Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
– Формулировка огульная, – поднялся министр атомной энергетики, – но в целом справедливая. Я думаю, что хуже не будет. Предлагаю перевезти отходы в район будущего Соснового Бора. Там все равно построят ЛАЭС.
– Далековато, – вздохнул Гагенгум.
– А по-моему, так даже близко, – не согласился с ним глава кабинета. – Нельзя ли подальше? Я намекаю на Украину.
Гагенгум немного растерялся.
– Это же сколько ехать, – промямлил он – Учтите, что там еще нет ни железных дорог, ни шоссе…
– А давайте куда поближе! – вскинулся молчавший до сих пор министр путей сообщения. – Например, в 1950… нет, 60-й год! … Дисциплина, бесхозяйственность… Сказано – доставить, значит – доставить!
– Нет, – помотал головой атомщик. – Совсем недавние времена. Последствия могут еще не сказаться… могли не начать сказываться… – И он, запутавшись, смолк.
– Согласен, – кивнул премьер-министр. – Давайте к царице. И я настаиваю на Украине. А город вы и сами знаете. Подумайте, как это ловко получится! За отходы платят Пан-России, а везут их к хохлам! Гениальная комбинация! … Товарищ Гагенгум, вы лично отправитесь… ко двору, – и премьер серьезно хохотнул. – Наберете команду, проследите за исполнением. Потом расскажете, как там…
Такого оборота Гагенгум не ожидал.
– Но я не знаком с местными обычаями! Здесь нужен историк… этнограф…
– В правительстве нет историков и этнографов, – напомнил премьер.
3
Ехали до сумерек.
– Есть охота, господа, – Паншин говорил бодро, как будто и не провел целый день в седле.
– А мне так нет, – отозвался Каретников. – Тошно немного.
– А, так вас растрясло! – догадался Господинчев, гарцуя на коне. Он снял головной убор и пригладил волосы. – Будь я проклят!
– Что за забота?
– Извольте взглянуть, – Господинчев раскрыл ладонь. Каретников и Паншин подъехали поближе, а Нащокин остался с вожжами.
– Что это?
– Локон, – недоуменно улыбнулся Господинчев. Но наглости в его глазах уже не было.
– Неужто лысеете?
– Нащокин! – позвал Паншин и, не сдержавшись, расхохотался. – Подите сюда! У Господинчева плешь растет!
– Что здесь смешного, сударь? – оскорбился Господинчев.
– Не сердитесь, – Паншин примирительно потрепал его по плечу. – Вот дело сделаем – поедем в имение к батюшке. Там у нас есть бабка… ворожея. Тинктуру готовит особую, в голову втирать. Обрастете так, что гребень обломится!
– Решайте же, братцы! – крикнул сзади Нащокин. – Скоро стемнеет. В которое поедем село?
Санный след раздваивался; обе колеи вели к селам, каждая – к своему. Села курились дымом и были почти неразличимы в перспективе, насыщенной синим.
Господинчев уронил локон в снег и молча ткнул плеткой в сторону правого.
Паншин кивнул.
– Дело наше правое – значит, и забирать всегда будем правее. Вперед, гардемарины!
Отряд тронулся. Подвода загремела, Нащокин молодецки чмокал и нокал.
Вскоре вступили в село. Разбрехались собаки, а с какого-то двора донеслось даже буддийское мычание зимней коровы.
– Да, господа, – вздохнул Каретников. – Постоялым двором и не пахнет.
– Бог с ним, попросимся в избу.
– Можно и не спрашивать. Покажем царицыну грамоту.
– Кто ж ее здесь прочтет! – усмехнулся Нащокин.
– И не надобно. Богопослушному человеку хватит благородного поручительства. И царского имени.
– Темен наш народ, – заметил Паншин. – Но чует верно.
– Господи, дурно-то как! – пожаловался Каретников и вдруг соскочил в ближайший сугроб. – Простите, братцы, нужда не терпит…
Паншин встревоженно уставился ему в спину.
4
Премьер, любивший общаться с коллегами в неформальной обстановке, испытывал двойное удовольствие. Ему было непривычно лицезреть в Доме Правительства придворного образца восемнадцатого столетия. Состоялось троекратное целование. Гагенгум, воплощавший карнавальный анахронизм, стянул парик, уселся в кресло, налил себе из пузатой бутылки.
– Ну, как там наши мальчики? – премьер поиграл бокалом и выпил не по-премьерски.
– Скачут, служат Отечеству. Поют и дерзают, теряя зубы и волосы.
– Доедут?
– Жизнь положат, но волю государыни выполнят.
– У вас и слог-то изменился, Гагенгум! – восхитился премьер-министр, набирая фисташек в горсть.
– Положение обязывает. Что говорит президент?
– Президент над схваткой.
– Ясно. В самом деле – нельзя же вникнуть во все. У меня, собственно, созрели некоторые коррективы.
