Николай Псурцев - Тотальное превосходство
Настя закричала вдруг, вытянувшись и задрожав, корчила в морщинистой гримасе лицо, то ли наслаждаясь, то ли страдая, но скорее всего наслаждаясь, конечно… конечно, колотила истово вытянутыми руками по спинке дивана, крючила пальчики на руках конвульсивно, неконтролируемо и хныкала еще с нажимом и громко, словно переживая боль или унижение…
— Я убью тебя… — выдохнула вместе со стонами и хныканьем. — Я убью тебя, если ты уйдешь от меня! Я так долго тебя искала… Равного… Я люблю тебя… Я убью тебя…
Топтал слова и сминал мысли,
подчинялся и с вожделением, только чувствам и только эмоциям, — плыл, летел вслед за ними, вместе с ними, мчался, обжигался, смеялся,
верил, что буду жить вечно,
взрывался, умилялся, утихал, погибал,
ревел, возрождаясь,
разрывал пространство, проникал в неизвестное измерение,
после того как выплеснул из себя животворную влагу, все-таки заплакал — и на этот раз уже со слезами…
…Московских окон негасимый свет… Где-то горели и вправду. Некоторые, кто за окнами, спали со светом. А некоторые, большинство, что-то делали еще. Сегодняшней ночью мне удивительно тяжело жить. И счастливо как никогда. Тяжело и счастливо нынешней ночью особенно… Если я вдруг теперь, вот в эту ночь — и началось все это после того, как я нарисовал Старика, где он теперь? найдет он меня? найду я его? и существовал ли он в мире вообще? я хмыкнул без радости, — а его портреты все так же у меня в багажнике, по-прежнему, надо их спрятать, но есть еще время, успею, успею, — если я вдруг теперь вот в эту ночь сосредоточиваюсь, невольно, сам того в общем-то не желая, просто так, мимоходом, мимолетом на ком-то, не на чем-то, а именно на ком-то, то тотчас же я начинаю жить жизнью этого человека, все быстро очень происходит, но тем не менее ярко и необыкновенно контрастно. Вернее, даже не так — я начинаю видеть жизнь этого человека, этих людей, хотя и с неточностью во многих деталях, признаться… Это утомительно и разрушительно изнуряюще. И вдохновляюще и возбуждающе одновременно — что важнее… И страшно. Я пугаюсь всякий раз, когда подобное видение появляется за моими глазами. Я заболел? Я рехнулся? — думаю я. Или я заступил уже на иной, на более совершенный и редкий уровень сознания? Не хочется болеть. Но побывать на другом уровне сознания — это цель и это мечта любого с восторгом и состраданием относящегося к себе человека… Не желаю пить, не желаю есть, но желаю наслаждаться своей утомленностью и своей неординарностью…
«Только одно следует делать в этом мире — захватывать все больше и больше власти. Все остальное — химера». Это Наполеон. Он извлек из бытия основное. Бандит, злодей, маньяк, серийный убийца, некрофил — но гений тем не менее. Кто сказал, что гений и злодейство несовместны?.. Все, кто живут, думают об этом, о власти, я имею в виду, мечтают о ней, строят планы, но всегда боятся говорить об этом, стесняются говорить об этом, то есть о власти и обо всем ей сопутствующем, и всегда потому говорят о другом, чаще о вовсе противоположном, хотя под каждым словом своим подразумевают исключительно стремление к власти, говорят о морали, о нравственности, о милосердии, о добре, о приличиях, о сердечности, о любви, и еще о всякой разной глупости, и еще о какой-то там чепухе… Отчего объявляются на свете диктаторы — эта самая сраная в мире публика, хотя и незаурядная? Да оттого, что вот они-то уж точно нисколько и нипочем не боятся и не стесняются говорить о своем параноидальном стремлении к власти и никогда не врут, но если только совсем немножко и только в самом начале своей карьеры, что-то там о человеколюбии, о сочувствии, о сопереживании… «Я не такой человек, как другие, принципы морали и приличия не для меня». Это снова Наполеон… Те, кто не стесняется говорить о своих истинных целях и устремлениях, ничуть не боятся и действовать. И как действовать!.. А те, кто ломает себя, кто считает, и, возможно, даже более чем искренне, в силу воспитания, образования, происхождения, считает, что его истинные, настоящие, неподдельные, базовые желания в нынешнем мире проявлять неуместно, то все без какого-либо, пусть случайного, исключения становятся жертвами. И как мучительно доживают последние свои мгновения… Чем больше людей в этом мире будут без всякой робости подчиняться своему врожденному, безусловному инстинкту — инстинкту власти, — тем меньше у мира начнет появляться шансов получить себе второго Наполеона, Гитлера или Сталина…
А за окнами вот что я увидел, пока ехал по городу.
