Валерий Пудов - Приключения Трупа
Животных, годных в пищу, отрядили из могил к себе на кухню, для пельменей, а негодных и бацилл подарили голодным нищим, что опухли в борьбе за перемены, для рвотных целой.
Не нашедшие прощальной тары, полуослепшие от удара по карману, обмана и кручины, побрели от тли и кошмаров в магазины погребальных товаров.
Свидетели пустой могилы не спешили: скорбя, копили силы для другой и находили в идеях цену жильцам. Или, наоборот, петлями на шеях торопили себя вперёд, на замену незабвенным беглецам.
Труднее было не опознавшим по костям из ям вчерашнего павшего: они возвращали мертвецам прыть и снова стали носить хлам с мощами святого от крова до крова.
А волокли в пыли — и без ругни стращали, как могли:
— Тут бесхвостые крупом метут, тут и трупы с погоста несут!
9.А за поминальными столами ждали и причитали не прощальными словами — запевали без печали:
— Помер, — завывали, — щегол, помер — отколол номер.
И ругали не очень, а загнали в песочек.
Встань, задирали, и кончим брань.
Ан лежит во гробочке и гранит — на песочке.
Помер, щегол, помер — отколол номер.
Подползали старушки, наливали по кружке.
Встань, угощали из бочки, пьянь.
Ан лежит во гробочке и гранит — на песочке.
Помер, щегол, помер — отколол номер.
Подплывали молодки, приглашали на сходки.
Встань, соблазняли, от ночки в рань.
Ан лежит во гробочке и гранит — на песочке.
Помер, щегол, помер — отколол номер.
Прибегали ребятки и втыкали лопатки.
Встань, зазывали, замочек — дрянь.
Разгребали песочек — забирали гробочек.
Ожил, щегол, ожил — и ушёл с ложем.
Номер колол, номер — ещё гол помер!
10.За пением стихов начинали изучение двойников.
Принимали тела на крыльцо, сличали с лицом лицо, клали ничком, раздевали догола, проверяли на излом и другие дела: пробивали лоб, бросали на пол и, чтоб не убегали, сажали на кол.
Если родные признавали своего, его отдавали им.
Если кого забирали чужие, получали вместе с ним и остальных — чтоб не захламляли кладовых.
А если на приём попадали живые, задавали им роковые вопросы, драчунов вязали морским тросом, болтунов отпускали за чаевые с носа, а молчунов запирали до износа в подвале.
Тут же, в гробу, лежал икотный избранник — опорожнял бокал, жевал пряник, поджимал губу на несчётный сброд тел и на каждого, как на вражьего, натужно сопел:
— Этот раздетый урод — тот! Дебил и пострел!
И так, грубя без зазрения совести, фальшивый мертвяк отводил от себя подозрения в схожести.
Но паршивый разбойник — сердит и со своим экстазом, как в театре, поэт слова, а покойник — глядит одним глазом на свет и высматривает другого.
И оттого на его высокомерие не отыскали доверия.
Люди утешали враля и обещали правосудие, как герою:
— Не будешь жлобом, зароем с гробом!
Но покрывали угрозой, как мимозы — шалашом:
— А за нажим на приём сгноим живьём и голышом!
Прекращали стенание — продолжали опознание.
Подсчитали принесённых и закричали:
— Зловонных — рать! Не поднять и не убрать!
А устали искать среди застольных сидельцев законных владельцев покойных — начали соображать, куда девать траченную кладь из уродов, и чтобы без труда и расходов.
Для пробы сверстали на погребение смету.
И зарыдали от одурения:
— Монеты — нету! Пособие получено на одно надгробие, а замученных до бесподобия нанесено кучами!
Но горевали из-за смуты — минуты.
Внезапно молчуны азартно пропищали, что страдали в подвале без вины и вокруг от гнуса — лихо, и вдруг подсказали соблазнительный выход:
— Освободите нас живьём — и запас от вас заберём!
Дым печали разогнали пленниками, как мусор — вениками: раздали бывшим немым лишний покойный сброд, изъятый из проклятых могил, и прогнали их с наказом, чтоб каждый из живых купил большой и не бумажный гроб и достойно, с душой, разом похоронил свой народ, а не носил его наугад взад и вперед.
Не забыли и своего икотного избранника: отпустили, как беззаботного странника, на свободу, но за ухватку вручили на укладку в могиле с полвзвода уродов.
Результат испытания превзошёл ожидания.
Поминальный стол — опустел: ни обжор, ни тел.
Прощальный разговор живых — затих.
И только прыть мертвецов, беглецов вкривь да вкось, угомонить нисколько не удалось: поминки прошли, но живинки из-под земли росли и росли.
XXXVI. УКЛАДКА С ПЕРЕСАДКОЙ
Пошли в народе о дохляках байки.
Вылезают, мол, для зол из-под земли и, не скрывая лиц, напускают страх на девиц, приминают молодцов и уводят жильцов — для утайки.
