Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Неужели не было ничего лучше кролика?
— Нинусенька, кролика тоже удалось достать с превеликим трудом.
— Да, но он же моментально вылезет.
— Ничего подобного. Это отличная выделка.
— Ну что, я не знаю? А это что?
— Это для Светланы.
Беленькая шубка для меня! Не такая пушистая, как у Нинки, но все равно очень красивая. Папа помогает мне надеть шубу. Она немного велика, но это ничего, я еще вырасту.
— Лама! — говорит папа. — Самый теплый мех. Знаешь такого зверя — ламу?
— Нет…
— Живет в Южной Америке.
— Снимай! — говорит мама. — Купить белую шубу! Не знаю, о чем ты думал.
— Чем она тебе не нравится? — спрашивает папа.
— Через три дня превратится в грязную тряпку. Дай-ка сюда… — Мама ощупывает шубу. — Не знаю, если только перевернуть мехом вниз… Но где доставать верх?..
— Есть еще одна. — Папа вытаскивает из чемодана коричневую шубку с коротким блестящим мехом. — Эта должна быть впору.
Я меряю вторую шубу.
— Она ей мала, — говорит мама.
— По-моему, отлично, — не соглашается папа.
— Я отошлю ее Тамаре.
— С какой стати, Нинусенька? Я покупал ее для Светланы.
— Она ей мала. И вообще, должна же я что-то им послать.
— Можно послать что-нибудь подешевле, какое-нибудь платье. А это натуральный обезьяний мех.
— Действительно. Значит, для Светланы нашлась и лама, и обезьяна, а для меня только кролик.
— Детские вещи легче достать, — оправдывается папа. — Зато смотри, какой тут есть зверь! — Он вытаскивает из чемодана черно-бурую лису.
— Ого, какая огромная! — говорит бабушка. — Верно, из двух сшили.
— Ну, это еще куда ни шло. — Мама накидывает лису на плечи и смотрит на себя в зеркальце. — Очень, очень недурна! А что же ты шерсти не привез? Я же тебе писала.
— Наивный ты человек! Ты думаешь, там все лежит на выбор. Что попадется, то и берешь. Почти за всем приходилось ездить в американскую зону.
— Да, — мама поджимает губы, — Храпаль мне рассказывал об этих ваших поездках. Ничего не скажешь — молодцы… Бравые служаки.
— Достал дюжину шерстяных рубах, — вспоминает папа, — и три отреза. Прекрасная тонкая шерсть.
— Два из них цвета хаки! — возмущается мама. — Что же я, должна разгуливать, как сержант? Не знаю, может, удастся распустить две или три? — размышляет она, рассматривая рубахи. — Связать платье… Всю жизнь мечтаю о вязаном платье. Ладно, отошлю Тамаре шубу и две таких рубахи — для нее и для тети Нади.
— Делай как хочешь, Нинусенька, — огорчается папа, — но, по-моему, это совершенно излишнее попечительство.
— А это что такое? Боже, к чему эта ведерная кастрюля?
— Ты просила большую кастрюлю.
— Да, но кастрюлю, а не полковой котел! Нет, это надо придумать — везти такую тяжесть! И куда я ее дену? Простоит всю жизнь на антресолях.
— Нинусенька, то, что ты просила, то я и привез.
— Да? А это я тоже просила? Что это вообще такое?
— Это секундомер.
— Я вижу, что секундомер, но на кой черт он нужен?
— Пригодится.
— Разумеется! Набрал всякой дряни, и еще пытается уверить меня, что я об этом просила! Можно подумать, что все это делается назло.
— Не будь, мой милый Кисик, неблагодарным.
— Между прочим, другие везут и хрусталь, и фарфор, и мебель, и рояли…
— Да, один генерал вез вагон барахла. На границе его задержали. Он написал Сталину. Через три дня пришел ответ: «Полковника такого-то с вещами пропустить».
— Но ты еще, слава богу, не генерал, так что тебе нечего было опасаться.
— Фраже надо было везти! — говорит бабушка. — Когда я жила в Варшаве…
— Помолчи ты! — обрывает ее мама. — Только тебя не хватает с твоей болтовней идиотской…
— Слова матеры не дает сказать, — жалуется бабушка. — Как будто мать дура!
— Вот именно! — подтверждает мама.
— Говоры, Ниноленьки, что хочешь, а я своим умом очень довольна! — Бабушка отходит от чемоданов и садится на сундук.
— Кстати, насчет фарфора… Здесь где-то… — папа делает хитрое лицо, — прячется столовый сервиз.
— Ты шутишь! — не верит мама.
— Нисколько. На двенадцать персон.
Они вместе разворачивают большие и маленькие тарелки, блюда, салатницу.
— Ах, какая прекрасная работа! — говорит мама. — Да, но куда нам такой сервиз?.. Боже, какая супница! Кто теперь ими пользуется…
— Ничего, пусть стоит.
— Удивительно, что ничего не разбилось.
— Ну, чтобы немцы паковали да разбилось!.. А это, Елизавета Францевна, вам. — Папа протягивает бабушке голубую шелковую блузку.
— Мне? Павел Александрович! Где вы достали?
— Выписал из Парижа, — говорит папа. — Специально для вас старался.
— Павел Александрович! Это же прелесть! У меня в одна тысяча девятьсот третьем году была почти такая же самая.
— Очень рад, что вам нравится.
— Как это может не понравиться? Настоящий шелк! Пойду покажу Наине. Ха, пусть видит, что значит зять! Жаль только, что не песочного цвета!
— Ну, а теперь я лягу поспать, — говорит папа.
— Не надо!.. — прошу я.
— Нет, маленький, я не могу, я всю ночь не спал.
— Хоть поешь что-нибудь, — спохватывается мама. — Ты же ничего не ел.
— Сейчас не хочу. Хочу только спать. Мы ведь еще вчера вечером были в Москве. Остановили состав на Беговой и продержали до утра. Представляешь, как обидно — просидеть всю ночь возле самого дома и не иметь возможности даже сообщить.
— Так почему же ты не сошел? — удивляется мама.
— А вещи? Ни грузчиков, ни машины…
Папа укладывается на кровать и накрывается с головой, одеялом.
Я сижу, сижу, смотрю, как он спит, спит, спит, наконец не выдерживаю и принимаюсь тормошить его:
— Папа, хватит спать, потом поспишь!
— Поиграй, маленький, с куклами, — бормочет он сквозь сон.
Не нужны мне куклы, мне нужен мой папа!
Он встает уже в сумерках, сажает меня на плечи и принимается катать по комнате.
— Мы едем-едем-едем в далекие края…
Как интересно! Комната сверху кажется совсем другой…
— Хорошие соседи, веселые друзья! Нам весело живется, мы весело живем!.. — Папа наклоняется и проходит со мной в дверь.
Танечка и Шурик стоят в коридоре и смотрят на нас.
Я придвигаюсь к папиному уху и шепчу:
— Папа, покатай Танечку и Шурика тоже!
— Нет, маленький, я устал. — Он поворачивается и несет меня обратно в комнату.
— Наш папа тоже скоро вернется, — говорит Танечка снизу.
Их папа никогда не вернется. Он погиб на фронте. Почему папа не хочет их покатать? Он не устал, он просто не хочет…