– Вот теперь вы говорите по-русски, – премьер захрустел. – Я весь внимание.
– Вообще-то вы тоже, по-моему, не обязаны вникать, – поделился соображением Гагенгум. Он мерно отбивал парик об край стола, словно воблу, держа его за хвостик. – Главное, что речь идет об очень больших деньгах.
– А юридический аспект?
– Помилуйте, мы в прошлом.
– Разрушительные последствия?
– Никаких. Опять-таки: вот мы – разумные, добрые, вечные. Не мутировали, не деградировали… Не стали уродами…
– Вы в этом уверены? Ну ладно, я помню. Что ж – действуйте. Два процента – мои.
– Радиоактивные отходы придется пустить побоку.
– Вот как? – удивился премьер-министр. – И куда же их?
– Да свалим в канаву, подумаешь. Россия велика.
Гагенгум, волнуясь, пролил коньяк и вытер лужицу все тем же париком. Премьер встал.
– Действительно, я не хочу вдаваться в детали. Я ничего не слышал. Поступайте, как знаете, но если что, отвечать придется вам.
– Слушаюсь. Необходимость вынуждает нас направить туда еще одного представителя. Это уроженец Кавказа, он будет работать под именем мусью Берлинго. Языками владеет.
– Зачем он нам нужен?
– На него многое завязано. И потом: мне представляется нереальным еще раз заручиться поддержкой государыни. Она и так смотрит на меня косо. По-моему, ей что-то нашептывает придворный шут, пакостный карла. Это значит, что второго указа, отменяющего первый, не будет. Нам придется изменить тактику, чтобы вынудить гардемаринов отказаться от выполнения одного задания и взяться за другое.
– Смотрите! – премьер погрозил пальцем. – Чует мое сердце, намудрите вы с вашим… как его? Берлинго?
– Совершенно верно.
– Почему такая фамилия? Знакомое слово. Министр иностранных дел объяснял мне как-то, что берлинго – это клитор.
– Да? Я думал, это леденчик.
– И леденчик. Это жаргонизм.
– Восхищаюсь вашей эрудицией, – Гагенгум говорил вполне искренне. – Я не знаю, почему он выбрал такой псевдоним. Тут сработали какие-то тайные пружины.
5
Пока шел ужин, Каретникова рвало еще дважды. Паншин не на шутку обеспокоился.
– Хворый какой! – хозяйка избы покачала головой, провожая взглядом согнувшегося Каретникова. Махнув рушником, она отвернулась и поставила перед гостями миску с варениками. Сняла со стола мутную бутыль, отвергнутую с самого начала.
– Если так пойдет, то плохи наши дела, – Нащокин надкусил краюху хлеба. – М-м! – вскрикнул он и полез пальцем за щеку. – Вот оказия!
– Сломали зуб? – деловито осведомился Господинчев, уписывая щи. В избе царил полумрак, и он не заметил, как в миску спланировал его собственный волос. За первым последовал второй. Господинчев пошуровал ложкой и зачерпнул оба, начал жевать.
– Если бы сломал! – Нащокин, забыв о приличиях, перегнулся через стол и показал товарищам желтоватую шестерку, заляпанную мясноватой краской. – Выпал, окаянный!
– Позвольте взглянуть, – Паншин протянул ладонь.
Он принял зуб и рассмотрел его при пламени свечи.
– Наукам не обучен, но зуб, сдается мне, вполне исправный.
Вернулся зеленый Каретников.
– На тебе лица нет, барин, – хозяйка принесла какую-то ветошь и бросила на лавку. – Ляг, полежи.
– Благодарю, – Каретников так ослабел, что еле ворочал языком. – Право слово, мне лучше соснуть.
– Отдыхай, брат Каретников, – задумчиво согласился Паншин, продолжая вертеть зуб. – Эй, хозяйка! Не дать ли ему какого отвару?
– Отчего ж не дать, – хозяйка поплыла из горницы. – Можно и бабку кликнуть, – предложила она уже с порога.
– Кликни, дело говоришь. Скажи, что не обидим, – Паншин многозначительно погремел кошельком.
В ту же секунду послышалось досадливое фырканье, плевки. Господинчев, распробовав, наконец, что у него в ложке, брезгливо тянул изо рта щекотную волосину.
С лавки икнул Каретников. Он потянул на голову тулуп, надеясь, что скорый сон разрешит все заботы.
– Полная миска волосьев! – Господинчев разгневался и швырнул ложку в щи. Брызнуло капустой. – Что ты мне подала, проклятая баба!
– Не собачьтесь, на бабе платок, – напомнил ему Нащокин. – И черная она. Это, Господинчев, опять ваше. Ну-ка, подите!
Он поманил пальцем.
Господинчев, ничего не понимая, подался к нему. Нащокин вдруг протянул руку и вцепился ему в волосы. Тот отпрянул, но целый клок остался у товарища. Больно не было.