Схема действий — простая, как экзема на месте лишая.
Приходит он домой, ночью, и вроде живой, и точно влюблён.
Вот.
И зовёт за собой.
А бывает, гонится за тобой околицей.
Или из могилы окликает что есть силы: «Стой!»
Или завлекает к краю полыньи.
А где-то пришёл на свои поминки, гол и в сыпи, и без привета выпил полчетвертинки.
Вот.
Берёт твои ботинки и зовёт.
Шаги его слышишь на крыше или снизу, а идёт по стене или по карнизу, в окне от него круги, а углы двора искажены. А насыплешь вечером золы, с утра видны ступни, и от усилий изувечены они. А закричит белый филин навзрыд: «Ай!» — и делать нечего: ступай.
Он, брат, не тень — оборотень.
Вот.
А иногда зайдёт без следа и даст знак.
Масонский или так — свойский.
Упадёт конский кал с потолка, или рука мелькнёт из-за косяка, или шакал померещится и, как русалка над водою, заплещется, завоет, что жалко ему человечества, а почему, не допоёт, а рявкнет из канавки шавкой.
Или сиганёт в рот козявка.
Вот.
Отдаёт платок и зовёт на часок. Невзначай, на огни.
А потом пристаёт день за днём: пойдём да пойдём, отдай да верни.
И не лень.
А набредёт на собаку, наплетёт ей разное и скорей — в драку: изгрызёт и разорвёт — надвое. Лай, не лай, а нишкни.
Вот.
А зазовёт к себе на могилу, в борьбе на силу берёт.
Но не сразу, а ведёт к лазу.
Ты, загнёт, не боись, там жизнь, цветы, малина, а сам дрожит и на вид — не мужчина.
И без причины — ржёт по-лошадиному.
И не стыдно ему.
А толкнёт вперёд, в проход, и смельчак не поймет, как попадёт под башмак.
М-да.
Ерунда, а проберёт дрожь, и пойдёшь.
Вот.
А чтоб не затащил в гроб, предложи зайти первым.
Скажи, сил нет, ножи на пути, свет неверный — что-нибудь придумай, чтоб не загрёб угрюмый: говори вслух до зари, а суть — муть, чуть рассветёт, петух пропоёт и дух, живоглот, отомрёт.
Вот.
Или покажи, что вещей много, кладь в дорогу, предложи, мол, буду подавать отсюда, а ты без суеты — забирать: «Полезай, козёл, веселей и принимай на край!»
Или рассыпай под ногой бусы и упрямо переправляй по одной в яму.
Но избегай укуса.
А лучше допрежь русые косы заколкой на темечке чеши и щёлкай семечки, а спросит безносый разлучник, что ешь, на то пошурши и скажи: «Хороши и свежи вши!» — и от ворот поворот вброд на огород.
Сам уйдёт ко вшам.
Вот.
А проморгаешь, другая кривая повезёт: заберёт.
Такие они, дохляки: как пни, коротки, а копни — лихие.
И не народ, и не живёт, а унесёт.
М-да.
Беда!
2.Но цивилизованные люди не искали в чуде морали и не верили необразованным балясникам, мистериям и побасенкам, а организованно выбегали на улицы, начинали щуриться на следы мятежных трупов и без щупов, прилежно, как валежник у заказников, собирали в ряды проказников: чтобы отвоевать своих и без гроба отдать чужих.
Однако атака живых на мертвецов встречала отпор у других бойцов и превращала задор бедовых удальцов в завалы новых нежильцов.
Поминки наступали на поминки стеной, ботинки топтали ботинки пяткой, финки и свинчатки раздирали строй, а четвертинки летали, как куропатки весной.
Одни набредали на желанных мертвяков, как выплывали на огни маяков у пролива, другие торопливо разбрасывали незваных дохляков трассами, но вместе — словно праздновали дорогие вести на карнавале кровной мести.
Звали за собой и кричали наперебой:
— Знай своих, поминай наших. Зерно — в жмых, чай — в чашу, дерьмо — в парашу!
— Знай наших, поминай своих — раздолбай в кашу их!
— Нас тут помнят, и мы помянем: у кумы в кармане от вас найдут комья!
— Вспомянешь, как ножки протянешь из окрошки и на баяне сыграешь ложкой! А кошкой — на барабане!
— Не скалься, родной, чужой беде, пальцы жуя — своя на гряде!
Как обещали, так и поддавали: без печали нагоняли и скорбей, и смертей. Показали, что смерти бояться — на свете не появляться, а в ней равны без вины и тунеядцы, и молодцы, и домочадцы, и мертвецы.
3.Не отставали и девицы: не успевали прослезиться, жалея героя — строем бежали по аллее топиться и, не умея удавиться без подставки, глотали сорные травки, горчицу без котлетки и компота и снотворные таблетки — без счёта.
