Игорь Малышев - Подменыши
— Предлагаю выпить за вдохновителя наших побед — товарища Сталина!
— За Родину, за Сталина! — поддержали его голоса с разных концов стола.
— За Одина, за Сталина! — тихим эхом повторил Сатир, его все услышали и, забыв про начальную торжественность, захохотали.
— Сатир, хватит идиотничать! Детсадовский юмор… — заметила Белка.
— Да, ладно, это я так… К тому же Сталин уже давно перешел в ранг полубогов, так что все нормально. Давайте выпьем!
Бицепс неодобрительно посмотрел на него, сказал: «Я бы тебя на дуэль вызвал, не будь нам нужен», — и они выпили, бесшумно чокнувшись пластиковой посудой.
— Кстати, а где музыка? — пережевывая колбасу, спросил Гризли.
— Перебьешься, музыки для медведей не держим, — ответствовал ему Сатир.
— Nirvana включи.
— Nirvana “Nevermind” Истомин до сих пор не отдал. А остальное у них мне не очень…
— Ист, отдай Курта.
— Отдам, — послышалось в ответ.
— Тогда Rammstein включи, — не унимался Гризли.
— Он у Белки.
— Да что ж такое! Ну хоть что-нибудь включи.
— Свет ему включи! — раздался ядовитый беличий голос.
— Я Летова поставлю.
— Ну вот, ведь можешь…
Сатир покопался в кассетах, выбрал летовский «Прыг-скок» с яркой, как вспоротое брюхо, обложкой, щелкнул кнопкой магнитофона.
— И да снизойдет на нас его божественное безумие, — подал голос из своего угла Эльф.
— И да!.. — утвердительно повторила Белка, разглядывая на фоне окна стакан с «Киндзмараули».
Посиделка продолжалась. Квартира становилась похожей на смесь стоянки банды анархистов со студенческим вертепом. Магнитофон захлебывался, народ оживленно беседовал, постоянно прося друг друга приглушить звук, и тут же забывая об этом.
— Музыка, как и любое искусство, в принципе, должна быть слепком с реальности, иначе как ее отличить от бессмыслицы? Человек бешено хочет реальности. Дайте! — говорил Гризли с пространством.
— Верно, все верно, каждое слово, как кусок соли. Человеческий мир превратился в продукт глобальных пиар-технологий. Я понял: все, что показывается по телевизору — кино. Пелевин в «Поколении Пи» прав, как дыра в голове. Он не понял только одного: всё то, что пускают по телевизору в новостях — не компьютерная графика, это идет съемка глобального кино. Все отрежиссировано, любая катастрофа, любое мирное соглашение и любой теракт. С маркетинговыми исследованиями, сценарием, софитами и цифровыми камерами. И с каждого события будут получены дивиденды. Дайте обывателю шоу, иначе он уйдет от телевизора и начнет заниматься реальностью! Хозяин никогда не допустит, чтобы домашний скот пасся вместе с дикими животными, чтобы домашний не заразился свободой. Свобода — вот самый большой ужас и проклятье современного мира. Предсказуемость и безопасность — два злых бога современности.
— Они пришли и разрушили мою страну. Они пришли и лишили меня будущего. Они расположили вещи так, что, чтобы выжить, я должен работать как проклятый. Они, ожиревшие и тошнотворно лоснящиеся, втирают мне, как прекрасна придуманная ими жизнь…
Тут же продвигалось что-то о возможности возвращения коммунизма в России, формы, в которой это, вероятнее всего, произойдет, реальности диктатуры, захвата нас Китаем или арабами, глобализации, правомерности терроризма… В общем, в тот вечер за столом и на прокуренной, как коптильня, кухне было все то же, что и в предыдущие вечера.
— Коммунизм не истина сам по себе, он лишь предоставляет всем равные возможности для ее поиска, — говорил раскрасневшийся Бицепс.
— По-моему глупо искать истину, исходя из социальных условий. В любом случае она лежит вне этих условностей, — не соглашался Эльф.
— Поиск истины, как и коммунизм — это вечная революция. И в том и в другом случае остановка недопустима. Остановка — это смерть. В этом их единство и неразрывная связь. Поэтому вполне допустимо, чтобы оба процесса происходили одновременно. Советский Союз потому и исчез, что революция задохнулась от рутины и мещанства, от жадности и праздности, — вмешивалась Белка.
— Троцки-и-изм, — затянувшись травой, неодобрительно пробормотал Бицепс, одновременно стараясь не выпускать из легких дым.
— Ну и троцкизм, пусть. Кстати, как тут с ледорубами? — Белка, забирая папиросу, беспокойно оглянулась вокруг.
— Беспонтовая трава. Не цепляет.
Все тонуло в сизом дыму.
Прошли три часа пьянства. Народ напивался все более. Первых отваливающих в беспамятство относили на кухню, названную в честь этого «хосписом». Укрывали там пледом и собственной одеждой, открывали пошире окно, чтобы водка из голов быстрей выветрилась. Оставшиеся продолжали сидеть у стола, но речь становилась все более запутанной и все менее понятной, как для непосвященных, так и для говорящих.