…На Кутузовском, когда меня остановил гаишник за превышение скорости, на втором этаже десятиэтажного кирпичного дома. Просто посмотрел на эти горящие окна, и все… У нее два мужа, один бывший, один будущий, и оба живут вместе с ней. Зовут ее, кажется, Ира или Наташа. Одно из двух — или Ира, или Наташа. Ира — короче. Назовем ее Ира. Один муж, будущий, мелкий, круглоголовый, жирноносый, багровый всегда, с бородавкой над верхней губой, слева от носа, ему сорок два, лысый, ему некуда идти, а так бы он, может быть, уже давно и ушел бы от Иры (хотя она ему нравится), даже не дожидаясь намеченной свадьбы; кроме этой квартиры, у него нет другого жилья, так случилось, первая жена, любимая кстати, выгнала его из дома и не пускает обратно вот уже целых два года тому как, год и восемь месяцев назад он прибился вот к Ире. Ира познакомилась с ним, когда он привез к ней в бухгалтерию какие-то документы, он экономист на госпредприятии, шуршит носом постоянно, потеет, Ира его бьет, а он только потеет… Второй муж — бывший — накачанный крепыш, но тоже низкорослый, ушастый, косоглазый, ему тридцать восемь, он водитель троллейбуса, носит портрет покойной матери Терезы на шее, хотя толком-то, собственно, и не знает, а кто она была или есть такая, эта самая мать Тереза, она ему просто очень понравилась, когда он в первый раз увидел ее портрет, иногда он мастурбирует, глядя на портрет (пускает слюну по-детски от вожделения и наслаждения) — Ира частенько, случается, отказывает ему в любви. Ира, между прочим, бьет и крепыша тоже. И больно… У крепыша имеется своя квартира, но он в той квартире один жить не желает. Крепыш боится жить один. Одному холодно и тоскливо. И страшно. Как только он остается один, ему тотчас же начинает мерещиться, что он умирает. Женщинам он не нравится. Ни одна из тех немногих, с которыми он пробовал познакомиться, не пожелала остаться у него в квартире хоть сколько-нибудь долгое время, день, два… Они его не понимают, все эти женщины, успокаивает он себя, а вот Ира, его бывшая жена, его понимает — так ему кажется, он в это верит, — хотя и разошлась с ним (но не выгоняет же, а живет вместе, несмотря ни на что), хотя и бьет его, и пребольно… Ира почти удовлетворена сложившейся ситуацией. Она ощущает себя Человеком. Она чувствует свою значительность. Она понимает, что она Хозяйка. Она наслаждается своей властью. Хотя ей, разумеется, хотелось бы, чтобы мужья ее, и бывший и будущий, были бы все-таки помоложе и посимпатичней… Сама Ира не имеет правой ноги и трех пальцев на левой руке. А вчера ей исполнилось пятьдесят шесть…
…На Хорошевке, когда остановился у светофора, — на пятом этаже двенадцатиэтажного дома… Его зовут или Петр, или Святослав, или Дмитрий. Одно из трех… Петр — короче. Значит, пусть будет Петр. Он что-то покупает и что-то продает. Кажется, продукты. Но не исключено, что и вещи. Был челноком. Купил квартиру. Создал небольшую фирмочку. Обзавелся крохотным офисом. Ему тридцать пять, судя по моим ощущениям, а может быть даже и сорок. Скорее всего, все-таки сорок… Последние два года часто плачет, особенно по ночам — не сдерживая себя, громко, с зябкой, ознобливой дрожью. Он считает себя неудачником. Некоторые его однокурсники сегодня уже владеют концернами, корпорациями, холдингами. Общаются с ним пренебрежительно, скороговоркой. Он завидует. Ему обидно… Он пытается. Он старается. Он работает по двадцать часов в сутки. Но у него мало что получается… В детстве его били. В отрочестве он бил сам. В юности его опять стали бить, более всего досталось ему в армии. В институте он снова разбирался с обидчиками, как и в недалеком своем отрочестве. Занимался единоборствами. Играл в настольный теннис, в шашки, в лото, в карты… Последний раз дрался три месяца назад — с бывшей женой. Выиграл… Двигается, несмотря на занятия спортом, неуклюже и тяжело. Так бывает. Часто походка зависит больше от головы, то есть от наличия в ней ума, то есть даже так — от наличия в ней желания тот самый ум иметь, а не просто от развитости мышц, связок или скелета… Взгляд у него медленный, сонный, недоброжелательный, надбровия толстые, веки вспухшие, длинные залысины ото лба и к затылку, полукруглая, широкая нижняя челюсть, неровный, бугристый нос. Обыкновенный человек. Простой российский гражданин… К вечеру дурно пахнет. Утром не помнит, в чем был одет вчера. Носит костюмы одного цвета и одного фасона… Синие носки к коричневым ботинкам. Клетчатый галстук к полосатой рубашке. Ну и так далее…
