Сволочь - Юдовский Михаил Борисович
— В самом деле, что ж это вы, достопочтенный? Вы ведь слово дали. Почему эта штука до сих пор не убрана, а вы прогуливаетесь, как ни в чем не бывало?
— А вы попробуйте ее убрать! — побагровев, откликнулся обер-бургомистр. — Попробуйте, попробуйте! Не хочет, ну просто ни с места… сволочь этакая! — в непривычно грубой для себя манере закончил он.
— А давайте и в самом деле попробуем, — предложил вдруг глава меннонитов. — Навалимся разом, все вместе.
— Верно, — поддержал длинноносый католик. — Так сказать, объединенными усилиями, viribus unitis…
— Оставьте вы хоть сейчас эту вашу иезуитскую латынь, — посоветовали ему из толпы протестантов. — Мало вас Лютер уму-разуму учил.
— Прекратите! — остановил собратьев невоздержанный протестант. — Не повторяйте старых ошибок. Хватит собачиться, господа. Ну-ка, подналяжем!
Господа дружно навалились со всех сторон на горшок. Жилы на их решительных шеях вздулись, на лбу выступил пот, но горшок продолжал стоять, где стоял. Тут раздалось деликатное покашливание глуховатого раввина.
— Я, конечно, сильно извиняюсь, — со смущенной улыбкой произнес он, — но что вы, позвольте узнать, делаете? Вы же толкаете горшок друг на друга. Как же он, извините, сдвинется с места?
Отстранившись от горшка, толкавшие уставились на толковавшего. Раввин был совершенно прав, и это не могло не вызвать раздражения.
— Известное дело, — раздался из православных рядов ворчливый женский голос. — Советы давать они мастера. А горшки убирать за них другие должны. Шел бы да помог мужикам.
— Да с него толку, как с верблюда молока! — презрительно махнул в сторону пожилого иудея рыжий мусульманин. — Сами справимся, если на то будет воля Аллаха.
Для порядка еще немного покритиковав ребе, все конфессии, по его совету, навалились на одну сторону горшка. Лица покраснели от натуги, но горшок так и не сдвинулся с места. К тому же, словно издеваясь над усилиями горожан, сам неожиданно покраснел, вернее, побагровел самым зловещим образом.
— Ну, советчик, что еще присоветуешь? — гневно спросил мусульманин раввина, который в ответ лишь развел руками.
И тут прозвучал взволнованный, пожалуй, даже истеричный голос одной из свидетельниц Иеговы:
— Стойте! Отойдите от него! Не прикасайтесь к нему руками!
— Да кому он нужен! — скривился мусульманин, с еще большим пренебрежением меряя взглядом раввина. — Сам рассыплется по милости Аллаха.
— Не трогайте горшок! — продолжала кликушествовать свидетельница. — Или вы в самом деле не понимаете, кто это?
— И кто же? — раздраженно осведомился длинноносый католик.
— Зверь багряный! — глаза свидетельницы округлилась от ужаса и благоговения перед знамением. — Откройте Библию на странице…
— Да откуда у них при себе Библия, сестра, — сокрушенно опустила руку на ее плечо другая свидетельница. — Они ведь только зовутся верующими людьми, а на деле.
— Я не понял, — насупился мусульманин. — Где звер? Что за звер? Какой породы?
— Зверь багряный! — снова воскликнула первая свидетельница. — Которому дракон дал власть и дал уста, говорящие гордо и богохульно.
— Очень интересно, — желчно заметил длинноносый католик. — И что же, по-вашему, служит ему устами?
— Вот: он уже и вами овладел! — возопила свидетельница. — Вы сами говорите его голосом, гордо и богохульно. Ай!..
Последний ее возглас объяснялся тем, что по багрянцу горшка пробежал вдруг оранжевый сполох, после чего горшок потемнел и, наконец, совершенно почернел. Горожане отпрянули от таинственного объекта и, вслед за свидетельницей Иеговы, со страхом уставились на него.
Православные троеперстно перекрестились справа налево, прочие христиане перекрестились всею ладонью слева направо, после чего и те и другие вымолвили:
— Антихрист.
— Шайтан, — пробормотали мусульмане.
— Сатан, — поправил кантор и шепнул что-то на ухо раввину, но тот лишь покачал головой и проговорил:
— Аввадон. Ангел бездны.
Индуисты, покачивая головами, зашушукались между собой насчет злого демона Вритры, а буддисты, как по команде, погрузились в медитацию.
Тут горшок опять сменил окраску, раскалился докрасна, а из его отверстия повалил густой черный дым, в котором вспыхивали, словно бенгальские огни, искры невидимого пламени. Горожане ахнули и, толкаясь и наступая друг другу на пятки, разбежались по домам.
На сей раз никому и в голову не пришло праздновать. Заперев двери на замки и задернув окна занавесками, все зажгли свечи — восковые, стеариновые, сандаловые, и принялись молиться — кто на образа, кто молча, про себя, — и листать Новый Завет, Тору, Коран, Бхагавад-Гиту и Трипитаку. Неизвестно, что они там вычитали, но отныне в душе у каждого поселилась непоколебимая уверенность насчет происхождения проклятого горшка.
Сам горшок, естественно, никуда не делся и на следующий день. Он торчал посреди площади и с нахальным самодовольством переливался всеми цветами радуги. В его праздничном облике было столько насмешки, чудился такой откровенный вызов, что и без того плохо сдерживаемые чувства горожан хлынули наружу грязевым потоком. Среди всеобщей ругани трудно уже было разобрать, кто, кого и в чем конкретно обвиняет. Обер-бургомистр предпринял жалкую попытку образумить разбушевавшихся сограждан, но толпа на разные голоса пригрозила распять его, забальзамировать живьем, обрезать (дважды), а напоследок засунуть в горшок, если он еще хоть слово вякнет. Обер-бургомистр понял, что светской власти в городе пришел конец и, воровато оглядев собравшихся, юркнул в толпу католиков.
Горшок отреагировал на это по-своему: вновь сделался снежно-белым, а на его поверхности проступили довольно гадкие, чтобы не сказать скабрезные, рисунки, оскорбляющие религиозные чувства всех присутствовавших.
Это послужило своеобразным толчком. Никем более не управляемые и разделенные межконфессиональной враждой люди, взревев от негодования, невольно потянулись к тем, кого считали своими лидерами. Католики сплотились вокруг длинноносого господина в очках, протестанты — вокруг своего невоздержанного на язык собрата, свидетели Иеговы — вокруг истеричной дамы, толковавшей Апокалипсис, меннониты же остались верны главе своей общины и с самым сокрушенным видом собрались вокруг него. Мусульмане окружили шутника-атлета, следуя их примеру, православные обступили своего лидера — здоровенного бородатого детину, который, к тому же, мог перепить любого в городе, а индуисты почтительно приблизились к своему гуру, смуглому человеку поразительной худобы, который, по слухам, не только умел ходить по битому стеклу, но и употреблять его в пищу. Что касается буддистов, то они не стали сплачиваться, а по новой погрузились в медитацию.
Иудеев же было всего двое, и сплотиться у них не было ни малейшей возможности. Раввин и кантор стояли в неуютном одиночестве, смущенно поглядывая то друг на друга, то на прочих горожан.
— С горшком сплотитесь, — язвительно посоветовал атлет-мусульманин под злорадный хохот единоверцев.
— Очень верное замечание, — поддержал длинноносый католик. — Пусть сплотятся вокруг горшка, который они же, несомненно, и пристроили на площадь — я думаю, всем уже понятно, с какой целью.
— А? — переспросил раввин, а кантор возмущенно завопил своим скрежещущим голосом:
— С какой-такой целью? Что за грязные намеки?!
— Какая цель, такие и намеки, — уверенно ответствовал католик. — Ясное дело: чтобы посмеяться над всеми. Вы же считаете себя самыми умными.
— Мы бы с удовольствием не считали себя самыми умными, — ядовито возразил кантор. — Мы бы с удовольствием были, как все. Но раз нам не позволено быть, как все, то приходится быть чуточку лучше.
— Вот опять они за свое, — загудели в православных рядах. — Что за народ… — А бородатый предводитель, многозначительно подняв палец вверх, добавил: — Они ведь и Христа. того.
Длинноносый католик поморщился при этом замечании, от которого вдруг пахнуло дремучим средневековьем. Он предпочитал более современные подначки, но все же кивнул в знак солидарности. Казалось, толпа вот-вот сольется в едином антииудейском порыве, но тут невоздержанный протестант, осознав, что католическая община уж чересчур набирает силу, ехидно проронил: