Валерий Пудов - Приключения Трупа
Не отставали и девицы: не успевали прослезиться, жалея героя — строем бежали по аллее топиться и, не умея удавиться без подставки, глотали сорные травки, горчицу без котлетки и компота и снотворные таблетки — без счёта.
Крали-самоубийцы проклинали, как чуму, кутерьму и кричали, что желали — к своему стылому:
— В могилу, к милому!
— Одному ему сейчас под силу опять нас понять!
Писали в записках на огрызках бумаги, что мечтали, бедняги, с детства, одолев кокетство королев, в борьбе оставить по себе память, что искали темы, сочиняли теоремы, изобретали частицы и не рожали, чтоб соблюсти традицию пути гениальных особ: найти фундаментальный гроб, застрелиться и возродиться в мемориальных надписях и абрисах, на прощальных лентах и монументах, в астральных девах и величальных напевах.
Уверяли, что поступали без отчаяния и не глупо, а выполняли завещание Трупа.
Объясняли, что бывали, и не раз, на его похоронах, отчего преодолевали страх и впадали в экстаз, а в обилии его тел прозревали усилие дел.
Намекали, что только живой делится на дольки, сохраняя свой вид, из чего заключали, что герой не под землёй лежит, а метелицей стелется с края до края планеты, и эта нить говорит о том, что отрада живых — тут, а не на картинках, ходит он в народе целиком, как чемпион, а не в половинках, и надо прекратить самосуд, а не то его убьют ни за что на своих поминках.
Но поразительные догадки девиц не ослабляли ухватки стремительных лиц, а лишь разгоняли с крыш десятки птиц и создавали дополнительные беспорядки.
4.Отныне подозрительных двойников Трупа не изучали в лупы, а хватали и без обиняков отправляли на машине в пленительные дали, усмирительные для мертвяков. За подобие получали пособие на надгробие — без дураков.
Скромные поминки превращали в похоронные процессии, а на процессиях затевали агрессии и ради оплаты, не глядя, умножали утраты.
Даже ночью, без света лучинки, заглядывающие на кладбище прозревали и издавали стон:
— Это он!
И тотчас же рвали в клочья и передавали на вечное ложе изувеченных толпою и похожих на героя.
А потом на рынках продавали мясо из запасов — по четвертинке на кило — и убеждали тайком:
— Повезло!
Растравляли раны и политиканы — вылезали на экраны, как тараканы — к супу, и всласть провозглашали:
— Власть — Трупу!
— Зарывай живых, пай — для остальных!
Или, наоборот, предвещали отлуп для докторов и заверяли, что Труп здоров, идет сюда и не умрет никогда.
Или предрекали:
— Идёт мор по улице, несёт огни на блюдце: кому они зажгутся, тому приговор и сбудется!
5.Нет побед заразнее безобразия — даже сторонники эвтаназии закричали, что покойники в раже — вне морали, и настал момент опять прекращать развал и эксперимент.
И правители — не подкачали: издали указ об отмене пособия на захоронение и надгробие и приказали своим служителям порядка самим тотчас и без лени закопать в грядки население, не способное на безгробное передвижение.
Поясняли особо для тех, кто соображали тупо, чтобы погребали всех двойников Трупа и прочих мертвяков, не гожих для оживления, похожих и не очень на героя волнения и мордобоя.
И сразу, как по заказу, не воя на слизь, родственники, свойственники и депутаты отреклись от муторных тел, а работники внутренних дел, землекопы, солдаты и плотники принялись очищать улицы и тропы от беспутицы и паковать тленную кладь в подземную гладь.
Замечательные приключения влились в окончательные захоронения.
6.Зарывали быстро, как бежали за медалью на приступ цитадели, на прорыв или из борделя, не заплатив.
Копали по-солдатски, днями и ночами.
Клали по-братски, кулями и штабелями.
Работы для пехоты хватало, и пыл труда устранил завалы и освободил от криминала города.
А для поклонников гениального покойника образовали мемориальное кладбище, радующее печальных и досадующих: изъяли из давних могил, что прокисли, всех тех, кто не походил на полковника, собрали в кули и без задних мыслей о ритуале сожгли, а потом встали строем и побросали в ямы героя драмы.
Споры из-за отбора пресекали приговором:
— Для всех утех и кручин мертвец наконец один!
На одном погосте родные бывших тайком выдирали из пепелища именные кости и вздыхали:
— Пошевели прах, а из земли — страх! Жаль родное, а не героя и гражданина: зароем вдаль — для помина!