Сатир поднялся из-за стола, открыл окно и вышел из него. Под окном проходил парапет, достаточно широкий, чтобы по нему можно было расхаживать. «Сталинская» архитектура. Для него это было не в первый раз, к тому же он совсем не чувствовал себя пьяным. Он прошелся немного, встал в нишу и принялся смотреть вниз. Там, у памятника поэту гуляли люди, всех желающих катали на лошадях, по дороге густым потоком, несмотря на вечер, текли куда-то машины, издавая протяжный гул, бесконечный, как крик раненого зверя, не понимающего, кто мог поразить его — такого могучего и совершенного в своей неуязвимости. Где-то на западе, в разрывах между броневыми листами домов, словно смертельная рана, виднелась полоска закатного неба, такого трогательно нежного и вместе с тем вечного цвета, что Сатир вдруг почувствовал в груди острую тоску, происхождение которой он никак не мог понять. Его вдруг потянуло туда, к этой светлой полосе, к черным, в угасающем свете, лесам с мягкой подушкой хвои под ногами, болотам, затянутым неверным покрывалом ряски, пению ночных птиц, таинственным шорохам и всплескам. Показалось, что сквозь рев рыскающих внизу смрадных зверей, он услышал далекий и жалобный крик, идущий из лесных чащоб и обращенный именно к нему. Почуял, что еще немного и он пройдет через заваленную засыпающими людьми прокуренную квартиру, соберет все деньги, что еще остались, выйдет на улицу, поймает машину и попросит отвезти себя куда-нибудь за кольцевую. А еще лучше — уйти туда пешком, чтобы не связываться напоследок с машинами и быть обязанным своей неожиданной свободой только себе.
Он уже вышел из ниши и двинулся к окну, когда оттуда появилась Серафима.
— Ну, как тут?
— Ничего, только я уходить собрался.
— Ой, подожди, не уходи еще немного, а то я тут в первый раз…
— Ты смотри, аккуратней! А там как?
— А! — она махнула рукой. — Все хорошо. Напились уже.
— Быстро сегодня, от жары, наверное. Только я ведь и вправду уходить собрался.
— Ну, пожалуйста, подожди чуть-чуть. Минутку.
И тут Сатир обнаружил, что ему уже не хочется никуда идти. Наваждение ушло, оставив после себя только неясное воспоминание, легкое, как закатное небо над вечерним городом. Он даже поразился, что еще секунду назад он едва не покинул свой дом ради смутного волнения в душе.
— Давай постоим тут немного.
Они стали смотреть вниз на людей. Люди их не видели и, наверное, даже не догадывались, что тут может кто-то стоять, но от этого находиться здесь было еще интересней.
— Ты откуда узнала, что я здесь?
— Эльф сказал.
— У него сегодня судьба сдавать меня.
— Нет, просто остальные уже совсем пьяные и никто даже не заметил, что ты исчез.
— Правда не заметили? Жаль, такой эффектный выход пропал. Пятый этаж все-таки. А они даже головы не повернули. Не тот зритель пошел, скучный. Все увлечены собой.
Он притворно вздохнул.
— Актер! — фыркнула Белка. — Слушай, в тебе вообще есть что-нибудь естественное?
— Вероятно. Не могу же я полностью быть искусственным.
— Ладно, трепло. Кстати, тут есть за что держаться? Что-нибудь железное, прочное?
— Что, страшно?
— Так есть, что ли?
— Вон, смотри, из стены какой-то крюк торчит. Хочешь, ухватись.
— Нет, давай лучше ты ухватись за него, а я буду держаться за твою руку.
— Как-то сложно все это…
— Ну пожалуйста!
— Ладно.
Сатир пожал плечами, но все же сделал, как она говорила. Белка заглянула ему в глаза и спросила:
— Я вот все думаю: можно тебе доверять или нет?
— С чего это вдруг такие сомнения во мне?
— Ну мы всё же не в войнушку играть собираемся…
— Тут, пока до дела не дойдет, не разберешься, но я думаю — можно.
— Ты сказал! — почти выкрикнула Белка и, вцепившись в его руку, прыгнула вниз. Сатир, в первое мгновение даже не понял, что случилось, только подумал, что его разорвет пополам. Их пальцы немного проскользнули друг по другу, но удержались вместе. Он стиснул зубы, напрягшись изо всех сил. Казалось, кости сейчас выскочат из суставов. Кожа на руке натянулась так, что едва не лопалась. Он повис над пропастью в двадцать метров, немного раскачиваясь, одной рукой вцепившись в крюк, а другой в ладонь подруги. Подождал, собираясь с силами и мыслями. Снизу на него доверчиво и спокойно глядела Серафима. Неимоверным усилием он подтянул свое тело к стене с крюком и попытался приподнять Белку. Она не заставила себя долго упрашивать и проворно вскарабкалась на парапет.
