Павел Мухортов - Повести и рассказы
Ирка училась в четвертом классе, когда по телевизору показали научно–популярный фильм о вулканологах. Природа Камчатки поразила ее, но еще больше поразили отважные люди, сумевшие противопоставить себя стихии.
В тот же день, листая книгу «Красота человека в искусстве», среди репродукций она натолкнулась на «Последний день Помпеи» Карла Брюлова. Фильм, картина, впечатления дня совпали. Ирка взяла карандаш, чтобы выразить их в цвете. На лист легли первые робкие штрихи. Что–то получилось. Еще несколько размашистых слабых и сильных линий, подправки. Ожившая идея двигалась, исподволь заставляла работать фантазию. Чуть подрагивали ресницы, крутилась рука, от усердия предательски высунулся кончик языка, а на правой щеке вздулся бугорок. Потом Ирка пустила в ход акварель. Плотные, сочные мазки последовали за штрихами и, постепенно, мощный взрыв потряс окрестности. Из кратера потухшего вулкана вырвался столб огня, туча дыма и пепла. Красно–золотистые всполохи осветили черные скалы, объятых ужасом людей, бегущих по склону прочь от зловещей лавы, и деревья, согнувшиеся из подножья.
Через кружево тюлевой занавески мама украдкой ласкала взором склонившуюся головку ребенка. «Пусть рисует, — шептала она. — А вдруг это ее дарование?»
Это было действительно так. За первой мало–мальски серьезной работой пошли другие. Миновало три года. Наступил перелом. Иркой овладело истинное творческое безумие. Она рисовала быстро, красиво, хорошо, ей сопутствовала удача. И в щекочущей радости страхa, как бы не вспугнуть удачу, из–за боязни не успеть, потерять зрение — нелепая мысль, показавшаяся ей едва ли не роковой, — она рисовала и рисовала.
Подчиненная цели мыслями, чувствами, поступками, она искрящимся бенгальским огоньком сгорала в благоприятной домашней атмосфере. Ну и натерпелись же родители от своего вундеркинда. Материальные затраты их не смущали, не вызывал возмущения и беспорядок: с раскиданными темперами, тюбиками, карандашами, склянками с тушью, гуашью и прочим рабочим набором, с чем допоздна копошилась Ирка. У родителей однако встретил сопротивление образ жизни, который повела Ирка.
Она пробовала силы во всем, чтобы выбрать самое приятное. Монотипия чередовалась с фломастерами, акварелями, тушью. Пастелью — элитарными полужирными мелками она с упоением выполняла эскизы. А бабочки по–прежнему взмывали вверх.
Вместе с возрастом расширился круг интересов. Она все чаще находила необычное в обычном. Правда, сначала терялась, пытаясь понять это нескрытое от глаз, но живущее внутренним миром, но том разглядывала с интересом, проникая в сущность, любовалась, волновалась, чтобы в краткий миг выплеснуть замысел на бумагу. Она не довольствовалась простым копированием, а словно желая вновь собственноручно воссоздать, анализировала каждый предмет отдельно, и если не удавалось до конца передать замысел, руки безжалостно рвали очередной плод сладко–горького труда.
В минуты разочарований она обычно бежала из дома, и ноги с ми несли в прель парка, в калейдоскоп света и красочных цветовых пятен, с лихвой восполнявших растраченное.
Чертовски радуясь октябрьской мокроте, Ирка натягивала резиновые сапожки, синий плащ, набрасывала на волосы капюшон, и не завязывая тесемок, бежала по дорожкам, меж деревьев, плачущих у чугунной решетки, отделяющей от улицы, обретала спокойствие в четкой игре красок, звуках стучащих капель, в безукоризненном профиле величавых кленов, во всем, чем одарял ее осенний парк, сырой, промозглый, размывший контуры в аэрозоле дождевой завесы.
… Просвистел реверс. Генка поискал глазами источник звука, и не найдя, аккуратно возвратил дверь в прежнее положение. Повесив по просьбе Филина цепочку, он по–военному быстро разделся, и ступая на цыпочках по приятно щекочущей пятки ковровой дорожке, прошел вслед за Сергеем в комнату под его же высокопарные возгласы:
— О, Безумный талант, как говорится, покорный раб припал к ногам повелительницы. Он имеет честь, так сказать, приподнести в столь торжественную минуту сюрприз!
Видимо, напевающий в стиле «Диско» Безумный талант, поглощенный работой, не расслышал звонка, потому что Филин смог незаметно подкрасться и выкинуть этот трюк. Под раскатистый бас аляповатая бумажная панама, ловко балансируя за телом, живо повернулась на стремянке, и Генка опешил от смешанного чувства радости и удивления.
— Ирка?!