Но солдаты-хваты изымали куски и увещали без тоски:
— Один гражданин — одна страна: один погост — один каменный памятник в рост. Любой край поминай, как свой!
Такой мемориал рос всерьёз, как живой генерал.
А не хватило для генерала одного мемориала, под могилы на жительство для командующего, страждущего своего тела, правительство отрядило новые многометровые поля, и земля перед ним отступила, как дым от потери кадила: ради покоя дорогой поклажи стража порядка, не глядя под собой, крушила без остатка гряду за грядою, косила вчистую густую лебеду и всходы проса, без вопросов сносила готовые заводы, торговые ряды и плодовые сады, и хотя новостройка бойко перемешала кварталы живых и остальных, население чутья не занимало и не шутя признало:
— Впредь лучше для взгляда иметь кучи генерала рядом!
7.Считая могилы с края до края, случайно раскрыли тайны злейших усилий: уследили, что народу зарыли меньше, чем выходило по всем расходам.
Подозрение выводило на таланты — ненормальные, но варианты — криминальные:
— справку на богатую оплату захоронения получали, а тело на отправку в дело — не предъявляли;
— одного мертвеца без конца выдавали за его близнеца;
— за мертвеца представляли живого подлеца;
— не всех страждущих крова зарывали на тех кладбищах;
— по всему, кое-кому тление без могилы заменило погребение.
Происшествие поразило слух власти и отчасти обострило грозный нюх следствия, которое с пылом и задором, как навозных мух, переловило стервозных изменников-передаточников, нервозных мошенников, взяточников со стажем, а также упрямых старух, разложившихся у рукомойников, и приютившихся в бесхозных ямах одиозных покойников.
В результате мероприятий силы порядка победили и укладку утиля, и ухватку уголовников, а рассадка Трупа по грядкам разоблачила группу разбойников, и дух криминала пожух, как лопух или сало, бедственная суета проиграла, а общественная чистота — возобладала.
Так мертвяк доказал напоследок отчизне, что и в жизни идеал — не редок, а порядок — не гадок.
8.Когда всех двойников и прочих дохляков похоронили, а клочья пыли без помех уплыли и освободили, наконец, города для свободного труда, с народного одобрения постановили, что мертвец-генерал исчерпал пыл и приключения навсегда прекратил.
А чтобы постылый не восстал от кручины из тюрьмы гроба, в могилы заложили мины, холмы придавили гранитным монолитом, а на ограды взгромоздили баррикады.
Потом на площади, у очереди за добром, провозгласили обет страдания:
— Не говори, родня!
И на три дня наложили запрет на воспоминания.
Предупредили:
— Зло прошло, а поминать — опять вызывать!
Объявили, что вещество — не вечно, и лихой — не вещий, навалили горой его вещи и сожгли — бессердечно.
Спорное кольцо с формулой вечности, которое извлекли из-под земли, отнесли в музей бесконечности, но от беспечности сонного служки уронили под крыльцо и объяснили без затей, что кольчушко погребённого — игрушка для детей.
Заключили прощание обещанием:
— Сила его неведома, могила не дедова, оттого и кредо не унаследовано. А покроет погост лопухом в рост, без воспоминаний о герое построим на том поле дом свиданий! Мы — не люди, коли чумы не забудем и урок будет не впрок!
И многие законно вздохнули — облегчённо, как одноногий ходок — на стуле.
9.Три дня прошли в тишине, как волдыри от тли у коня на спине: тут и зуд — худ, и прыть — неосторожна, и скребут подкожно, и чуть тревожно: суть помянуть не дают, а жуть забыть невозможно.
Не думать о том, о чём прикажут — угрюмая кража мозгов без воров: и с крыльями, а не птица, и без насилия, а не летится.
Не сказать — о своём ни слова — не услыхать о чужом от другого.
От иного своего не узнать — опять ничего не понять.
Не называть чужого — снова молчать: сохранять на речи нечеловечью печать.
А у всех на уме одно, как в тюрьме окно, и оно — запрещено, как грех, но обречено — на смех.
Три дня от зари до зари, ярость храня, боялись, а на четвёртый произнесли: «Мёртвый, пли!» — и рассмеялись.
Хомут — в лошадином зуде, орудия клином — в редут, картины о чуде поют, долинам кунжут — на блюде, а люди — помином живут.
10.А один плут, что бродил без пут у могил, почин предложил:
