Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— В твою удачу!.. Я скорее поверю, что ты выиграешь по лотерее! Или найдешь лампу Аладдина.
— Перестань, мой Кисик, перестань, милый, — уговаривает папа. — Возможно, если бы я занялся поисками лампы Аладдина, я бы ее и нашел. Но я не собираюсь искать лампу Аладдина, я собираюсь писать роман.
— Что ж, желаю удачи! Если тебе совершенно на меня наплевать, можешь писать роман.
Папа сидит целый день, согнув вбок ноги, и печатает свой роман. Он привез из Германии пишущую машинку. На один из сундуков поставили чемодан, а на чемодан — пишущую машинку. Иногда он встает, растирает колени, курит. Если бы только я могла помочь ему — чтобы он не так уставал! По радио передавали рассказ — про одного мальчика, как он вставал по ночам и переписывал бумаги вместо своего больного отца. Но тот мальчик знал, что нужно писать, а я не знаю…
— Вытащи мне этот чемодан, — говорит мама.
— Мой?
— Да, твой.
Я вытаскиваю из-под кровати чемодан с куклами, мама открывает его и принимается перекладывать кукол в другой чемодан, поменьше. Потом она кладет туда же несколько пар чулок, папину военную форму.
— Нинусенька, что ты делаешь? — спрашивает папа.
— Что же — работать ты не желаешь, а в доме жрать нечего. Пойду, по крайней мере, продам.
Папа хмурится:
— Что значит — продашь? Я привез куклы Светлане, и продаваться они не будут. А форма мне самому нужна.
— Да, необходима! Зачем она тебе нужна? Гнить в чемодане?
— Не гнить в чемодане, а если меня завтра снова призовут…
— Не говори глупостей! И вообще — я не могу думать о том, что будет завтра, мне сегодня нужно варить обед. В доме ни копейки денег!
— Нинусенька, я в пятницу принес тебе четыреста рублей.
— Что ты выдумываешь!
— Четыреста рублей, мой милый Кисик. Отдал тебе в руки.
— Может, и отдал, но четырехсот рублей там не было.
— А сколько же?
— Не знаю, я не считала, но гораздо меньше.
— Ровно четыреста рублей.
— Что же я, по-твоему, утаиваю или пропиваю?
— Я этого не говорю.
— Может, ты хочешь, чтобы я с себя платье сняла и продала?
— К чему, Нинусенька, эти преувеличения?
— А что мне делать? Форму не смей трогать! Двадцать кукол пусть валяются в чемодане! Мне врач сказал, что питание для меня исключительно важно, а я вынуждена отказывать себе в куске хлеба.
— Эту, во всяком случае, оставь. — Папа вытаскивает из чемодана куклу в клетчатом вышитом сарафане.
— Чем она так замечательна, что ее нужно оставить?
— Это подарок фрау Эльзы. Она сама сшила для нее платье.
— Какая еще фрау Эльза?
— Моя квартирная хозяйка, — объясняет папа. — Старушка. Она всегда удивлялась тому, что я умею говорить не только по-немецки, но и по-русски. Это было выше ее понимания. Она говорила: «Такой трудный язык!»
— Да, надо еще посмотреть на эту фрау Эльзу… — бурчит мама.
Папа ушел куда-то. Мы уже ложимся спать, а его все нет.
Мама храпит во сне.
— Храпит, — говорит бабушка. — Как Надя. Господи, дай, чтобы у Наины руки-ноги переломались! Чтоб ее холера забрала! На кухню не дает выйти, мерзавка! А Герка из пятого подъезда попал мне утром мячом в голову… И вши заели…
Она еще что-то бормочет, долго ворочается на своем сундуке, потом слазит с него и пробирается к окну. За батареей парового отопления мама держит бутылку с керосином. Бабушка вытаскивает бутылку и поливает керосином голову.
— Совсем заели…
Она ставит бутылку на место, направляется обратно к сундуку, натыкается в темноте на стул, стул с грохотом падает. Просыпается мама.
— Ой! Боже мой? Куда тебя черт носит? Что за наказание! С таким трудом засыпаешь!..
Бабушка не отвечает, только кряхтит.
— Опять керосином воняет! Я тебе запретила дотрагиваться до бутылки с керосином!
— Что делать, Ниноленьки, когда вши заели…
— Что ты выдумываешь! Тебе врач сказал: никаких вшей у тебя нет. Это нервное.
— Какое же, Ниноленьки, нервное, когда чешется!
— Что с идиоткой говорить! Тысячу раз просишь: дайте хоть поспать спокойно, так нет — каждый день какие-нибудь выдумки! Теперь до утра не засну… Боже, что за мука!..
— Живой человек не может от вшей спастись… — плачет бабушка.
Скоро опять раздается мамин храп.
Я засыпаю. Меня будит мамин голос:
— Светлана! Зажги свет!
Я вскакиваю, поворачиваю выключатель. Папа стоит, вцепившись руками в дверь, и качается вместе с ней. Лицо у него совсем белое, а язык все время высовывается, как будто он хочет облизать губы и не может. Что с ним? Ему плохо? Он заболел? Я пытаюсь помочь ему добраться до кровати. Мне страшно, я вся дрожу.
— Убери, убери его отсюда! — говорит мама. — Нализался, как свинья! Начинается!..
Отец цепляется за стену и наконец падает на мой топчан.
— Что же ты стоишь? — спрашивает мама. — Помоги раздеться дорогому папочке.
Я стаскиваю у него с одной руки пиджак, но больше не могу ничего сделать. Тогда я снимаю с него ботинки и носки. Я хочу уложить его ноги на постель, но они, как налитые, соскальзывают вниз. Наконец мне удается немного подвинуть его и уложить так, чтобы ноги не падали. Я ложусь с краю на мамину кровать и притворяюсь, что сплю.
Мама говорит:
— А свет кто будет тушить, дух святой?
Но я не отвечаю, и свет остается гореть до утра.
Папа просыпается такой, как обычно. Только черные вьющиеся волосы стоят дыбом. Он выпивает сразу несколько чашек воды, выкуривает папиросу и садится за машинку.
Мама ставит на стол завтрак и говорит:
— Садись, ешь. Или ты со вчерашнего сыт? В доме нищета, ни ложки, ни плошки, простыни лишней нет, а на пьянство — пожалуйста, находится.
— Ну что ты, Нинусенька, нужно же было отметить с друзьями мое возвращение…
— Хороши друзья! Накачать человека до такого состояния, что он на ногах не стоит! Прекрасное развлечение — превратить самого себя в скотину.
— Не сердись, мой Кисик, не надо… — Папа обнимает ее за плечи. — Больше не буду, честное слово. Ты же у меня добрый, хороший Кисик…
— Завел черную кассу, — бормочет мама уже другим голосом. — Не отдаешь всех денег, утаиваешь.
— Ну, чуть-чуть утаивал…
Мама вдруг вспоминает про меня:
— А ты что сидишь, как засватанная? Особого приглашения ждешь? Ешь давай.
Она садится к папе на колени.
— Если бы ты видел, как ты вчера выглядел! Как мне больно сознавать, что ты совершенно обо мне не помнишь и не думаешь.
— Я всегда о вас помню, мои маленькие, — уверяет папа.
