Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)
Еще один, нет – двое, такие же.
Выворачивает грохочущая подвода, четвертый правит парой гнедых.
Копыта зарываются в снег, подводу трясет, от лошадей валит пар. Осталось немного, полверсты, дальше – поле, и лесу конец.
Прерывистое дыхание, упрямая монотонная присказка.
– Не вешать… нос…
Дорогу перегораживает ледяной ствол, конь переднего всадника становится на дыбы.
– Гардемарины…
– Засада, господа!..
Лес оживает, на дорогу валом валят лихие люди, хрипатые разбойнички. Тулупы, зипуны, заломленные шапки, жаркие пасти. Снежные бороды, за кушаки и пояса заткнуты топоры. Рык, уханье, гогот, потеха. Былинное ликование.
– Шпаги к бою!..
Два лиходея прорываются к подводе, срывают дерюгу, разбрасывают сено. Гардемарин бросает вожжи, прыгает, вырастает перед бородачами. Те упираются в борт, к ним на помощь спешат еще пятеро. Подвода переворачивается. Тяжелые ящики вываливаются в снег, какой-то налетчик уже сбивает замки.
– На! На! На!…
Это бьются всадники. Клинок под бороду, а ну, еще… вторая, третья, четвертая борода…
– Братушки! Золото у них! Навались!…
Мохнатый распахнутый рот и пуля, срезающая зубы. Запах пороха, пистолетный дымок.
– Нащокин! Сзади!
Удар. Сумрачный стон, оседающая туша. Щелчки выстрелов, снежный скрип, хлопанье рукавиц и вороньих крыльев.
– Не трожь ящиков! То – государыни!…
– Получай, собака!…
Нащокин сдвигает треуголку, утирает пот. Зипуны отступают, пятятся. Кровавые кляксы на белом, брошенные дубины, утоптанный снег. Все ящики на месте, двадцать штук; у трех отодраны крышки.
– Осади! Какое золото, сучья твоя душа!…
Общая растерянность, замешательство, досада. В ящиках – непонятно что. Атаман крутит заиндевелый ус.
– Брось! Уходим…
Канава не помеха, прорезалась спасительная прыть. Скорее, дальше, глубже, чтоб не достала ни пуля, ни шпага. Кто-то уже зарылся в сугроб; кто-то, проваливаясь по грудь, пытается петлять меж деревьев.
Гардемарины, развернувшись к лесу лицом, заключают подводу в кольцо. Шпаги изготовлены к бою, щеки пылают, глаза горят.
– Дурь мужицкая… Душегубы… истинно лешие!…
– Проверь, брат Каретников, все ли на месте…
Каретников, самый маленький и черный, как древесный жучок, пинает снег.
– На месте-то на месте… да только ларцы пораскрывались.
– То не сами ларцы, то лихие люди постарались. Вот канальи!
Господинчев присаживается на корточки, осторожно поднимает крышку,
– Железо, господа!
– Поставь, Господинчев, крышку, где была. Государственная, брат, тайна.
Господинчев, вихрастый сорвиголова с наглыми глазами, улыбается, кивает и быстрым движением сворачивает железный круг.
– Не по-нашему написано! Пан.. руссия…
– Кто вам позволил трогать? Немедленно отойдите!
Паншин, предводитель отряда, хватает Господинчева за плечо.
– Паншин, по-каковски это, как ты мыслишь? Ты ведь у нас дока, в языках-то.
Тот сердито вынимает из рук Господинчева ящик и ставит обратно в сено.
– Английское слово, – ворчит он и наклоняется за вторым. – Pan-Russia. Пан-Рашша. Пан-Россия.
Каркает и давится ворона. Кажется, что она повторяет заморские звуки. Пан-Ррраша! Пан-Рррашша!
Звук «н» теряется точно, остальные – сомнительны. Ворона, одним словом.
2
Поручение императрицы передал странный, неприятно опрятный субъект, от которого пахло не то помадой, не то медицинским декоктом. Все происходило в Адмиралтействе, в одной из секретных комнат, за плотно притворенными дверями.
Советник государыни, который негласно опекал гардемаринов, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он всячески старался ничем не выказать проснувшийся, скорый на подъем страх: похаживал, грозно кашлял, подкручивал усы, но в то же время нет-нет, да и подлезал пальцами под парик, чесался: потел от волнения.
Бесстрашный отряд терпеливо ждал распоряжений.
– Прошу вас… – начал советник и запнулся, не зная, как обратиться к царскому эмиссару.
– Оставьте нас одних, – приказал высокий гость.
Советник растерялся. Пришелец был ниже чином, но не настолько, чтобы указывать ему на дверь, как паршивому холопу.
Паншин чуть заметно нахмурился. Нащокин незаметно положил руку на эфес шпаги. Господинчев и Каретников стояли навытяжку, и трудно было понять, о чем они думают.
Советник коротко рубанул воздух кулаком, сдержанно поклонился и вышел вон.
– Приступим, господа, – эмиссар улыбнулся. Улыбка не получилась. Ему гораздо больше шло надменное выражение лица.
Нащокин толкнул Каретникова локтем. Тот еле заметно кивнул.
Удивительный тип. Все вроде бы в нем правильно – камзол, парик, треуголка, плащ. Но шито иначе! Миллион мелочей, незначительных по отдельности, сливаются в одно так, что совершенно неясно, откуда он вылез, этот новоиспеченный государственный деятель. Никто из четверых о нем слыхом не слыхивал, и в глаза не видал.
Не самозванец ли, часом?
Возможно, что немец, а может быть, и швед. Но точно не поляк и не мусью.
– Барон фон Гагенгум, – эмиссар опять попробовал улыбнуться. Не вышло.
Он немного волновался. Тут вам не разница в часовых поясах. Барон жил в Петербурге вот уже несколько дней и все никак не мог привыкнуть к отсутствию мелких удобств, большая часть которых требовала электричества.
Гагенгум была его настоящая фамилия. Барона выдумали на заседании кабинета министров Пан-России. Когда построили машину времени, возник естественный вопрос о ее использовании. Гагенгум, младореформатор в летах, обладал хорошей практической хваткой. Он быстро нашелся с подходящим предложением, которое сулило государству огромные барыши.
– Машина времени – это то, что сейчас нужно, – такими словами он начал свое выступление. – Ее-то нам и не хватало. Я думаю, что теперь мы сумеем решить проблему захоронения радиоактивных отходов. Мы распахнем ворота и скажем всему миру: добро пожаловать. Деньги хлынут рекой. Если мы отправим отходы в прошлое, то не понадобится проводить решение через Думу. Не будет никакой огласки. А выгода будет огромная. Нам простят все долги и будут упрашивать взять еще.
– М-м, – поднялся министр экологии. – Каковы наши возможности? Насколько мы можем углубиться в прошлое? На пять лет? Десять? В миоцен?
– На триста-четыреста, – ответил министр тяжелого машиностроения.
– А в будущее нельзя?
– К сожалению, нет. И не удастся в ближайшее столетие. Только если обратно к нам, из прошлого.
– Жаль! – министр экологии поджал губы, снял очки и начал протирать их замшевой тряпочкой. – В будущее – гораздо спокойнее! А в прошлое – оно же будет влиять!
– Не будет, – убежденно возразил Гагенгум. – Не повлияло же. Ведь это уже случилось. И вот мы сидим: нормальные, разумные, добрые, здоровые. Никакие не мутанты и не монстры, порядочные люди. Значит, обошлось.
– Это заманчивое предложение, – заявил красивый премьер-министр, откидываясь в кресле. – Прошу министра тяжелого машиностроения изложить кабинету детали.
Министр направился к кафедре.
– Деталей немного, – предупредил он на ходу. Заняв место, он налил из графина воды, выпил, промокнул губы платком. – Машина, как вы знаете, построена, в Питере. Она занимает три этажа подвального помещения и перевозке не подлежит. Временной канал выводит путешественника в точку отправления. Поэтому если мы примем решение переправлять в прошлое радиоактивные отходы, то нам придется организовать их дальнейшую транспортировку. Нельзя, чтобы контейнеры остались в Санкт-Петербурге екатерининских, скажем, времен.
– Погодите, – нахмурился премьер-министр. – Получается, что нам придется направить туда транспортные средства. Мне эта идея не нравится. Сперва одно, потом другое… сегодня фуры гонять, а завтра МИГи полетят?
– Я предлагаю обойтись без транспортных средств, – вмешался Гагенгум. – Сориентируемся на месте. В стране во все времена были герои, готовые выполнить любое государственное поручение. Гардемарины, Неуловимые, тимуровцы, женский батальон…
– Гардемарины – это же кино, – ехидно напомнил министр печати и информатики. – О чем вы говорите?
– Кино не с потолка взяли, – парировал Гагенгум. – И уж конечно – не с полки. Вот это в вашем ведомстве привыкли…
– Стойте, – премьер-министр поднял ладонь. – Давайте останемся в рамках. Послушаем министра атомной энергетики. Не будет фонить?
– Да тьфу на это, – Гагенгум не вытерпел. – У нас и так везде фонит.
У премьер-министра дернулось веко, и будущий барон извинился за грубость.
– Формулировка огульная, – поднялся министр атомной энергетики, – но в целом справедливая. Я думаю, что хуже не будет. Предлагаю перевезти отходы в район будущего Соснового Бора. Там все равно построят ЛАЭС.
