусты стояли окутанные прозрачной дымкой. Вместе с о-Сюн они шли мимо птичника. Ночь была белая от лунного света. Неумолкаемо трещали сверчки. Он часто ходил по этой дороге со своими девочками, когда они были живы. Они рвали цветы или просто бродили, взявшись за руки. Повинуясь безотчетному порыву, он вдруг взял племянницу за руку. Он не мог с собой справиться. «Тебе, наверно, смешно идти так?» — неловко попытался он шутить. О-Сюн спокойно и доверчиво ответила: «Хорошо, когда есть дядя!» Вспоминая свои вчерашние слова, Санкити почувствовал стыд и отвращение к самому себе.

— Дурак! — прошептал он.

Сестры вынесли в среднюю комнату столик и разложили чистые листы бумаги. «Будем писать письма тетушке о-Юки». О-Сюн достала видовые открытки собственного изготовления.

— Сестрица о-Сюн, нарисуй и мне одну! — попросила о-Нобу.

Учиться рисовать посоветовал о-Сюн много лет назад Санкити. Ее мать, как ни были они бедны, понимала, что это важно для дочери, и все эти годы платила учителю. Сперва о-Сюн училась рисовать цветы и птиц. Когда Санкити переехал в Токио, он иногда беседовал с ней о живописи, учил ее видеть прекрасное. Но с течением времени такие беседы велись все реже и реже.

В ту осень долго еще цвела недотрога. Как-то о-Сюн сорвала один цветок. Он скоро увял. Но его прелестные очертания были запечатлены на открытке, Этот рисунок и восхитил О-Нобу. Подошел Санкити.

— Дядя, вам нельзя смотреть, — сказала о-Сюн и обеими руками прикрыла открытки.

Она стала рассказывать о своих друзьях, о школе. Вспомнила своего учителя, которого очень почитала. Учитель говорил, что в мире есть десять добродетелей. Если соединить их вместе, получится одна высшая добродетель. Семь добродетелей она отгадала сама, а три так и остались неразгаданные. Она до сих пор ломает голову... Еще о-Сюн сказала, что ее учитель очень похож на дедушку Тадахиро.

— Ну, они все-таки, наверное, разные люди, — заметил Санкити, до сих пор молчавший.

О-Сюн упрямо твердила свое. «Это твоя фантазия», — хотел было сказать Санкити, но передумал и, пожав плечами, ушел к себе.

Наступил вечер.

На улице, казалось, было светло, как днем. Фосфорическое сияние луны опять увлекло Санкити в рощу. И опять с ним пошла о-Сюн.

Было уже поздно, когда они возвращались. Двери в крестьянских домах были плотно закрыты. На улице возле своих домов лежали, растянувшись, здоровенные псы. Время от времени они поднимали морды, настораживали уши. Санкити осторожно обошел одного, загораживая собой племянницу. Узкой тропинкой между живой изгородью и окном прошли они в сад. В доме учительницы тоже все спали. Темное окно, обращенное к дому Санкити, походило на закрытый глаз.

Ночь текла, объятая безмолвием. Санкити сидел на веранде. Свет луны падал на его колени. О-Сюн пошла спать, но скоро вернулась в белом ночном кимоно и, сев рядом с Санкити, сказала, что не может уснуть.

Неожиданно во двор ворвалась свора собак. Они носились между деревьев, яростно размахивая хвостами. На улице залаяли другие псы. Услышав лай, одна из собак, изогнувшись под бамбуковой изгородью, исчезла, за ней тотчас последовали остальные. Под ночным небом раздавались их злобное рычание и лай.

— Жалко спать в такой вечер, — сказал Санкити, сидя возле задумавшейся о чем-то племянницы и слушая возню собак. Внезапно и его, как замерзшего пса, пробрал озноб.

— Дядя, вы не хотите спать?

— Не хочу. Да ты не смотри на меня. Иди ложись.

Санкити остался один. Дрожь не унималась.