Юлия Кова - Живой журнал
— Ир, всё. Больше не могу. Давай спать. — Я вью уютное гнездо у неё под боком.
— Давай, спи, — отвечает Ира и, закинув за голову тонкие руки, задумчиво смотрит в потолок. Там квадратики и полоски света играют в прятки с тенями. Но мне почему-то кажется, что тени прячутся лучше, чем свет, поэтому и выигрывают.
— Ир, ты спать собираешься, или как?
— Или как, — Самойлова ушла от меня в какой-то свой мир. — Андрей, я о маме думаю.
— И — что? — осторожно спрашиваю я.
— Грустно. Знаешь, мне было всего четыре года, когда она и папа уехали. Ни она, ни отец больше не вернулись. — Ира продолжает разглядывать потолок.
— Если хочешь, то расскажи мне, — предлагаю я. На самом деле, мне не очень интересно, но и обижать мне её не хочется.
— Знаешь, когда мама уезжала, я не хотела её отпускать. А мама засмеялась. Сказала мне, что у них с папой есть ангел-хранитель. И что он защитит их. — Ира поворачивается ко мне. — Знаешь, Андрей, а я видела этого ангела.
«Она что, бредит? Или — это вполне реальный человек?»
— Ну и как он выглядел? — осторожно спрашиваю я.
— Я.. ну, если честно, я не очень его помню, — Ира хмурится. — Ну, он был такой высокий. Знаешь, такой… ну, одним словом, как принц из «Тысячи и одной ночи», — Ира смущённо смеётся. — Я не помню его лица, зато остро помню своё первое впечатление от него. Он был каким-то несгибаемым. Очень сильным и независимым… а еще я поняла, что он очень любил мою маму. Любил по-настоящему — так, как любят в жизни всего один раз. Я поняла это по его взгляду. Так смотрел на мою маму только мой отец. Но папа знал, что он любим. А этот мужчина любил мою маму без взаимности. Любил, потому что сам этого хотел, потому что сам когда-то так выбрал… Порой мне кажется, что у моей мамы и у этого мужчины могла быть какая-то немыслимая история любви — такой, что никогда не заканчивается.
— Ага. И ты это всё поняла в четыре года. — Я всё-таки не смог удержаться, чтобы не подколоть её.
— Нет. Конечно, нет, Андрей. Я поняла это много позже, когда уже выросла. Но и в четыре года я видела, я чувствовала, что этот мужчина действительно любил мою маму… Поверь мне, дети любовь всегда чувствуют, а взрослые не всегда понимают. Просто дети живут на грани реальности. Дети жадно ловят все впечатления, потому что только-только приходят в этот мир… Ты разве не замечал, что чем старше мы становимся, тем ярче вспоминаем свои первые эмоции? Первую любовь, первую боль… свой первый опыт?
— Замечал, — с неохотой вынужден согласиться я. Ира внимательно смотрит на меня, и, спохватившись, я натягиваю на лицо привычную маску невозмутимой насмешливости. Самойлова вздыхает и отводит глаза в сторону:
— Ну вот и я иногда вспоминаю своё детство. И того мужчину я тоже не могу забыть. Знаешь, от него исходила какое-то невероятное обаяние. Он покорял, с первого же мгновения брал в плен одним только взглядом… Одной улыбкой он делал этот мир лучше. Немного похоже на то, как ты привязываешь к себе, — Ира горько усмехается. — Только ты подавляешь, а тот мужчина — он был другим. — Снова пауза и выразительный взгляд, брошенный в мою сторону. — Знаешь, я тогда спросила у мамы, как зовут этого её ангела. А мама улыбнулась. Сказала, что его имя на букву «С» — как «секрет». И ушла с ним… Больше я маму не видела. Мне сказали, они с папой погибли.
«На букву „C“. „С“ — как Симбад…» — от этой мысли я дёргаюсь.
— Что с тобой? — Рука Иры заботливо ложится мне на грудь. — Что-то болит?
— Нет, ничего не болит. Слушай, Ир, а скажи мне, этот мужчина — это не мог быть твой дядя Саша? — предельно осторожно спрашиваю я, чтобы не напугать её. — Ну, тот самый Дядьсаша Фадеев, который меня на английский отправил в ваш дом и потом неустанно сдавал тебе меня со всеми потрохами? Это не он был?
Самойлова растерянно смотрит на меня. Но, подумав, расслабляется и отрицательно качает головой:
— Нет, Андрей, это точно не он. К тому же, я знаю, как звали маминого ангела. Однажды подслушала, — смущается она. — Мама называла его «Омега».
Я сажусь. В моей голове образуется вихрь из миллиона вопросов, главным из которых является следующий: тот ли это «Омега», который в восемьдесят третьем году объявил в розыск пропавшего брата Иры?
— Ир, а ты настоящего имени этого «Омеги» случайно не знаешь? — ровным, почти скучающим тоном спрашиваю я. За то, как я сейчас играл, я бы и двух Оскаров себе не пожалел… Вру: мне тошно её обманывать.
— Нет, его имени я не знаю, — с сожалением говорит Ира. — У мамы я побоялась спрашивать: я же тогда подслушивала… Но, когда мама умела, я задала этот вопрос бабушке. А та только глаза отвела и сказала, что «Омега» исчез вместе с мамой… Андрей, а кстати, ты с дядей Сашей ещё общаешься?
— Что? — Приходя в себя, тру ладонями лицо и смотрю на неё. — Да, конечно, общаюсь. Почти каждый день вижусь. Он же… в общем, он дружит с моей матерью.
— И это всё. Да? — насмешливо говорит Ира.
— А что ещё? — поднимаю брови я.
— Ну-ну, — пробормотав это, Ира отворачивается от меня и скатывается в клубок, лежа спиной ко мне.
— Ир, — прошу я, — ну забудь ты это всё. Спать пора: полвторого ночи. — Я прошёлся пальцами по её бедру, поцеловал ямочку на пояснице — одним словом, утешил. — Теперь будешь спать?
— Не надо, не напрягайся. — Ира отстраняется от меня. — И кстати, прости меня за эти мои откровения. Зря я вообще затеяла этот разговор. Просто иногда мне трудно справиться со своим одиночеством. Слишком много призраков в тишине: родители меня бросили. Потом бабушка умерла… Все, кого я любила, ушли… Все, кого я могла любить, мне лгали… Я просто очень долго жила одна, замкнувшись в своём мире… Но это вовсе не означает, что я нуждаюсь в твоей жалости или во вранье.
«Ах, так ты у нас, значит, самая-самая честная? Ну что ж, Самойлова, давай мы с тобой кое-что проверим.»
— Ир, а скажи откровенно, когда именно ты поняла, что я найду тебя в Москве? — Я встаю и отправляюсь за сигаретами. Потом присаживаюсь на подоконник, прикуриваю и слежу за красной точкой из обожжённой бумаги и табака. Открываю балконную дверь. Тянет дождём и прохладой: всё, как мне нравится. И я слушаю, как дождь выстукивает по стеклам балкона своё первое скерцо.
— А почему ты это спросил? — Самойлова старательно кутается от меня в одеяло.
— Ир, да оставь ты покрывало в покое. Твое тело уже не тайна для меня. И моё для тебя, кстати, тоже. — С иронией наблюдаю за женщиной. — Ты, Ир, пожалуйста, на меня смотри, когда мы с тобой разговариваем. Вот-вот, прямо мне в глаза — как ты этого не любишь… — Делаю глубокую затяжку и насмешливо замечаю, как растерянно моргает Самойлова. — Ну-ну, я тебя слушаю, правдивая ты моя, — подначиваю я Красную Шапочку. Та задумалась, помедлила, покусала губы, а потом в её глазах появилась знакомая мне искорка.