Да это была та же Ирка, неугомонный колокольчик, художник–фантаст, воспоминание о весне десятого. Перепачканная красками от кончика носа до хрупких пальцев с маленькими ноготками, в потертых, обрезанных под шорты джинсах, клетчатой безрукавке она предстала перед Генкой сначала в образе озорного подростка, какой и запомнилась когда–то в дворовой компании. Тем не менее Ткачук узнавал и не узнавал ее. Каштановые волосы, выбившиеся из–под панамы, стали блестящими и золотыми, а пряди их длиннее. Значительно похорошела фигурка, оформилась девичья грудь. «Распустившийся бутон», — меланхолично подумал Генка. Должно быть, вторжение нежданных гостей застало девушку врасплох. С опущенной кисти тянулись маслянистые нити, угрожая заляпать пол. Генка тоже почувствовал неловкость, а Филин, напротив, по–хозяйски стал расхаживать вперед и назад, заложив руки за спину, шурша расстеленными газетами.
Жан! Сюрприз! — спохватилась Ирка, преодолев растерянность, и вдруг, ужаснувшись, всплеснула руками. — Ой, мальчики! Что же босые? У меня сущий бедлам! — подобно ангорской козочке она скакнула вниз и решительно скомандовала: — Ну–ка, кругом! Ишь, вояки, мигом обратно! Холодно, грязно, а они вздумали разуваться!
Генка подчинился без разговоров. На антресолях в груде тряпок Ирка откопала допотопные, но выдержавшие испытание временем, пыжиковые тапочки и подала запротестовавшему Филину. Затем отвела гостей в смежную комнату, попутно иронически объяснив, что предки укатили на Юг, уверенные в том, что девочка у них взрослая, самостоятельная, почти невеста, а, значит, способна принимать рациональные решения, да и февраль, дескать, по–своему прекрасный бархатный сезон, не требующий ни архизатрат, ни потерь времени в жужжащих очередях у билетных касс. Разумеется, они самым естественным образом проводили мысль, что когда–нибудь родители должны освободиться от обузы.
— Можно подумать, — тоном старца, познавшего жизнь во всех ее тонкостях, заявила Ирка, — что раньше они страдали из–за меня. Без отговорок. Ну, ничего! Я решила разбить их иллюзии. Пусть впитывают пока лучи Черноморского солнца, а я разрисую комнату по методу модернистов: дьявол во льдах и человек–огонь. — Ирка по–детски рассмеялась, звонко, во весь голос, представляя на минуту отца, разгневанного порчей моющихся финских обоев, и маму, изумленную неслыханной дерзостью дочери. — Серьезная, Жан, проблема. Не знаю, поймут ли? Серьезная проблема явно адресовалась Генке, но он сморщился и промолчал.
В комнате их окружила космическая темнота. Генка с непривычки растерялся и стал как вкопанный. Внезапно вспыхнул свет: по углам в виде замысловатых свеч на широких причудливых тарелочках, подвешенных к потолку, загорелись лампы, и Генка невольно заслонился рукой. Когда же он вновь стал различать отчетливо окружающее, то сам того не замечая, залюбовался. Его поразило не столько богатство феерических красок, сколько старинное убранство комнаты, словно он, Генка, облачившись в доспехи доблестного рыцаря Айвенго, перенесся в средневековую эпоху нежданно–негаданно очутился в призрачном замке, вернувшие детство, став тем невыдуманным мушкетером, что бегал когда–то по дорожке, пытаясь измотать выносливого противника, и проиграл единоборство.
«Неужели это было? Кажется давно, а прошло два с половиной года, не верится. Но я вырос, я усвоил азбуку армии, горечь потерь и, признаться, не хочу верить, что детство ушло, и не пытаюсь гнать его. Для меня оно незабываемо».
Одолевало новое непонятное состояние: таинственная комната, загадочная Ирка, провалившаяся в кресле у вызывавшего восторг дивно–сказочного камина, отвлекли его от мрачного самоанализа и постигших несчастий. Гармония звуков тихой итальянской музыки и спокойствие бронзового Будды, что в позе лотоса примостился на магнитофоне, передались и ему. Уснули на стене оленьи рога, блики от витражей безвольно наслоились на паркет. В камине чуть тлели угли, искусно созданные умелой рукой. Как будто отзвенел мелодией давно окончившегося боя импозантный вороненый щит, и лев на его плоскости застыл в претенциозной позе… Только лампочки–свечки, пылавшие в сумеречной тишине, распространи вокруг приятно мягкий, теплый, струящийся от воображения свет, озаряя расписанные в архаичном стиле стены, казавшиеся прочными, как твердь колдовского замка.
![Павел Мухортов - М-ский треугольник, или Чужие здесь не ходят[полная версия]](/uploads/posts/books/193739/193739.jpg)
